Домби и сын.
Глава XXXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XXXII. (старая орфография)

Глава XXXII. 

Деревянный мичман разбивается вдребезги.

Прошли целые недели без всякой тревоги в укрепленном гарнизоне, но честный капитан Куттль не ослабил ни одной из благоразумных мер, принятых на случай неприятельского нападения. Настоящая тишина, разсуждал капитан, была слишком глубока и чудесна, чтобы разсчитывать на её продолжителыюсть: погода совсем неожиданно могла перемениться, и буйный ветер утащил бы лощеную шляпу на тот конец света. Постигая в совершенстве неустрашимый и решительный характер м-с Мак Стингер, капитан не сомневался, что эта героиня посвятит себя его преследованию в самых сокровенных и недоступных убежищах. По всем этим причинам, капитан вел уединенную и почти затворническую жизнь. Он выходил только по сумеркам, да и то позволял себе гулять не иначе, как по глухим и безлюдным переулкам. Женския шляпки наводили на него панический страх, как будто их носили яростные львицы. По воскресеньям капитан не выходил никуда, ни по какому поводу.

Возможность сопротивления, в случае несчастной встречи с м-с Мак Стингер, доброму капитану не приходила и в голову. Он чувствовал, что при такой беде станет вести себя как смирная овечка и заранее видел умственным оком, как его, раба Божия, сажают в наемную карету и везут на Корабельную площадь. Раз заключенный в девятый номер, он погибнет на веки вечные: его шляпу унесут, и строжайший арест будет его уделом день и ночь под бдительным присмотром самой м-с Мак Стингер. Упреки на его голову посыплются в присутствии невинных детей, без пощады и без милосердия. Сам для себя он сделается преступным предметом раскаяния и безполезных угрызений: невинные птенцы станут его чуждаться как дикого буки, a мать их в пойманном изменнике будет видеть ожесточенного злодея.

Пот лил градом с широкого чела капитана, как скоро эта мрачная картина представлялась его воображению, и вообще перед вечером им овладевало страшное безпокойство, когда он готовился выходить из своей крепости по делам. Сознавая всю опасность предстоявшого путешествия, Куттль, по обыкновению, торжественно прощался с Точильщиком, как человек, который не должен более воротиться. В эти торжественные минуты он уговаривал Робина неуклонно идти по стезям добродетели, чистить магазин, содержать в исправности медные инструменты и не поминать его лихом, если, паче чаяния, он пропадет без вести.

Но чтобы не прекратилось всякое сообщение с внешним миром в случае предполагаемого плена, капитан, после тяжких и продолжительных размышлений, возымел, наконец, счастливую идею научить Точильщика некоторым тайным сигналам, которыми тот, в годину бедствия, должен был свидетельствовать свое присутствие и неизменную верность своему командиру. Несколько дней сряду Робин, под руководством доброго капитана, учился приличным образом насвистывать припев матросской песни: "То-то люли, то-то люли!" И когда, наконец, безтолковый ученик достиг в этом искусстве удовлетворительного совершенства, какое только возможно для сухопутного человека, капитан старался запечатлеть в его душе следующия таинственные инструкции:

- Ну, любезный, так слушай же теперь хорошенько! Как скоро меня арестуют...

- Арестуют, капитан? - возразил Точильщик, вытаращив глаза.

- Да слушай же, говорят тебе! Если когда я выйду со двора с тем, чтобы к ужину воротиться домой, и, паче чаяния, не ворочусь, то ты через двадцать четыре часа беги на Корабельную площадь и просвисти как следует эту песню прямо перед окнами моей каюты - так, разумеется, как будто бы невзначай очутился в этом месте, a не то, чтобы нарочно. Понимаешь?

- Понимаю, капитан.

- Потом, если я отвечу тебе этим же припевом, ты сейчас же отваливай и приходи опять назад, через двадцать четыре часа; a если отвечу другим припевом, ты лавируй немного поодаль взад и вперед, пока не услышишь дальнейших сигналов. Понимаешь?

- Не совсем капитан. Что такое лавировать взад и вперед?

- Вот тебе раз! Хорош детина! Глуп ты, я вижу, любезный, как осел! - возгласил Куттль с некоторою горячностью. - Не понимает, что называется, ни аза в глаза. Ну, ты отойди от окон, да походи взад и вперед по дороге или по мостовой, a потом подойди опять. Понимаешь теперь?

- Понимаю, капитан.

- Хорошо, мой милый, очень хорошо, - проговорил капитан, очевидно, раскаиваясь в своей горячности.

Но чтобы наглядным образом убедиться в понятливости своего ученика, капитань по временам, когда вечером двери магазина запирались, делал живые репетиции этой сцены. Гостиная в таком случае представляла квартиру y м-с Мак Стингер, a комната с инструментами Корабельную площадь. Удаляясь в гостиную, Куттль, через отверстие, просверленное в стене, наблюдал за всеми изворотами своего союзника, распевавшого матросскую песню, лавировавшого по предписанной инструкции и делавшого таинственные сигналы. Все эти опыты оказались чрезвычайно удачными, и капитан, весьма довольный смышленостью Робина, по временам, в знак совершеннейшого своего благоволения, жаловал ему шиллинги и полушиллинги, обещая впереди еще большую награду за верную службу. Приняв, таким образом, все возможные меры на случай предстоящей беды, капитан чувствовал душевное спокойствие как человек, приготовивший себя ко всем ударам рока.

При всем том Куттль не искушал судьбы ни малейшею оплошностью и жил, как прежде, в совершенном затворничестве. На свадьбу м-ра Домби, разумеется, нельзя было не ехать: как человек воспитанный и как общий друг семьи, капитан считал непременным долгом засвидетельствовать м-ру Домби свое личное уважение и ободрить его в эту торжественную минуту, требовавшую, конечно, присутствия всех сил его духа. Со стороны м-с Мак Стингер нападения не предвиделось, так как в тот день ей надлежало слушать поучения достоуважаемого отца Мельхиседека. На всякий случай, однако-ж, капитан, отправляясь в церковь, наглухо закрыл окна извозчичьей кареты с обеих сторон.

Возвратившись домой в совершенной безопасности, Куттль начал свою обыкновенную жизнь, не встречая открытых нападений со стороны неприятеля и подверженный только ежедневным фальшивым тревогам со стороны женских шляпок, мелькавших перед окнами магазина. Но другие предметы начинали безпокоить капитана и тяжелым бременем ложились на его душу. О корабле Вальтера никаких известий. О Соломоне Гильсе ни слуху, ни духу. Флоренса еще не знала, что старик пропал без вести, и капитан не решался сообщить ей горестное известие. Его собственные надежды с каждым днем начинали увядать, и опасения за прекрасного юношу, которого он любил со всею горячностью великодушного сердца, сделались до того мучительными, что он чувствовал в себе совершенную неспособность вступить в переговоры с мисс Домби. Если бы получены были добрые вести, честный капитан без сомнения, храбро вступил бы в пышный чертог и улучил бы счастливую минуту повидаться с Флоренсой, несмотря на новую м-с Домби, которая вообще казалась ему очень страшною и неприступною. Таким образом, мрачный горизонт с каждым днем больше и больше помрачал их общия надежды, и капитан почти чувствовал, что он собственною особою сделался для нея предметом нового горя. При таком ходе вещей для него было почти столько же трудно навестить Флоренсу, как и м-с Мак Стингер.

Был темный холодный осенний вечер, и капитан приказал развести огонь в маленькой гостиной, которая теперь, больше чем когда-либо, походила на корабельную каюту. Крупные дождевые капли стучали в окна, и ветер дул пронзительно вокруг магазина. Капитан взобрался на кровлю спальни своего старого друга для атмосферическихь наблюдений, и сердце его болезненно сжималось, когда он прислушивался к завыванию бури. Настоящий ураган не мог, конечно, иметь прямого отношения к судьбе бедного Вальтера: если Провидение предопределило ему погибнуть, то, без сомнения, он погиб уже давно. Капитан знал это, и тем не менее, завывающий ветер заглушал его последния надежды.

ногами голуби Точильщика ворковали каким-то зловещим тоном. Деревянный мичман, с телескопом на глазу, едва видимый с улицы, визжал и стонал на своей заржавевшей петле, и пронзительный ветер, какою-то злобною шуткой, тормошил его без пощады. Холодные дождевые капли на синем камзоле капитана сверкали как стальные бусы, и сам он едва мог держаться в наклонном положении северного ветра, который каждое мгновение грозил столкнуть его с перил и перебросить на каменную мостовую. Если оставалась в этот вечер какая-нибудь живая надежда, - думал капитан, ухватившись обеими руками за лощеную шляпу, - ее, конечно, надобно искать не на улице, и на этом основании, сделав отчаянный жест, он отправился за надеждой в спокойную каюту.

Медленно и тихо спустился капитан в маленькую гостиную и, усевщись в креслах перед камином, искал надежду в разведенном огне, но не находил, хотя огонь горел ярко. Он взял табак, раскурил трубку, пустил на воздух густые клубы дыму, но и в его кольцах не виделось ничего, похожого на якорь надежды. Он сделал стакан грогу, но и там, на дне этого кладезя, выставлялась истина с печальным лицом, и капитан не кончил стакана. Два, три раза он прошелся по магазину, отыскивая надежду между инструментами, но инструменты, делая безжалостные вычисления, красноречиво и упорно говорили, что надежда погибла на дне моря.

Буря свирепела с необыкновенным неистовством, и пронзительный ветер не умолкал ни на минуту. Деревянный мичман стоял теперь на прилавке. Капитан, осушая его своими рукавами, погрузился в грустное раздумье. Сколько лет, думал он, этот офицер был свидетелем тихих радостей и безмятежного спокойствия в этом богоспасаемом приюте! Проходили месяцы, годы, десятки годов, и не было здесь никаких или почти никаких перемен; a потом вдруг в один, почти в один день, все перевернулось вверх дном, и нет более следов счастливой жизни! Куда девалось это общество маленькой гостиной, радушное, веселое, счастливое настоящим и еще более будущим? в прах разсеялось оно, и не соберет его человеческая сила. Куда девались слушатели торжественной оды о любовных похождениях капитанской дочки? Нет их, и бедный певец, круглый сирота среди миллиона людей, ни для кого в мире не станет петь теперь эту балладу, и для света погибнут навсегда эти высокие мотивы, которых никто и никогда не воспроизведет вернее и эффектнее Куттля. Куда сокрылось теперь ясное лицо Вальтера Гэя? - Здесь капитан перенес свои рукава от мичманского мундира на собственные щеки. Фамильный парик и пуговицы дяди Соля канули в бездну вечности; Ричард Виттингтон полетел к чорту; все планы и проекты, в связи с деревянным мичманом, лежат в дрейфе, среди океана, без мачты и руля.

Так разсуждал капитан, поглаживая юного мичмана, отчасти в забытьи, отчасти лаская его как старого знакомца. Роб, сидя на прилавке, смотрел во все широкие глаза на своего хозяина и пятьсот раз спрашивал себя, отчего y него такая безпокойная совесть? Нет сомнения, думал Робин, много убийств лежит на этой душе, и зарезанные жертвы не дают ей покоя. Внезапный стук в дверь пробудил обоих мыслителей от нравственного усыпления.

- Что такое? - спросил капитан тихим голосом.

- Кто-то стучится в дверь, капитан.

Встревоженный капитан немедленно прокрался на цыпочках в гостиную и поспешно заперся на ключ. Робин имел предписание встретить посетителя на пороге, если бы он оказался в женском платье; но так как стучавшая фигура прииадлежала, очевидно, к мужскому полу, то Благотворительный Точильщик отворил дверь, и молодой джентльмен, щегольски одетый, проворно вбежал в магазин, довольный тем, что укрывается, наконец, от проливного дождя.

- Чорт побери! шутить тут нечего: работа Борджес и компании, - проговорил вбежавший джентльмен, с состраданием осматривая свои панталоны, запачканные брызгами и грязью. - О, как ваше здоровье, м-р Гильс?

Приветствие относилось^к капитану, который теперь выплывал из гостиной, стараясь показать, но весьма неудачно, что выходит оттуда случайно.

- Благодарю вас, - продолжал джентльмен, не дожидаясь ответа, - я, слава Богу, совершенно здоров, и премного вам обязан. Мое имя - Тутс.

Капитан припомнил, что видел этого джентльмена в церкви во время свадьбы, и сделал ему поклон. М-р Тутс отвечал любезной улыбкой, но тут же пришел в крайнее замешательство и, не зная, что делать, ухватил капитанскую руку и пожимал ее очень долго; затем, опять не зная, что делать, схватил руку Точильщика и пожимал ее самым дружеским образом.

- Ну так видите ли, м-р Гильс, если вам угодно, - начал опомнившийся Тутс, - я пришел с вами поговорить от имени Д. О. М., вы, разумеется, знаете?

Капиган, сохраняя таинственный вид, немедленно махнул крюком в маленькую гостиную, куда и последовал за ним м-р Тутс.

- О, прошу извинить, совсем забыл, - проговорил Тутс, между тем как капитан усаживался подле камина, - вам не случалось слышать о Лапчатом Гусе, м-р Гильс?

- О каком гусе?

- О Лапчатом, м-р Гильс. Не знакомы ли вы с ним?

Капитан отрицательно покачал головой. М-р Тутс объяснил, что упомянутый джентльмент известен во всей Англии своим необыкновенным искусством, и есть тот знаменитый боксер, который опрокинул на повал шропшейрского силача. Но и это истолкование, по-видимому, не вразумило капитана.

- A вот он стоит на мостовой, если вам угодно, м-р Гильс. Ведь я с ним пришел. Да ничего, пусть себе стоит; авось не промокнет!

- Сейчас прикажу его позвать, - сказал капитан.

- Ну, если вы так добры, что позволите ему посидеть в магазине с вашим молодым человеком, так оно, конечно, я очень рад, потому что, видите ли, ему надобно беречь свои кости, a погода не совсем хороша. В костях y него вся сила, м-р Гильс. Я кликну его сам: он мигом явится.

значительной лысиной на голове.

- Садитесь-ка, Гусь, - сказал м-р Тутс.

Послушный Гусь выплюнул частицу соломы, ко торой он себя угощал, и забрал в рот остаток этого же лакомства.

- A не мешало бы теперь этак забористую порцию шнапсу, господа, как вы думаете? - возгласил Гусь, не обращаясь ни к кому в особенности. - Погода, что называется, демонская, и меня, с вашего позволения, промочило до костей.

Капитан поспешил подать рюмку рому.

- За ваше здоровье, господа! - возгласил, Гусь, закинув голову назад и выливая в себя живительную влагу, как в пустую бочку.

М-р Тутс и капитан вошли опять в гостиную и заняли свои места перед камином.

- М-р Гильс...

- Стой! - заревел> капиган. - Мое имя Куттль.

М-р Тутс был приведен в величайший испуг; между тем капитан скороговоркой продолжал:

- Капитан Куттль мое имя, Англия моя родина, здесь место жительства, и да благословен будет Бот отцев наших ныне и присно и во веки. Отыскать в книге Иова и положить закладку.

- О, неужели я не могу видеть м-ра Гильса? неужели?...

- Если бы вы, молодой джентльмен, - выразительно начал капитан, положив свою увесистую руку на колени м-ра Тутса, - могли увидеть старика Соля, заметьте это, собственными глазами, как сидите теперь здесь, заметьте это, приход ваш доставил бы мне больше отрады, чем попутный ветер для корабля в штиле. Но вам нельзя видеть Соломона Гильса. A почему нельзя вам видеть Соломона Гильса? - продолжал капитан, замечая по лицу джентльмена глубокое впечатление, произведенное на его душу, - потому что он невидим.

Озадаченный м-р Тутс имел намерение заметить, что это ничего, но тут же опомнился и, поправляя себя, воскликнул:

- О, Господи, твоя воля!

- Да, воля Господня, конечно, его святая воля, a старика Соля все-таки не видать нам с вами, как своих ушей. Он поручил мне письменным документом хранить и опекать все его вещи, и хотя мы жили с ним душа в душу, как единоутробные братья, a все-таки я не больше вашего знаю, куда он ушел и зачем он ушел. Может он, ищет племянника, a может, давным давно свернул себе шею. В одно утро на разсвете бултыхнул он через борт - и поминай как звали! Я искал его на воде и на земле, смотрел, прислушивался, щупал - сгинул старик Соломон, и нет мне покою с того самого часа ни днем, ни ночью. Так-то, молодой человек!

- Но мисс Домби... ах, Боже мой, мисс Домби не знает... - начал м-р Тутс.

- Зачем же и знать ей? - говорил капитан, понизив голос. - Я спрашиваю вас, как чувствительного молодого человека, зачем и знать ей эти вещи, если нет в них никакой надежды? Она была привязана к Солю - милое создание - привязана нежно, искренно, великодушно и... зачем об этом распространяться? вы знаете ее сами.

- Надеюсь, что знаю, - пробормотал м-р Тутс, покраснев до ушей.

- И вы теперь от нея?

- После этого мне остается только заметить, что вы знаете ангела и посланы сюда ангелом.

М-р Тутс мгновенно схватил руки капитана и начал нредлагать к его услугам свою пламенную дружбу.

- Клянусь честью, господин капитан, вы премного меня обяжете, если станете искать моего знакомства. Я готов с вами подружиться хоть сейчас. У меня нет друзей, капитан, ей Богу нет. Маленький Домби был моим другом в блимбергском пансионе, был бы и теперь, если бы не умер. Лапчатый Гусь, - м-р Тутс продолжал шепотом - превосходен по своей части, и голова, что называется.,с мозгом, как все говорят, горазд на все руки, a если присмотришься хорошенько, да подумаешь попристальнее, и выходит, что все не то. Да, капитан, вы правы: она ангел. Если есть ангел на земле, так это мисс Домби. Я всегда так думал. Ей-Богу, капитан, постарайтесь, пожалуйста, завязать со мной знакомство, вы премного меня обяжете.

Капитан принял предложение учтивым образом, но покамест еще не решался заключить теснейшого союза.

- Посмотрим, поглядим, - говорил Куттль, - a между тем скажите-ка, молодой человек, какому случаю я обязань честью вашего визита?

- Как бы это объяснить вам, капитан? Я, изволите видеть.... то есть, я, собственно говоря, пришел сюда по поручению той молодой женщины... Ну, знаете, я думаю, Сусанной зовут.

Капитан утвердительно кивнул головою, и лицо его приняло весьма серьезное выражение, из которого явствовало, насколько он уважал эту молодую женщину.

- Я, если хотите, разкажу вам по порядку все, как было. Вы, я полагаю, слыхали, что я частенько захожу к мисс Домби. То есть оно не то, чтобы нарочно, вы понимаете, но всегда приходится так, что я очень часто бываю в тех краях; ну, a как скоро попаду туда, так и думаю себе, почему не зайти к мисс Домби, почему? а?

- Конечно, - заметил капитан.

- Да, да, вы угадали, капитан. Вот я позавтракал сегодня, да и пошел туда, пошел да и пришел. Почему не прийти, а?

- Конечно, конечно.

- Так-таки и пришел. Ей-Богу, капитан, провались я сквозь землю, если мисс Домби не была нынешнее утро настоящим ангелом. Вообразить этого нельзя, - надо видеть собственными глазами.

Капитан сделал многозначительный жест, который должен был означать: кому другому нельзя, a для меня эти вещи ясны, как день.

- И вот, капитан, когда я собрался домой, молодая женщина совершенно неожиданно возьми меня, да и потащи в чулан.

В это мгновение лицо капитана приняло самое строгое выражение, и он, повернувшись на своих креслах, бросил на молодого человека угрожающий взор.

- Зачем бы, думаю себе, она притащила меня в чулан? Лишь только я заикнулся об этом спросить, она вынула из-за пазухи вот эту газету, вынула и говорит: "Я, дескать, м-р Тутс, спрятала этот листок от мисс Домби, потому что, говорит, здесь писано кое-что, говорит, о том, кого я и мисс Домби знавали", говорит. Потом она и прочти мне одно место в этом листке. Очень хорошо. Потом говорит... что бишь она говорит? Дайте подумать, капитан. Я мигом вспомню.

Сосредоточив на этом пункте умственные силы, м-р Тутс нечаянно взглянул на капитана и был так поражен безпокойным выражением этого лица, что его затруднение иродолжать нить прерванного рассказа возросло до последней степени.

- Ох! - воскликнул м-р Тутс после непродолжительного размышления. - О! а! Нашел, нашел! "Надеюсь, говорит, что все это, может быть, и неправда, a все-таки, говорит, нечего заранее пугать мисс Домби. Потрудитесь, говорит, м-р Тутс, зайти к м-ру Соломону Гильсу, инструментальному мастеру, который, говорит, живет там-то и там-то, и спросите, говорит, как он думает об этих вещах и не проведал ли он еще что-нибудь в Сити. Если он, говорит, сам не может говорить с вами, так найдите, говорит, капитана Куттля; он объяснит все". A вот и кстати! - воскликнул м-р Тутс, как будто внезапное открытие озарило его. - Вы теперь знаете все. А?

Капитан взглянул на газету в руке м-ра Тутса, и дыхание его ускорилось необыкновенным образом.

канарейки мисс Домби. Зато уж после я прямо и бросился сюда. Вот я и здесь. Вы, я думаю, читали этот листок, капитан Куттль?

Капитан отрицательно покачал головой. Он уже давненько не брал в руки газет из опасения наткнуться на длинное объявление м-с Мак Стингер о его побеге.

- Хотите, я вам прочту? - спросил м-р Тутс.

Капитан подал утвердительный знак, и м-р Тутс начал читать следующее корабельное известие:

"Соутгэмптон. Корабль "Вызов на бой", шкипер Генрих Джемс, прибывший сегодня в нашу гавань с грузом сахара, кофе и рому, извещает, что, будучи в шестой день своего обратного плавания из Ямайки заштилеван под"... ну, вы знаете, под такой-то и такой-то широтой, - сказал м-р Тутс после безполезного покушения разгадать смысл таинственных фигур.

- Вперед, вперед, дружище! - воскликнул капитан, ударяя со всего размаху кулаком по столу.

- "Широтой и долготой" - такой-то и такой-то, вы знаете, - "заметил за полчаса перед солнечным закатом обломки корабля, стоявшого в дрейфе на разстоянии мили. Так как погода стояла тихая, продолжать плавание было невозможио, то "Вызов" спустил лодку с приказанием собрать сведения об участи несчастного судна. Оказалось, что то был английский корабль, вмещавший груза до пятисот тонн и почти совершенно уничтоженный крушением. Мачты были сломаны, главные снасти были повреждены, но корма уцелела, и на ней ясно было можно разобрать слова: "Сын и Н***". На обломках не заметили никаких следов мертвого тела. Вечером, при попутном ветре, "Вызов" продолжал плавание и потерял из виду погибший корабль. Нет никакого сомнения, что теперь навсегда приведены в ясность догадки о судьбе пропавшого без вести корабля "Сын и Наследник", вышедшого из Лондона по направлению к острову Барбадосу: он погиб окончательно в последнюю бурю со всем экипажем, и ни одна душа не уцелела".

Вплоть до настоящей минуты капитан, подобно всякому смертному в этом положении, отнюдь не подозревал, как много надежды таилось в его растерзанном сердце; но теперь над ним разразился роковой удар смерти. В продолжение чтения и минуты две после он неподвижно сидел, как истукан, обратив окаменелый взор на м-ра Тутса. Потом он вдруг сделал движение, схватил лощеную шляпу, которая в честь посетителя лежала на столе, обратился к нему спиной и прислонился головою к камину.

- О, Творец небесный! - воскликнул м-р Тутс, растроганный до глубины души неожиданной грустью капитана, - какие ужасные страсти на этом треклятом свете! Всегда кто-нибудь умирает или попадается впросак, и нет конца и счету всем этим ужасам. Вот тебе и раздольный свет, нечего сказать! Стоит после этого одеваться y Борджеса, покупать лошадей и убирать квартиру! Да я бы плюнул на свое наследство, если бы заранее знал да ведал все эти вещи! Хуже, чорт побери, чем y Блимбера.

Капитан, не переменяя положения, сделал знак своему гостю, чтобы тот о нем не безпокоился; потом, надвинув шляпу до ушей и выступая вперед, он зарыдал:

- О, Вальтер, милый Вальтер, прощай! дитя мое, отрок мой, юноша прекрасный, я любил тебя! Ты не от плоти моей и не от крови моей, бедный Вальтер, но все, что чувствует отец, теряя сына, чувствую теперь я, лишаясь своего милого Вальтера. A почему? потому, что здесь в одной потере целые дюжины потерь. Где этот юный школьник с розовым личиком и курчавыми волосами, который бывало каждую неделю приходил в эту гостиную, игривый и веселый, как Божья птичка? Погиб вместе с Вальтером. Где этот свежий мальчик, который стыдился. и краснел, как маков цвет, когда мы дразнили его прекрасным женихом нашей ненаглядной голубицы? Погиб вместе с Вальтером. Где этот бедный, огненный юноша, который ухаживал, как нянька, за бедным стариком и никогда не заботился о себе? Погиб вместе с Вальтером. О да, о да! не один здесь Вальтер, a целые дюжины, и всех их я любил, и все они уцепились за одного Вальтера, который потонул, и я тону вместе с ними, тону, тону!

М-р Тутс сидел молча, перевертывая на ко ленях газету с возможною осторожностью.

- Соломон, Соломон! о бедный безплемянный старик Соломон! куда ты скрылся, куда отлетел? Тебя оставили на мои руки, и последния слова его были: "Береги моего дядю!" Что же сталось с тобой, Соломон? Какую мысль скрывал ты в своей душе, когда хитрил перед старым другом и обманывал своего Неда Куттля? Что теперь скажу я твоему племяннику, который смотрит на меня с высоты неба и спрашивает о тебе? Соль Гильс! Соль Гильс! - продолжал капитан, слегка качая головой, - попадись тебе эта газета на чужбине, там, где никто не знает милого Вальтера, где не с кем промолвить о нем словечка, тебя, мой друг, накренит до затылка, и пойдешь ты ко дну с руками и ногами!

Испустив глубокий вздох, капитан обратился, наконец, к м-ру Тутсу, совсем забытому во время этой иеремиады.

- Вы должны, мой друг, сказать молодой женщине откровенно, что роковое известие справедливо. Об этих вещах не сочиняют романов. Объявление внесено в корабельный журнал, a это самая правдивая книга, какую только может написать человеек. Завтра поутру, пожалуй я отправлюсь на разведки, только это ни к чему доброму не поведет. Потрудитесь завернуть ко мне перед обедом: я сообшу вам все, что услышу; но скажите молодой женщине именем Куттля, что все погибло, все!

И капитан, скинув лощеную шляпу, вьтнуль оттуда карманный платок, вытер свою поседевшую голову и опять всунул платок с равнодушием глубокого отчаяния.

- О, уверяю вас, капитан, - сказал м-р Тутс, - я в совершенном отчаянии, Ей-Богу, правда, хотя я не был знаком с этим молодым человеком. Как вы думаете, мисс Домби будет очень печальна, капитан Гильс.... то есть м-р Куттль?

- Господи, помилуй! - воскликнул капитан, очевидно изумленный невинностью м-р Тутса, - да когда она была не выше вот этого, они уже были влюблены друг в друга, как нежные голубки.

- Неужто! - воскликнул м-р Тутс.

- Они были сотворены друг для друга, - продолжал капитан печально, - да что в этом толку теперь?

Несчастный м-р Тутс исповедался с величайшей энергией, и жесты, которые он делал, ручались за искренность его чувств.

- Но на какого дьявола все эти чувства, если бы я не был огорчен несчастьем мисс Домби, какая бы ни была его причина. Моя страсть, капитан Гильс, безкорыстная страсть, вы знаете. Это страсть, м-р Куттль... да что тут толковать! Если бы для удовольствия мисс Домби нужно было подкатиться под колеса кареты, или броситься с пятого этажа, или повеситься на перекрестке, или что-нибудь в этом роде, Ей-Богу, капитан Гильс, я бы мигом все это сделал и считал бы себя счастливейшим ь человеком.

Все это, однако, было произнесено с натугой и вполголоса для предупреждения ревнивых ушей Лапчатого Гуся, который не слишком жаловал сердечные излияния. При таком усилии подавить взволнованные чувства, м-р Тутс раскраснелся до самых ушей, и его особа представила глазам капитаиа самое трогательное зрелище безкорыстной любви. В знак искренняго сочувствия, добрый капитан иогладил своего гостя по спине и советовал не унывать.

- Благодарю вас, капитан Гильс, благодарю, это очень любезно с вашей стороны утешать горемыку, когда тоска обуяла вас самих еще, может, больше моего. Премного вам обязан, м-р Гильс. У меня, как я уже говорил, решительно нет друга, и я чрезвычайно рад, что познакомился с вами. При всем богатстве - a я очень богат, - продолжал м-р Тутс энергическим тоном, - вы не можете представить, какая я бедная скотина. Ротозеи думают, что я очень счастлив, когда видят меня с Лапчатым Гусем и другими знакомыми особами; a я, что называется, хуже всякой собаки. Я тоскую, капитан Гильс, день и ночь тоскую по мисс Домби. Меня отбило от еды, a портной уж и на ум не идет. Часто я плачу, как ребенок, когда сижу один на диване. Уверяю вас, мне очень приятно будет зайти к нам завтра поутру. если хотите, я буду пожалуй заходить к вам по пятидесяти раз в сутки.

ко всякому постороннему влиянию над своим питомцем, искоса и даже сердито посмотрел на капитана, когда тот прощался с м-ром Тутсом, однако, ничем более не обнаружил своего недоброжелательства и безмолвно вышел из дверей, оставив в необыкновенном восторге Робина, который целых полчаса имел высокую честь сидеть с глазу на глаз с великим победителем шропшейрского силача.

Уже давно Точильщик храпел в мертвую голову под прилавком, a капитан все еще сидел y камина и смотрел на догоравший огонь. Истлел огонь и превратился в золу, но капитан не отошел от каминной решетки, и думы, одна другой мрачнее, толпами носились перед его умственным взором. Наконец, он удалился в спальню старика Соля, но и там ни на одно мгновенье не оставили его мрачные мысли: капитан оставил постель с разсветом, задумчивый и грустный.

Как скоро отворились конторы в Сити, капитан направил свои шаги по направлению к фирме Домби и Сына. Окна деревянного мичмана этим утром не освещались: Роб, по приказанию капитана, не отворял ставней, и дом по виду своему превратился в жилище смерти.

Случилось так, что м-р Каркер прибыл в контору в то самое время, когда капитан подошел к дверям.

Не отвечая ничего на приветствие главного приказчика, Куттль с важным видом последовал за ним в его кабинет.

- Читали вы, сэр, вчерашнее объявление в газетах? - спросил капитан.

- Читал. У нась все приведено в ясности. Объявление подробко и точно. Подписчики должны потерпеть значительный урон. Мы очень жалеем. Что делать? такова жизнь!

Говоря это, м-р Каркер обрезывал перочинным ножем свои ногти и улыбзлся.

- Чрезвычайно жалею о бедном Гэе, - продолжал Каркер, - и обо всем экипаже. Были там молодцы, достойные лучшей участи. Что делать? всегда так случается. Были целые семейства. У бедного Гэя ни роду, ни племени: это еще хорошо, капитан Куттль!

- Вам что-нибудь нужно, капитан Куттль? - спросил он улыбаясь и выразительно взглянув на дверь.

- Мне бы хотелось, сэр, успокоить свою совесть насчет одного пункта, который очень меня тревожит.

- Это что еще? - с нетерпением воскликнул приказчик, - не угодно ли вам объясниться скорее с вашим пунктом; я очень занят, предупреждаю вас, капитан Куттль.

- Дело вот видите ли в чем, сэр, - начал капитан, выступая вперед, - незадолго до этого несчастного путешествия, бедный Вал...

запустили за галстук, a не то бы вспомнили, что риск в путешествиях одинаков везде, на воде и на сухом пути. Не думаете ли вы, что молодец - как бишь его? - погиб от противного ветру, который подул на него в этих конторах? Фи! Проспитесь хорошенько и выпейте стакан содовой воды: это лучшее лекарство против пункта, который вас тревожит.

- Дружище... - возразил капитан тихим голосом, - вы почти были моим другом, и потому я не прошу извинения, что это слово сорвалось с языка; если вы находите удовольствие в таких шутках, то вы далеко не такой джентльмен, каким я вас считал, и значит, я жестоко ошибся. Теперь вот в чем дело, м-р Каркер. Незадолго до своего отправления в это несчастное путешествие, бедный Вальтер говорил мне, что его посылают не на добро и совсем не для того, чтобы он составил свою карьеру. Я полагал, что молодой человек ошибается и старался его успокоить. Но чтобы самому вернее убедиться в своем предположении, я, за отсутствием вашего адмирала, пришел к вам, м-р Каркер, предложить учтивым образом два, три вопроса. Теперь, когда все кончилось, и когда уже нет более никакого спасения, я решился еще раз придти к вам, сэр, и окончательно удостовериться, точно ли я не ошибся. Точно ли поступал я, как следует честному человеку, когда не открыл в свое время опасений Вальтера его старому дяде, и точно ли, наконец, по распоряжению фирмы, назначившей молодого человека в Барбадос, должен был раздувать попутный ветер его паруса? отвечайте м-р Каркер, убедительно прошу вас, отвечайте. Вы приняли меня в ту пору с большим радушием и были со мной очень любезны. Если нынешним утром сам я не очень был любезен по отношению к бедному моему другу, и если позволил себе сделать какое-нибудь неприятное замечание, то мое имя - Эдуард Куттль, и я ваш покорный слуга.

- Капитан Куттль, - сказал приказчик самым учтивым тоном, - я должен просить вас сделать мне милость.

- Какую, м-р Каркер?

- Я должен просить вас об одолжении убраться отсюда вон и оставить меня в покое. Проваливайте, куда хотите с вашей безумной болтовней.

- Я был слишком снисходителен, когда вы приходили сюда первый раз, любезный мой капитан Куттль, - продолжал Каркер, улыбаясь и показывая на дверь. - Вы принадлежите к хитрой и дерзкой породе людей. Если я терпел вас, добрый мой капитан, то единственно потому, чтобы не вытолкали отсюда в зашеек вашего молодца - как бишь его зовут? но это был первый и последний раз - слышите ли? - последний. Теперь, не угодно ли вон отсюда, добрый мой друг.

Капитан буквально прирос к земле и потерял всякую способность говорить.

- Ступайте, говорю я вам, - продолжал приказчик, загибая руки под фалды фрака и раздвинув ноги на половике, - ступайте добром и не заставляйте прибегать к насильственным мерам, чтобы вас выпроводили. Если бы, добрый мой капитан, был здесь м-р Домби, вы бы принуждены были выбраться отсюда позорнейшим образом. Я только говорю вам: ступайте!

Капитан, положив свою увесистую руку на грудь, смотрел на Каркера, на стены, на потолок и опять на Каркера, как будто не совсем ясно представлял, куда и в какое общество занесла его судьба.

поизмерял и вас, добрый мой капитаи, и вашего отсутствующого приятеля. Что вы с ним поделывали, а?

Опять капитан положил свою руку на грудь и, вздохнув из глубины души, едва мог проговорить шепотом: "держись крепче!"

- Вы куете безстыдные заговоры, собираетесь на плутовския совещания, назначаете безсовестные rendez-vous и принимаете в своем вертепе простодушных девушек, так ли капитан Куттль? Да после этого надобно быть просто с медным лбом, чтобы осмелиться придти сюда! Ах вы заговорщики! прятальщики! беглецы! бездомники! Ступайте вон, еще раз вам говорю, или вас вытолкают за шиворот!

- Дружище, - начал капитан, задыхаясь и дрожащим голосом, - обо многом я хотел бы с тобой переговорить, но в эту минуту язык мой остается на привязи. Мой молодой друг, Вальтер, потонул для меия только прошлою ночью, и я, как видишь, стою на экваторе. Но ты и я еще живы, любезный мой благодетель, и авось корабли наши столкнутся когда-нибудь борт о борт.

- Не советую тебе этого желать, любезный мой друг, - отвечал Каркер с тою же саркастическою откровенностью, - наши встречи для тебя не обойдутся даром, будь в этом уверен. Человек я не слишком нравственный; но пока я жив, и пока есть y меня уши и глаза, я никому в свете не позволю издеваться над домом или шутить над кем-нибудь из его членов. Помни это хорошенько, любезный друг, и марш-марш на лево кругом.

голландское белье.

Проходя через контору, капитан инстинктивно взглянул на место, где сиживал бедный Вальтер; там теперь был другой молодой человек с прекрасным свежим лицом, точь-в-точь как y Вальтера, когда они в маленькой гостиной откупоривали предпоследнюю бутылку знаменитой старой мадеры. Сцепление идей, пробужденных таким образом, значительно облегчило душу капитана. Мало-по-малу сильный гнев начал потухать, и слезы ручьями полились из его глаз.

Возвратившись к деревянному мичману, капитан уселся в углу темного магазина, и его негодование, при всей напряженности, совершенно уступило место душевной тоске. Всякая вражда должна была умолкнуть перед торжественным лицом смерти, и никакие плуты в свете не могли устоять перед священной памятью отшедшого друга.

Единственная вещь, которая, независимо от погибели Вальтера, представлялась уму капитана с некоторою ясностью, была та, что вместе с Вальтером погибли для него все связи в этом мире. Он упрекал себя, и довольно сильно, за содействие невинному обману Вальтера, но в то же время, вспоминая о м-ре Каркере, извинял себя тем, что приведен был в заблуждение таким плутом, который мог опутать самого сатану. М-р Домби, тоже как его приказчик, был, очевидно, человеком недосягаемым и недоступным в человеческих отношениях. О встрече с Флоренсой теперь, конечно, нельзя было и думать, и баллада о любовных похождениях Пегги должна быть предана вечному забвению. Думая о всех этих вещах и совершенно забывая о собственной обиде, капитан Куттль пристально и тоскливо смотрел на мебель темной комнаты, как будто видел в ней корабельные обломки, в безпорядке разбросанные перед его глазами.

При всем том, кипитан не забыл своего последняго земного долга в отношении к бедному Вальтеру. Подбодрив себя и разбудив Роба, который в самом деле чуть не уснул при этих искусственных сумерках, капитан запер на ключ двери магазина и, отправившись вместе с ним на толкучий рынок, купил две пары траурного платья - одну, необычайно узкую, для Точильщика, другую, необычайно широкую, для собственной особы. Он промыслил также для Робина оригинальную шляпу, равно замечательную как по симметрии, так и по счастливому сочетанию в ней матроса с угольным мастером. Все это им продал один честнейший негоциант, который сам не мог надивиться, каким образом платье пришлось им впору, и заметил относительно фасона, что изящнее ничего не могли выдумать все художники города Лондона, соединенные вместе. На этом основании капитан и Точильщик тотчас же облеклись в свои новые костюмы и представили глазам изумленных наблюдателей чудную картину, достойную гениальнейшей кисти.

- Я теперь на экваторе, молодой человек, и могу только иодтвердить вчерашния новости! Скажите молодой женщине, чтобы она осторожно сообщила об этом молодой леди, и скажите еще, чтобы оне обе не думали больше о капитане Куттле, хотя сам я буду думать о них, когда ураганы омрачат горизонт и волны разъярятся на бурном море... приищите это место y доктора Уатса и положите закладку {Doctor Watts - известный сочинитель молитв и гимнов; но капитан Куттль здесь, как и везде, делает неверную цитату, выхватив несколько слов из матросской песни и приписав их Уатсу. Примеч. перев.}.

Разсмотрение дружеских проектов м-ра Тутса капитан отложил до удобнейшого времени и поспешил] проститься с этим джентльменом. Дух капитана Куттля разстроился до такой степени, что он почти решился в этот день не принимать предосторожностей против вторжения м-с Мак Стингер и безпечно оставить себя на произвол слепого рока, не помышляя о том, что может случиться. К вечеру, однако, ему заметно сделалось лучше, и он разговорился с Робином о Вальтере, причем весьма лестно и благосклонно отозвался об усердии и верности самого Робина. Точильщик не краснея слушал все эти похвалы и, вытаращив глаза на своего хозяина, притворился растроганным до слез от глубокого сочувствия. В то же время он старался удержать в своей голове с наивозможною точностью все слова и жесты капитана, чтобы при первом случае представить подробный рапорт м-ру Каркеру. Шпион!

Как скоро Точильщик заснул крепким сном под своим прилавком, капитан зажег восковую свечу, надел очки - при вступлении в магазин инструментального мастера он считал непременною обязанностью надевать очки, хотя y него зрение было ястребиное - и открыл молитвенник на статье: "Панихида". Долго и усердно читал капитан, останавливаясь по временам, чтобы отереть глаза, с благоговением поручая душу своего друга Господу Богу. Вечная тебе память, Вальтер Гэй!