Домби и сын.
Глава XXXVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XXXVI. (старая орфография)

Глава XXXVI. 

Новоселье.

Много прошло подобных дней, с тою только разницей, что новобрачные принимали гостей и ездили с визитами, что y м-с Скьютон собирались по утрам приятели, в том числе непремекно майор Багсток, и что Флоренса уже не встречала более взоров отца, хотя и видела его каждый день. С маменькой она беседовала тоже не много; Эдифь обращалась со всеми в доме, кроме Флоренсы, гордо и повелительно, и Флоренса не могла не заметить этого. Возвращаясь домой, Эдифь всегда приходила к ней или звала ее к себе, и, уходя спать, непременно наведывалась к ней в комнату, в какой бы то час ночи ни было; оне долго просиживали вместе, но всегда в задумчивом молчании.

Флоренса, ожидавшая так много от этого брака, невольно сравнивала иногда настоящее великолепие дома с прежним мрачным запустением его и думала, скоро ли пробудится в нем семейная жизнь? Смутное чувство говорило ей, что теперь никто в нем не дома, хотя все утопают в изобилии и роскоши. Сколько часов днем и ночью провела Флоренса в грустном раздумьи, сколько слез пролила она о погибшей надежде, вспоминая решительные слова Эдифи, что "никто меньше её не способен указать ей пути к сердцу отца!" Скоро Флоренса решилась думать, что Эдифь запретила ей касаться этого предмета в разговоре из сожаления, видя всю невозможность перемены в чувствах м-ра Домби. Безкорыстная во всем, Флоренса решилась скрывать боль от новой раны, чтобы не давать воли темным догадкам. Она все еще надеялась, что семейная жизнь их пойдет лучше, когда все в доме установится своим порядком. О себе она думала мало и горевала меньше.

Если никто из жильцов этого дома и не чувствовал себя дома, зато положено было, чтобы перед глазами публики м-с Домби без отлагательства явилась полной хозяйкой. М-р Домби и м-с Скьютон озаботились устройством целого ряда торжественных празднеств в честь недавняго бракосочетания; положено было объявить, что м-с Домби принимает в такой-то день, и пригласить, от имени Домби и его супруги, множество разнокалиберного народу обедать y них в назначенный день.

М-р Домби представил список разных магнатов, которых должно пригласить с его стороны; м-с Скьютон, распоряжавшаяся за любезную дочь свою, смотревшую на все эти сборы с гордым равнодушием, представила другой список, в котором были означены имена: братца Феникса, не возвратившагося еще, к ущербу своей движимости, в Баден-Баден, и множество разных мотыльков, порхавших в различные времена вокруг пламени прекрасной Эдифи или её маменьки, без малейшого ущерба для собственных крыльев. Флоренса была включена в число присутствующих за столом по приказанию Эдифи, данному по поводу минутного сомнения и нерешительности со стороны м-с Скьютон; и Флоренса, инстинктивно чувствуя каждую мелочь, задевавшую отца, молча приняла участие в праздниках.

Первый праздник начался с того, что м-р Домби, в огромном накрахмаленном галстухе, вошел в приемную и ходил по ней до обеденного часа. Потом начали приезжать гости: первый явился, с необыкновенной точностью, страшный богач, директор ост-индской компании, в жилете, состроенном, по-видимому, каким-нибудь молодцом, плотником, но в сущности сшитом из нанки. Потом м-р Домби пошел засвидетельствовать свое почтение супруге, с точностью обозначивши час и минуту; потом директор ост-индской компании оказался, касательно беседы, совершенно мертвым, a м-р Домби - совершенно неспособным воскресить его, и директор сидел, уставивши глаза в камин, пока не явилась помощь в образе м-с Скьютон, которую он принял за м-с Домби, и разыпался перед ней в поздравлениях.

Потом явился директор банка, человек, который, по общему мнению, мог купить и перекупить что угодно, и отличался необыкновенной скромностью речей. Он слегка упомянул о своей дачке близ Кингстона на Темзе и прибавил, что если м-ру Домби вздумается когда-нибудь посетить его там, так он угостит его, чем Бог послал. "Я живу пустынником, - продолжал он, - так куда мне звать к себе дам; впрочем, если м-с Домби случится быть в той стороне и вздумается сделать мне честь взглянуть на мой бедный садик с маленьким цветником, так я почту себя чрезвычайно счастливым".

Верный своему характеру, директор банка был одет очень просто: на шее кусок кембрика, толстые башмаки, фрак вдвое шире его персоны и брюки на четверть короче ног. Когда м-с Скьютон упомянула об опере, он сказал, что посещает оперу очень редко, что это не по его карману. Такия речи, по-видимому, очень его услаждали и тешили: он опускал после них руки в карманы и с необыкновенным самодовольством поглядывал на слушателей,

Потом явнлась м-с Домби, прекрасная и гордая; она смотрела на все и на всех с таким презрением, как-будто брачный венок на голове её был сплетен из стальных игол и требовал смирения, a она, очевидно, готова была скорее умереть. С нею вошла Флоренса. Лицо Домби омрачилось, когда он увидел их вместе; но никто этого не заметил. Флоренса не смела взглянуть на него, a Эдифь, в высокомерном равнодушии, не обратила на него ни малейшого внимания.

Скоро приемная наполнилась гостями. Наехали разные директора, председатели компаний, почтенные дамы с целыми магазинами на головахь, братец Феникс, майор Багсток, приятельницы м-с Скьютон, с цветущими, как мак, лицами и жемчугом на морщинистых шеях. В числе последних - молодая дама шестидесяти пяти лет, очень легко одетая, с голой шеей и плечами; она говорила каким-то заманчивым тоном и стыдливо потупляла ресницы; вообще в манерах её было что-то неопределимое словами, что так часто привлекает пылкую юность.

Большая часть гостей м-ра Домби была молчалива, a большая часть гостей м-с Домби - говорлива; между ними не было никакой симпатии, и гости м-с Домби, по какому-то матнетическому согласию, образовали союз против гостей м-ра Домби, которые, одиноко расхаживая по комнатам или забиваясь подальше в разные углы, были затерты обществом, загорожены софами и, сверх разных других неудобств, испытывали толчки по головам от внезапно открывающихся дверей.

Слуга доложил, что подали кушать. М-р Домби повел пожилую даму, похожую на подушку из красного бархата, набитую банковыми билетами; Феникс повел м-с Домби, майор Багсток - м-с Скьютон; юная дама с голыми плечами досталась директору ост-индской компании; остальные дамы выдержали минутный смотр остальных кавалеров; потом пары сперлись в дверях и отрезали от столовой семь смирных джентльменов, одиноко оставшихся в гостиной. Когда уже все сели за стол, вышел еще один из этих семи круглым сиротою, сконфузился, начал улыбаться и, в сопровождении метр-д'отеля, обошел два раза вокруг стола, ища места. Место отыскалось, наконец, по левую руку м-с Домби, после чего он уже окончательно поник головою.

Братец Феникс был в ударе и смотрел молодец молодцом. Но он был ужасно забывчив и разсеян в минуты веселья, и в настоящем случае привел в ужас все общество. Воть как это случилось.

Молодая дама, доставшаяся директору ост-индской компании, посматривала на Феникса очень нежно и умела прилавировать со своим кавалеромь к месту, как раз возле Феникса. Директор был в ту же минуту забыт и, осененный с другой стороны чудовищною черною бархатною наколкою на костлявой голове дамы с веером, пал духом и уничтожился. Феникс и молодая дама разговаривали о чем-то очень живо и весело; оиа так много смеялась его рассказу, что майор Багсток, сидевший против них с м-с Скьютон, спросил, прилично извинившись, нельзя ли узнать, чему они смеются?

- Вздор! - отвечал Феникс, - не стоит рассказывать; анекдот, случившийся с Джаком Адамсом.

Общее внимание было обращено на Феникса.

- М-р Домби, - продолжал он, - верно помнит Джака Адамса; Джака, а не Джоя; Джой - это брат его.

М-р Домби отвечал отрицательно. Но один из семи смирных джентльменов совершенно неожиданно вмешался в разговор, объявив, что он знал его, и прибавил: "Ну, как же, тот, что ходит всегда в гессенских сапогах".

- Истинно, - подхватил Феникс, наклонившись вперед взглянуть на смельчака и одобрить его улыбкой; - это Джак. Джой ходил...

- В сапогах с отворотами! - прервал его смирный джентльмен, в каждом слове выигрывая все более и более во мнении общества.

- Вы, значит, коротко их знаете? - продолжал Феникс.

- Я знал их обоих.

- Чудесный, - отвечал смирный джентльмен, ободренный своим успехом. - Один из лучших людей, каких я только знал.

- Вы, без сомнения, слышали уже эту историю?

- Не знаю... разскажите,. - отвечал смирный, закинувшя голову и улыбаясь на потолок, как человек, который уже знает, в чем тут штука.

- Случай сам по себе вздорный, - сказал Феникс, оглядывая гостей с улыбкой, - не стоило бы и рассказывать, да сам-то Джак высказывается тут очень хорошо. Джака пригласили куда-то на свадьбу, - чуть ли не в Баркшир.

- В Шропшир, - счел себя обязанным заметить скромный джентльмен,

- Что? A? Ну, да это все равно, - продолжал Феникс, - дело в том, что его пригласили на свадьбу. Поехал, вот хоть бы и мы, например, имея честь получить приглашение на свадьбу моей любезной родственницы и м-ра Домби, не заставили повторять себе этого два раза и чертовски рады были сойтись по случаю такого события. Джак и поехал. A нужно вам знать, что это прехорошенькая девушка выходила за человека, которого ни в грош не ставила, a согласилась только ради его несметного богатства. Возвратившись со свадьбы в город, Джак встречается с одним из своих знакомых. "Ну, что, Джак? - спрашивает знакомый, - что наша неравная чета?" - Неравная? - отвечал Джак. - Напротив того, дело слажено на чистоту: она как следует,. куплена, он, как следует, продан!

Ужас злектрическою искрою пробежал по всему обществу, Феникс вдруг онемел на самом патетическом месте своего рассказа. Ни единой улыбки не вызвал этот единственный предмет общого разговора в продолжение всего обедаю Воцарилось глубокое молчание; смирный джентльмен, решительно не знавший, в чем состоит анекдот, и в этом отношении невинный, как не рожденный еще младенец, имел несчастие прочесть во взорах всех гостей, что они считают его главнейшим виновмиком неловкой выдумки.

Лицо м-ра Домби вообще было не очень изменчиво; a теперь, облеченное, по случаю праздника, в торжествеыность, не выразило при этом рассказе ничего особенного; ои заметил голько, среди всеобщого молчания, что "история хороша". Эдифь быстро взглянула на Флоренсу, ио, впрочемь, оставалась совершенно безстрастна и равнодушна.

Блюда следовали за блюдами, на столе блестело серебро и золото, лежали кучи разных фруктов; подали дессерт, явилось мороженое, - статья совершенно излишняя за столом м-ра Домби. Обед кончился под громкую музыку безпрестанных ударов молотка, по случаю приезда новых гостей, которым досталось только понюхать, чем пахло в столовой. Когда м-с Домби встала с своего места, стоило посмотреть на её супруга, как он, в накрахмаленном галстуке, стал y дверей растворить их для дам, и как она прошла мимо него с Флоренсой.

Картина была замечательна: y дверей торжественная фигура м-ра Домби; y пустого конца стола жалкая, одинокая фигура директора ост-индской комнании; за ним воинственная фигура майора Багстока, рассказывающого о герцоге Иоркском шестерым из семи смирных джентльменов (седьмой, честолюбивый, был совершенно уничтожен и затерт); в стороне смиренко рисовалась фигура директора банка, выкладывавшого из вилок перед кучкой благоговейных слушателей план своего маленького садика; дальше была задумчивая фигура Феникса, украдкой поправлявшого на голове парик. Но картина эта скоро разрушилась: подали кофе, и гости вышли из столовой.

Давка в приемных комнатах увеличивалась с с каждою минутой; но в гостях м-ра Домби все еще проявлялась врожденная невозможность смешения с гостями м-с Домби, и с одного взгляда можно было узнать, кто чей гость. Единственное исключение делал, может быть, Каркер, который, стоя в кружке, образовавшемся около м-с Домби, был равно внимателен и к ней, и к нему, и к Клеопатре, и к майору, и к Флоренсе, и ко всем; он был равно приветлив с обеими партиями гостей и не принадлежал ни к какой из них.

Флоренса боялась его, и присутствие его стесняло ее. Она не могла отделаться от этого чувства и безпрестанно на него поглядывала; недоверчивость и неприязнь невольно заставляли ее обращать взоры на него. Но мысли её были заняты другим; сидя в сторонке, она чувствовала, как мало участвует отец её во всем происходящем вокрут него, и видела, не без тяжелого чувства, что ему как будто неловко и невесело, что на него почти не обращают внимания гости, которых, в знак своего особенного уважения, он встречал y самых дверей, что жена его, когда он представлял ей приехавших, принимала их с гордою холодностью и после этой церемонии ни разу не обращалась к ним ни с полусловом. Особенно мучило и приводило в недоумение Флоренсу то, что это делала та же самая Эдифь, которая обращалась с ней так ласково, с такою теплою внимательностью!

И счастлива была Флоренса, что не понимала настоящей причины неловкого положения отца. Но, опасаясь оскорбить его, дать ему заметить, что она все это видит, полная привязанности к нему и вместе с тем благородной приязни к Эдифи, она не отважилась взглянуть ни на него, ни на нее. Она страдала за обоих вместе, и среди движении толпы закралась ей в душу мысль, что лучше бы было для них, если бы никогда не раздавался здесь этот говор гостей, если бы прежнее мрачное запустение дома никогда ne уступало места новому великолепию, если бы забытая дочь иикогда не находила себе друга в Эдифи и продолжала бы жить одиноко, не зная людского участия.

В голове м-с Чикк тоже ворочались подобные мысли, но только оне не возникли и не развивались в ней так мирно. М-с Чик была оскорблена тем, что не получила приглашеыия на обед.

- На меня не обращают решительно никакого внимания; все равно, что на Флоренсу, - сказала она своему мужу.

- Решительно никакого, - подтвердил м-р Чикк, сидевший возле супруги лицом к стене и потихоньку насвистывавший песню.

- Заметно ли хоть сколько-нибудь, что мое отсутствие было бы здесь замечено?

- Нет, нисколько, - ответил м-р Чикк.

- Поль с ума сошел! - сказала м-с Чикк. - Если ты не чудовище, в чем, право, можно усомниться, - произнесла она с достоинством, - так перестань здесь свистеть. Возможно ли, чтобы человек, в котором есть хоть тень человеческого чувства, видел, как эта разряженная теща расхаживает с майором Багстоком, присутствием которого, в числе других сокровищ, мы обязаны вашей Лукреции Токс...

- Моей Лукреции Токс? - повторил с удивлением м-р Чикк.

- Да, - торжественно произнесла м-с Чикк, - вашей Лукреции Токс! Может ли человек, говорю я, видеть перед собою эту тещу и эту гордячку Эдифь, и все эти непристойные старые чучела с голыми шеями, - видеть все это и свистеть!

- Признаюсь, - заключила м-с Чикк, - это для меня решительно непонятно! Впрочем, если Павел и забыл, что - я, так я не забыла. Я себя чувствую; я член семейства, я не затем сюда явилась, чтобы меня не замечали, я еще не тряпье какое-нибудь, чтобы м-с Домби отирала об меня ноги, - проговорила м-с Чикк, как будто ожидая, что не сегодня, так завтра сделается этим тряиьем.

Не одна м-с Чикк осталась недовольна; гости м-ра Домби были недовольны гостями м-с Домби за то, что они осматривали их в лорнеты и вслух изъявляли свое удивление вопросами - что это за народ? - a гости м-с Домби жаловались на скуку, и молодая дама, лишенная беседы веселого Феникса, ушедшого тотчас после стола, объявила тридцати приятельницам, что она умирает с тоски. Все почтенные дамы с магазинами на головахь имели каждая свою причину быть недовольными м-с Домби; директора и председатели были все того мнения, что если уж м-ру Домби непременно надо было жениться, так лучше бы ему выбрать себе жену постарше, хоть и не. красавицу, да зато постепеннее. Едва ли кто-нибудь из всего общества, исключая смирных джентльменов, не считал себя обиженным или пренебреженным хозяевами. Безмолвная дама в черной бархатной наколке онемела от того, что даме в красной бархатной наколке подали прежде нея. Даже сладкия натуры смирных джентльменов немного скисли, неизвестно, от излишняго ли употребления лимонада, или от распространившейся в обществе заразы; они говорили друг другу сарказмы и шептали что-то о неравном браке. Общее нерасположение и неудовольствие проникло даже в переднюю, и заразило лакеев. Мало того, даже факельщики во дворе не ускользнули от этого влияния и сравнивали этот пир с похоронами без траура, при чем ни один из гостей не получил в наследство ни гроша.

Наконец, гости ушли; улица, заставленная экипажами, опустела; догорающия свечи освещали только м-ра Домби, разговаривающого в стороне с Каркером, и м-с Домби с её матерью. Эдифь сидела на оттомане, a Клеопатра, в позе Клеопатры, ждала своей горничиой. Каркер, окончивши разговор с Домби, подошел к Эдифи проститься.

- Какой приятный был вечер, - сказаль он. - Не утомились ли вы?

- М-с Домби, - подхватил Домби, подходя к ним, - довольно прилагала старания, чтобы не утомиться. Крайне жалею, м-с Домби, но я должен сказать вам, я желал бы, чтобы вы приняли на себя сегодня труд утомиться несколько больше.

- Мне очень жаль, - продолжал м-р Домби, - что вы не сочли своею обязанностью...

Она опять на него взглянула.

- Что вы не сочли своею обязанностью принять моих друзей с большею внимательностью. Многия из особ, с которыми вы обошлись сегодня так небрежно, м-с Домби, делают вамь честь своим посещением.

- Помните ли вы, что мы здесь не одни, - продолжала она, устремивши на него пристальный взор.

м-с Домби, что эти почтенные и богагые особы делают своим посещением честь даже мне.

- Я вас спрашиваю, - повторила оиа с тем же презрительным взглядом, - помните ли вы, что мы здесь не одни?

- Сделайте одолжеыие, - проговорил Каркер, - позвольте мне пожелать спокойной ночи. Хотя эта размолвка, конечно, не может иметь никакого значения...

На этих словах прервала его м-с Скьютон, наблюдавшая за вмражением лица Эдифи.

- Милая Эдифь, любезный Домби, - сказала она, - почтенный друг наш, м-р Каркер, без всякого сомнения, мне позволеио назвать его этим имеием?

- М-р Каркер высказал свою мысль, - продолжала м-с Скьютон. - Я сама только что хотела сказать, что все это решительно ничего не значит! Милая Эдифь, любезный Домби! мы очень хорошо знаем, что... После Флоуерсь, после.

Эти слова относились к горничной, которая, увидевши мужчин, быстро ушла назад.

- Что при вашей любви, при священном союзе ваших сердец, размолвка между вами не может тещи на белом свете), вмешиваться в ваши дела.

В строгом взгляде нежной маменьки, устремленном на её детей, можно было прочесть определенное намерение заранее устранить себя от звона их брачных цепей и укрыться под маскою непоколебимой веры в их взаимную любовь.

головою.

Каркер поклонился повелительной фигуре новобрачной, сверкающие глаза которой были устремлены на мужа, и, уходя, остановился поцеловать милостиво протянутую ему руку Клеопатры.

Если бы прекрасная Эдифь начала упрекать своего мужа, или изменила выражение лица, или вообще нарушила молчание хоть одним словом, когда они остались наедине (Клеопатра поспешила выйти), он нашел бы, может статься, средство отстоять свое дело, взять верх. Но неизмеримое высокомерие, с которым, взглянувши на него, она потупила глаза, не удостоив его ни полусловом, эта невыразимогордая поза, эта холодная, непреклонная решимость, в каждой черте лица её, - все это уничтожало Домби, и он был против всего этого безоружен. Он удалился от надменной красоты, все черты которой слились в одно чувство презрения,

в руках из комнаты Флоренсы, с тем непривычным для него выражением лица, которое он подметил уже однажды? Лицо Эдифи не могло, однако же, измениться так, как изменялось его лицо. Никогда, даже в минуты величайшей гордости, не омрачалось оно так ужасно, как лицо Домби в темном углу, в ночь после возвращения домой, и не раз после того, и, наконец, теперь.