Домби и сын.
Глава XLII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XLII. (старая орфография)

Глава XLII. 

Правая рука мистера Домби и случайно случившаяся случайность.

Робин Точильщик преобразился радикально и совершенно с головы до ног. Нет на нем светлосерого балахона, добытого с великими трудностями на толкучем рынке, и не торчит на его голове лощеная клеенчатая шляпа, подаренная капитаном Куттлем при начале великого траура; Робин, приглаженный и причесанный, щеголяет теперь в лакированных башмаках, и тучная его особа облачена в темную ливрею, построенную искусным художником лакейского туалета и удовлетворительную во всех отношениях, хотя довольно степенную и скромную. Достойный воспитанник благотворительного заведения с некоторого времени имеет честь состоять на непосредственной службе y своего патрона, м-ра Каркера, главного управителя знаменитой фирмы и правой руки м-ра Домби. Он знать теперь не хочет своего прежнего хозяина, покинутого в магазине инструментального мастера, и посмотрели бы вы, с каким самодовольством осклабляется Точильщик, припоминая в часы досуга достопамятный вечер, когда он с такою ухарскою ловкостью надул, подкузмил и поддедюлил капитана Куттля с его неизменным другом, молодым мичманом: разительное доказательство, что всякое доброе дело сопровождается спокойною совестью и ошущением блаженства, проникающого до костей и мозгов добродетельного смертного. Водворившись в доме м-ра Каркера, Точильщик со страхом и трепетом обращал свои круглые глаза на белые зубы великого патрона и вполне сознавал, что теперь, более чем когда-либо, он должен держать ухо востро.

Будь м-р Каркер великим чародеем, a его блистательные зубы - орудием страшных волхвований, гибкие и хрупкие суставы его покорного слуги не могли бы перед нимь сгибаться и трещать с большим подобострастием, ибо Благотворительный Точильщик глубоко сознавал верховную власть своего патрона, и это сознание, поглощая все его внимание, упрочивало на законном основании его всесовершеннейшую преданность и безусловное повиновение. Он едва осмеливался думать о своем властелине даже в его отсутствие, и ему мерещилось поминутно, что того и гляди зубастый накинется на него опять, как в то достопамятное утро, когда он первый раз осмелился смиренно предстать перед его грозные очи. Сталкиваясь с ним лицом к лицу, Робин не сомневался, что м-р Каркер и в отсутствии, по одному простому обнаружению воли, может читать самые тайные его мысли точно так, как будто онь стоял перед его глазами. Очарованный всем своим существом и вполне подчиненный этому магическому влиянию, робкий сын кочегара ни о чем больше не думал, как о непреоборимой власти своего повелителя, который, нет сомнения, может из него делать все, что угодно и когда угодно. Проникнутый такими помышлениями, он стоял перед ним неподвижно, едва переводя дух, и равнодушный ко всему на свете, ловил и угадывал смысл каждого мановения своего чародея, чтобы мигом приняться за исполнение его повелений.

Чем же объясняется такое страшное влияние м-ра Каркера? Уж не догадывался ли молодой Тудль, что его властелин в совершенстве владеет великим искусством измены, наушничества и ябеды, искусством, которое он сам прилежно и с удовлетворительным успехом изучал в учебном заведении Благотворительного Точильщика? Может быть, да, a может быть, и нет. По крайней мере, сам он не отдавал себе в этом ясного отчета; но м-р Каркер, вероятно, хорошо знаком был с источником своей власти.

Оставив службу y капитана Куттля и распродав на скорую руку с весьма значительным убытком своих голубей, Робин в тот же вечер опрометью побежал в дом м-ра Каркера и явился перед новым своим господином с пылающим лицом, на котором, казалось, было начертано ожидание похвалы и награды.

- А! это ты, - воскликнул м-р Каркер, бросив косвенный взгляд на грязный узел, заключавший пожитки кочегарова сына. - Ну, вот ты теперь потерял место и пришел ко мне. Так или нет?

- Так точно-с... то есть, конечно, если осмелюсь доложить, когда я приходил сюда в иоследний раз, вы изволили сказать...

- Я изволил сказать? - гневно возразил м-р Каркер. - Что такое? что я тебе сказал?

- Нет-с, ничего... вы ничего не изволили сказать, сэр, - лепетал Робин, озадаченный и совершенно спутанный суровым тоном этих вопросов.

М-р Каркер оскалил зубы и, выстанляя вперед указательный палец, заметил несколько смягченным голосом:

- Ты любезный, сколько я вижу, плут первой руки, и уж не сносить тебе своей головы, за это я ручаюсь. Пропадешь, как паршивая собака!

- О, пощадите меня, сэр, помилосердуйте! вопил Точильщик, подернутый лихорадочною дрожью. - Я готов, сэр, трудиться для вас день и ночь... Я стану служить вам верой и правдой!

- Еще бы! конечно, верой и правдой, иначе тебе будеть плохо.

- Да, да, сэр, я уверен в этом. Покорно вас благодарю. Приказывайте, что угодно, и вы увидите... потрудитесь испытать меня, сэр, попробовать. A если я сделаю что не так, как вы приказывали, то вы можете тотчас же убить меня.

- Великое дело убить тебя, щенок, - сказал м-р Каркер, облокачиваясь на спинку кресел. - Нет, если вздумаешь меня обманывать, я расправлюсь так, как тебе и на том свете не приснится!

- Да, сэр, - бормотал пораженный Точильщик, - уж вы запропастите меня в тар-тарары, в самую преисподнюю, сэр, я это знаю. Поэтому уж я не изменю вам, сэр, хоть бы кто вздумал осыпать меня золотом с ног до головы.

Потеряв так нечаянно всякую надежду на похвалу за свою горячую ревность, ошеломленный Точильщик стоял перед своим патроном с такою неловкостью, какую часто в подобных случаях испытывает дворняшка.

- Точно так, сэр.

Оставляя место, Точильщик действовал во всем по предписанию своего патрона; но и не думал, в оправдание себя, ссылаться на это обстоятельство.

- Ну! - продолжал м-р Каркер. - Ведь ты знаешь меня, плут?

- Знаю, сэр.

- Смотри же, держи ухо востро, - сказал м-р Каркер.

Точильщик поспешил выразить низкими поклонами живейшее понимание этого предостережения и задом попятился к дверям в сладкой надежде перевести на свободе дух, как вдруг неумолимый патрон остановил его опять.

- Эй, ты! - вскричал м-р Каркер, подзывая его к себе, - Ты привык... запри сначала дверь!

Робин с быстротою мысли исполнил приказание, как-будто от его проворства зависела теперь его жизнь.

- Ты привык, любезный, заглядывать в замочные скважины. Знаешь ты, мошенник, что это значит?

- Знаю, сэр, - пролепетал Робин после некоторого колебания. - Я подслушивал бывало...

- Подсматривал, подкарауливал и так далее, - добавил м-р Каркер.

- В вашем доме, сэр, я не стану этого делать; - отвечал Робин. - Ей Богу, сэр, не стану. ГИровались я сквозь землю, лопни мои глаза, чтобы не видать мне ни дна, ни покрышки. Разве вы сами, сударь, изволите приказать...

- Увидим. Ты привык еще болтать и шпионить; брось здесь эту привычку, не то... смотри y меня, не пеняй, - заключил Каркер, улыбаясь и вместе делая грозный жест указательным пальцем.

Точильщик вытянул шею и притаил дыхание. Ему хотелось бы привести в свидетельство чистоту своих намерений, но он мог только вылупить глаза на улыбающагося джентльмена с выражением раболепного благоговения, которым, по-видимому, был вполне доволен его грозный властелин. Через несколько минут м-р Каркер приказал ему удалиться на кухню и дал понять движением руки, что не удерживает его при своей особе.

Вот каким способом Робин поступил на службу к м-ру Каркеру. С этой поры усердный раб, отрекшийся от своей личности, закабалил себя душой и телом.

Через несколько месяцевь безпорочной службы, в одно прекрасное утро, Робмн отворил садовые ворота м-ру Домби, который, по обещанию, шествовал завтракать к его хозяину. В ту же самую минуту явился и м-р Каркер, поспешивший встретить знаменитого гостя и приветствовать его обоими рядами блистательных зубов.

- Мне никогда и в голову не приходило, - начал Каркер, помогая ему слезть с своей лошади, - что я буду иметь удовольствие видеть вас здесь. Это необыкновенный день в моем календаре. Такой человек, как вы, разумеется, может делать все, что ему угодно: случайности для него нипочем; но такой человек, как я... о, это совсем другая статья!

- У вас, однако, недурная дача, - сказал м-р Домби, благоволивший ступить на луг и обозревший ближайшие предметы.

- Вы это можете сказать, - отвечал Каркер. - Благодарю вас.

- Да, разве по этой обстановке, - небрежно возразил Каркер, - эта оговорка необходима. Очень вам благодарен. А, впрочем, об этом не стоить распространяться. Не угодно ли вам пожаловат вперед?

Войдя в дом, м-р Домби изволил благосклонно заметить об изящном расположении комнат и о многочисленных принадлежностях комфорта, которые бросились ему в глаза. М-р Каркер смиренно выслушал такой отзыв и заметил, что весьма хорошо понимает его истинное значепие.

- А, впрочем, - прибавил он, - дача в самом деле недурная, даже, может быть, лучше, нежели на какую может разсчитывать подобный мне горемыка. Но ваше мнение, м-р Домби, во всяком случае преувеличено; и немудрено: вы, по своему положению, слишком удалены от бедных людей. Так точно сильные мира всегда находят некоторые приятности и удовольствия в жалкой жизни какого-нибудь нищого.

При этой выходке фальшивый рот открылся во всем объеме, и любопытный наблюдатель мог бы безпрепятственно пересчитать все зубы интересного собеседника. В продолжение разговора, Каркер не сводил глаз с своего гостя, и взор его сделался еще проницательнее, когда м-р Домби, остановившись перед камином в позиции, в совершенстве изученной его подчиненным, начал обозревать картины, висевшия на стенах. Он следил за малейшим его движением, тщательно замечая каждый пункт, обращавший на себя внимание гостя. Наконец, когда взор м-ра Домби остановился в особенности на одной картине, Каркер, казалось, притаил дыхание, и весь обратился в кошку, сторожившую лакомый кусок; но, сверх всякого ожидания, глаз великого командира равнодушно перешел от картины на другие предметы, как будто это была ничтожнейшая из всех вещей в роскошной мебели м-ра Каркера.

Но Каркер смотрел на картину - это был портрет Эдифи - так, как будто бы она была живым существом. По его лицу пробежала злобная, язвительная насмешка, обращенмая, по-видимому, к картине, но которая, на самом деле, имела предметом великого челонека, стоявшого с невозмутимым спокойствием подле него. Подали завтрак. Приглашая м-ра Домби сесть на стул, стоявший спиною к портрету его жены, Каркер, по обыкновению, занял место насупротив картины.

М-р Домби на этот раз был даже серьезнее обыкновенного и не говориль ни слова. Напрасно попугай, без умолку махавший крыльями около золотого обруча в роскошной клетке, покушался обратить на себя внимание: м-р Домби, погруженмый в глубокия думы, неподвижно и почти угрюмо смотрел через накрахмаленный галстук, не отрывая глаз оть столовой скатерти. Что же касается до Робина. стоявшого за стулом, все его способности и душевные силы были обращены исключительно на его хозяина, и он даже едва ли подозревал, что настоящий гость был тот великий джентльмен, перед которым в своем детстве он стоял, как живой документ цветущого здоровья кочегаровой семьи, и которому впоследствии обязан был форменной курткой и кожаными панталонами.

- Позвольте спросить, - вдруг начал Каркер, подобострастно выставив голову, - как здоровье м-с Домби?

М-р Домби покраснел.

- Благодарю, Каркер, - сказал он, - м-с Домби совершенно здорова. Кстати, Каркер, вы обращаете мои мысли на разговор, который мне надобно иметь с вами.

- Можете нас оставить, Робин, - сказал м-р Каркер ласковым тоном.

Верный раб мгновенно исчез.

- Вы, конечно, не помните этого мальчишку?

- Нет, - отвечал м-р Домби с величественным равнодушием.

- Разумеется, где вам помнить всякую сволочь. Впрочем, этот мальчуган из семьи, откуда была взята ваша кормилица. Может быть, припомните, как еще в ту пору вы великодушно озаботились насчет его воспитания?

- Неужели это тот самый мальчик? Воспитание, кажется, не пошло ему в прок.

- Да, я боюсь, что из него выйдет негодяй, - заметил Каркер, пожимая плечами. - Но дело видите ли в чем: y него не было места, и он слонялся, как ошельмованный, из угла в угол. Потом, уж не знаю, сам ли он выдумал, или, что, вероятнее, мать нашептала ему в уши, только он забрал себе в голову, что имеет какое-то право на ваше покровительство, и поэтому начал день и ночь шататься около вашего дома, чтобы пристать к вам со своей просьбой. Мои сношения с вами, разумеется, главным образом, ограничиваются только торговыми делами, однако, по-временам я принимаю некоторое участие во всем, что...

- Каркер, - прервал Домби, - мне приятно благодарить вас, что вы не ограничиваете вашей...

- Службы, - подсказал улыбающийся собеседник.

- Нет, я хочу сказать - вашей любезной внимательности нашими конторскими делами, - заметил м-р Домби, обрадовавшийся случаю сказать прекрасный и лестный комплимент своей правой руке. - Наравне с коммерцией вас интересуют также мои чувства, желания, надежды и самые несчастия, как доказывает теперешний маловажный случай, о котором вы только что упомянули. Я очень вам обязан, Каркер.

- Итак, - продолжал Домби после некоторого колебания, - итак, я пользуюсь настоящим случаем начать разговор, для которого, собственно, я приехал сюда, на эту дачу. Предваряю, впрочем, что главные основания беседы вам небезызвестны, хотя, натурально, я буду теперь гораздо откровеннее в отношении к вам, нежели до сих пор...

- Удостоиться совершенной откровенности! - шептал Каркерь, скрестив на груди руки и повесив голову, - такое отличие! такая почесть! мог ли я воображать? Впрочем, такой человек, как вы, отлично понимает, как будет оценено его благоволение.

М-р Домби бросил величественный взгляд, поправил галстук и, помолчав с минуту, продолжал таким образом:

- Я и м-с Домби, сверх ожидания, не соглашаемся в разсуждении некоторых пунктов, имеющих большую важность по своей натуре. Мы, кажется, еще не понимаем друг друга. М-с Домби должна приобресть некоторую опытность, некоторые сведения, для нея необходимые.

- М-с Домби, безспорно, владеет превосходными качествами души и тела, и, нет сомнения, она издавна должна была привыкнуть к лестным для нея похвалам и комплиментам, - возразил сладким языком неусыпный страж всех движений м-ра Домби, - но там, где долг и уважение неразрывно соединены с нежными влечениями сердца, там, без сомнения, какое-нибудь мелкое недоразумение легко может быть отстранено двумя-тремя словами, сказанными во время и кстати.

Мысли м-ра Домби инстинктивно перенеслись на лицо, смотревшее на него в уборной его жены, когда повелительная рука протянута была к дверям. Он живо представил себе уважение и долг, соединенный с нежнейшими влечениями сердца, и тут же почувствовал, что кровь прихлынула к его голове.

- Не задолго перед смертью м-с Скьютон я и м-с Домби имели некоторое разсуждение относительно моего неудовольствия, которого сущность, в общих чертах, вам уже известна из того, что на ваших глазах произошло между мной и м-с Домби в тот вечер, как вы находились в нашем... в моем доме.

- О, помню, помню, - сказал улыбающийся Каркер, - я очень жалел, что сделался тогда печальным свидетелем... Такой человек, как я, очень натурально, должен гордиться доверием такой фамилии, как ваша, хотя, признаться, сэр, я не понимаю, что заставляет вас выходить из пределов вашего крута и удостаивать чрезмерной благосклонностью таких ничтожных людей, как я... Само собой разумеется, мне было очень приятно, что вы представили меня м-с Домби еще прежде, чем она возведена была на эту высокую ступень; но, повторяю еще раз, я очень жалел, что сделался предметом такого совершенно особенного, исключительного предпочтения.

М-р Домби призадумался. Он решительно не постигал, как можно по какому бы то ни было поводу принимать его благоволение и высокое покровительство с грустным чувством сожаления. Такая мысль была для него неразгаданным нравственным феноменом. Помолчав с минуту, он величаво поднял голову и, проникнутый сознанием своего достоинства, сказал довольно суровым тоном:

- Объяснитесь, Каркер, - как я должен понимать вас.

- О, да, я запутал свою мысль; извините, сэр. Но дело, однако, вот в чем: м-с Домби, как, вероятно, вы заметили, никогда не удостоивала меня благосклонного внимания... это, разумеется, в порядке вещей, и было бы смешно, если бы такой человек, как я, вздумал обижаться, что на него не обращает внимания знатная леди, притом леди, справедливо гордая блистательными талантами и своим высоким положением в свете... но все-таки, или, лучше, именно потому-то мне и не хотелось бы навлечь на себя её гнев; a я знаю, м-с Домби не вдруг простит мне мое невинное участие в тогдашнем вашем разговоре. Вашим негодованием шутить нечего, вы это должны помнить, a тут вдобавок, когда оно было выражено при третьем лице...

- Каркер, - сказал м-р Домби горделивым тоном, - я полагаю, что я, a не другой кто в моем обществе - первое лицо.

- О, кто же осмелится в этом сомневаться? - возразил Каркер с нетерпением человека, безусловно подтверждающого неопровержимый факт.

- М-с Домби, когда дело идет о нас обоих, становится вторым лицом, я полагаю, - продолжал Домби. - Так ли?

- Так ли! - подхватил Каркер. - Вы, конечно, знаете лучше всех, что тут нечего спрашивать.

- В таком случае, надеюсь, Каркер, вы не станете затрудняться в выборе между гневом м-с Домби и моим совершенным благоволением.

- Так это, конечно, - возразил Каркер, - я имел несчастие заслужить гнев м-с Домби. Она вам ничего не говорила об этом?

- Мало ли, что она говорила и может наговорить вперед! - отвечал м-р Домби с величественным спокойствием и холодностью, - я не чувствую никакого желания припоминать или повторять мнения, несогласные с моим собственным образом мыслей. Незадолго перед этим, как вамь известно, я старался ознакомить м-с Домби с известными случаями домашней подчиненности, которые прямо касаются до нея. Мне не удалось убедить м-с Домби, что она во всех этих отношениях должна переменить свое поведение для её же спокойствия и благополучия, неразрывно соединенного с моим собственным достоинством; поэтому я тогда же дал заметить м-с Домби, что дальнейшие свои виды и предположения на её счет я объясню ей через моего поверенного, то есть через вас, Каркер, которого в этом деле я хочу считать своей правой рукой.

- Теперь, Каркер, - продолжал м-р Домби, - я не считаю нужным откладывать своего намерения. Пусть без всякого замедления устроится дело так, как я этого хочу. Со мною шутить никто не должен. Пусть немедленно узнает м-с Домби, что моя воля для нея закон, и что я не привык ни по какому поводу делать исключения из общого правила моей жизни. На вас, Каркер, возлагаю это поручение и, надеюсь, после всего, что вам сказано, вы не будете отговариваться истинным или мнимым гневом м-с Домби. Здесь, как и в других случаях, ваша обязанность исполнить мою волю во всей точности.

- Да, я знаю, что мне стоит только приказать, и потому я приступаю к делу. М-с Домби, нет сомнения, принадлежит к разряду женщин с высокими талантами, и она даже вполне...

- Оправдывает ваш выбор, - подхватил улыбающийся Каркер.

- Да, если вам угодно употребить такой образ выражения, но я не понимаю, почему она не надлежащим образом ценит титул, которым ее удостоили. Есть в м-с Домби дух сопротивления, начало противоречия, которое должно быть ослаблено, потрясено, вырваио с корнем, уничтожено. М-с Домби, по-видимому, не хочет понять, что всякая мысль о противоречии мне чудовищна и нелепа.

- О, мы это отлично понимаем! - возразил Каркер, улыбаясь наилюбезнейшим образом.

- Конечно, вы понимаете. Надеюсь. Впрочем, хотя поведение м-с Домби, к великому изумлению, осталось неизменным после моего объяснения, однако, отдавая ей справедливость, я должен сказать, что мой выговор произвел на нее могущественное впечатление. И немудрено: я выразил свое неудовольствие прямо, решительно и с такою строгостью, которая исключала всякую возможность сопротивления.

Последния слова Домби произнес с необычайным эффектом.

- Поэтому, Каркер, - продолжал он, - вы примете на себя труд объявить м-с Домби от моего имени, что я рекомендую её вниманию наш первый разговор, и крайне удивляюсь, отчего до сих пор он не возымел ожидаемого действия; что моя непременная воля - изменить и установить её поведение сообразно правилам, подробно изложенным и объясненным в этом разговоре; что я недоволен её поведением; что я в высокой степени негодую на её поведение, и что, наконец, я буду поставлен в неприятную необходимость объявить ей через вас более строгия и решительные определения, если она не обратится к своему долгу и не будет во всем поступать сообразно моим желаниям, точно так же, как первая м-с Домби, или как поступала бы всякая другая женщина на её месте.

- Первая м-с Домби жила очень счастливо! - сказал м-р Каркер, испустив глубокий вздох.

- Первая м-с Домби была разсудительна и отличалась правильным образом мыслей, - сказал м-р Домби, проникнутый джентльменской терпимостью к покойнице.

В одно мгновение изменилась вся физиономия м-ра Домби. Поверенный агент вперил в него свои глаза.

- Я имел неосторожность коснуться самой чувствительной струны вашего сердца, - сказал Каркер сокрушенным тоном раскаяния, который, как нельзя более противоречил выражению его орлиного взора. - О, простите меня, сэр! В жару усердия к вашим выгодам я совсем забываю фамильные отношения. О, ради Бога, простите меня!

- Каркер, - начал м-р Домби торопливым и значительно измененным тоном. Его губы побледнели и потупившиеся глаза безсознательно прыгали с одной тарелки на другую. - Каркер, вы не имеете нужды в извинении. Ваши слова имеют прямое отношение к предмету настоящей беседы, и вы ошибаетесь, когда думаете, что пробудили во мне горестные воспоминания. Вам нечего оправдываться, Каркер, я не одобряю обращения м-с Домби с моею дочерью.

- Извините, я не совсем вас понимаю, - сказал Каркер.

привязанность к моей дочери; это, вероятно, уже замечено. Вероятно, толкуют, что отношения м-с Домби к моей дочери резко противоречат её отношениям ко мне самому. Поэтому вы скажете ей прямо и без обиняков, что я протестую против такого чудовищного безпорядка, и требую, чтобы она обратила все свое внимание на этот протест. Истинное ли чувство увлекает м-с Домби, или один только каприз, или просто дух сопротивления моей воле, - в том или другом, или третьем случае скажите ей, что я протестую настоятельно и без всякого ограничения. Если ее увлекает истинное чивство, тем скорее и решительнее должно быть изменено её поведение, потому что она ни в каком случае не может быть полезна моей дочери. В моей жене могут, конечно, обнаруживаться избыток сентиментальности и нежнейшия привязанности разного рода; но пусть она обращает эти наклонности на что ей угодно, только отнюдь не на мою дочь. В моем доме, еще раз, я - первое лицо, и первая обязанность моей жены - безусловное подчинение моей воле.

М-р Домби говорил с одушевлением, и лицо его почти побагровело от сильного волнения, в каком до этой поры даже Каркер никогда его не видал. Мало-по-малу, однако, он пришел в обыкновенное положение и заключил свою речь более спокойным, хотя не менее величественным тоном:

- Итак, м-р Каркер, вы примете на себя труд представить вниманию м-с Домби этот важный пункт со всеми подробностями, которые к нему могут относиться. Не забудьте, что он должен составить первую статью в поручении, на вас возложенном.

М-р Каркер вышел из-за стола, поклонился и с задумчивым видом остановился перед камином, опустив свой гладкий подбородок на бархатную руку. В его взоре, обращенном на м-ра Домби, выражалось самое злобное, мефистофелевское лукавство и вместе сознание полного торжества над своим великим командиром. М-р Домби, между тем, снова приняв величественную позу, изволил любоваться на заморскую птицу, которая для его удовольствия выбивалась изо всех сил, гарцуя около своего большого обручального кольца.

- Прошу извинить, - сказал Каркер, усаживаясь опять на стул против м-ра Домби, - но для меня необходимы некоторые пояснения. Знает ли м-с Домби, что вы намерены сделать меня органом вашего неудовольствия?

- A зачем она знает? - быстро возразил Каркер.

- Как зачем? - я ей говорил.

- Так. A зачем вы говорили, смею спросить? Извините, - продолжал Каркерь, улыбаясь и положив свою бархатную руку на плечо м-ра Домби, - но мне надобно хорошо знать сущность дела, чтобы тем успешнее совершить важное поручение, от которого, нет сомнения, должны произойти самые благодетельные последствия. Кажется, впрочем, я с удовлетворительною ясностью представляю себе главные обстоятельства. Я не имею счастья пользоваться добрым мнением м-с Домби. В моем положении, разумеется, было бы глупо на это разсчитывать, но все же мне надобно уяснить этот пункт. Потрудитесь же сказать, точно ли м-с Домби гневается на меня?

- Может быть.

будет узнать о вашем неудовольствии именно через меня?

- Каркер, я вам говорил и еще повторяю, что нет никакой надобности вам или мне принимать в соображение тот или другой образ мыслей м-с Домби. Пусть предположение ваше справедливо; что же из этого?

- Извините. Но если я хорошо вас понимаю, дело идет, кажется, о том, чтобы унизить, во что бы то ни стало, гордость м-с Домби... я осмелился употребить это слово для выражения качества, которое, будучи приведено в свои приличные границы, неоспоримо содействует к возвышению очаровательных прелестей леди, столь знаменитой по своей красоте и талантам. Словом сказать, сэр, вы хотите наказать... то есть, не то, чтобы наказать, a обратить свою супругу к пределам подчиненности, которая теперь от нея требуется по естественному и законному праву.

- Каркер, вам должно быть извесгно, что я не привык никому отдавать подробных отчетов в своем поведении. Я вам не возражаю и не хочу возражать. Но если вы сами имеете что-нибудь сказать против изложенных пунктов, - говорите; это другой вопрос. Признаюсь, однако, я никак не предполагал, чтобы доверие мое, в каком бы то ни было случае, могло вас унизить...

- Или поставить вас в ложное положение!

- Меня в ложное положение! - возразил Каркер, исполненный горестными чувствованиями, - я горжусь... я с величайшим восторгом готов взяться за исполнение вашего поручения, и будьте убеждены, я сумею оправдать доверие, которого меня удастаивают. Признаюсь, мне никак бы не хотелось быть предметом постоянного негодования леди, к ногам которой собираюсь повергнуть свое ревностное усердие; она ваша супруга, и этого довольно, чтобы я питал к ней глубокое уважение, но при всем том ваше желание было и будет для меня священным законом, пред которым уничтожаются всякия другия отношения. К тому же, как скоро м-с Домби обратится на истинный путь, отказавшись от мелких заблуждений, легко объясняемых новостью её положения, то я смею надеяться, она увидит тогда в моем слабом участии зародыш глубочайшого к вам уважения и поймет, что я готов пожертвовать для вас всеми благами на свете. Вот это только и утешает меня в настоящем положении, которое, согласитесь, слишком затруднительно для всякого, кто проникнут сознанием чести и долга. Заранее радуюсь успеху возложенного на меня поручения и не сомневаюсь, что благоразумное объяснение еще более укрепит нежнейшия узы любви и уважения, которыми соединена с вами прелестнейшая, прекраснейшая, очаровательнейшая из всех женщин.

В эту минуту м-р Домби, казалось, опять увидел руку очаровательнейшей женщины, протянутую к дверям, и в сладком языке поверенного агента опять услышал повторение слов: "Мы чужие с этого времени, и ничто не может нас более удалить друг от друга!" Но он скоро прогнал этот фантастический образ и, не изменяя своего решения, сказал:

- Конечно, Каркер, конечно. Я не сомневаюсь.

- Ничего больше, - сказал м-р Домби. - Заметьте хорошенько, Каркер, что во всех этих переговорах, производимых через вас, я ни по какому поводу не допускаю никаких возражений или отговорок со стороны м-с Домби. Вы примите меры не показываться мне на глаза с этими возражениями или отговорками. М-с Домби извещена, что я не намерен входить в длинные разсуждения о каком бы то ни было предмете, который происходит между нами. Что я сказал - сказал, и мое слово - неизменный закон.

М-р Каркер согласился на все с безмолвным благоговением, и потом они оба, каждый с удовлетворительным апетитом, принялись оканчивать завтрак. Явился и Точильщик по первому мановению своего всемогущого чародея, готовый для его удовольствия во всякую минуту сломить себе шею. Немедленно после завтрака подвели коня м-ру Домби, и когда вслед за тем Каркер сел на свою лошадь, они оба отправились в Сити.

М-р Каркер был в самом веселом расположении духа и повел оживленную речь с увлекательным красноречием. М-р Домби изволил слушать с высочайшей охотой и по-временам благосклонно делал краткия замечания, долженствовавшия поддержать разговор. Так они ехали оба спокойно и чинно, вполне довольные друг другом. Домби, как и следует, величаво держал шею на своем туго накрахмаленном галстуке и еще величественнее вытягивал ноги на своих очень длинных стременах. Опустив поводья и подняв хлыстик, он даже не смотрел, куда несет его благородный конь. На этом законном основании благородный конь имел полное право споткнуться среди дороги на огромный камень, сбросить через гриву своего всадника, лягнуть его своим звонким металлическим копытом и в заключение обнаружить твердое намерение повалиться на него всею тяжестью своего тучного тела.

Каркер, отличный наездник и проворный слуга, в одно мгновенье соскочил с седла и помот барахтающемуся коню встать на все четыре ноги в почтительном отдалении от всадника, лежавшого среди дороги. Одной минутой позже, и доверие нынешняго утра была бы последним в жизни Домби. Несмотря на торопливость и крайнюю запутанность движений, Каркер, нагибаясь над своим низверженным начальником, не замедлил выставить все свои белоснежные зубы и с мефистофелевской улыбкой прошептал: "Вот теперь-то м-с Домби имеет основательную причину гневаться на правую руку своего супруга".

несколько минут со всех сторон нахлынули почтенные хирурги, привлеченные на место приключения таинственным инстинктом, подобно коршунам, которых тот же инстинкт и с такою же поспешностью наводит на труп верблюда, издохшого среди пустыни. Когда пациент, после некоторых трудов, приведен был в чувство, джентльмены принялись разсуждать о свойстве его ран. Первый хирург, живший подле трактира, доказывал весьма убедительно, что м-р Домби во многих местах переломил ногу. Такого же мнения был и трактирщик. Другие два хирурга, имевшие жительство далеко от места приключения, и которых привел сюда случай, опровергали это мнение с редким безкорыстием и так победоносно, что под конец консультации состоялось решение такого рода: "Так как больной, собственно говоря, не переломил ни одной кости, a получил только контузию, хотя довольно сильную, и повредил одно ребро, то отсюда и следует, что его сегодня же к вечеру надлежит перевезти из трактира в его собственный дом, наблюдая при этом действии всевозможные предосторожности". Когда раны были перевязаны и омыты, что, натурально, заняло довольно времени, и пациент уложен в постель, м-р Каркер опять вскочил на своего кокя и поскакал с горестною вестью.

В эту минуту, более чем когда-либо, вся его физиономия выражала жестокость и лукавство, хотя вообще черты его лица были довольно правильны и даже прекрасны. Взволнованный сильными ощущениями, он летел во весь опор как охотник, преследовавший, вместо дикого зверя, женщин и мужчин. Наконец, въехав в тесные и многолюдные улицы, Каркер сдержал поводья, и, предоставив белоногому коню самому выбирать дорогу, он с обыкновенным комфортом развалился на седле и выставил перед почтенной публикой свои перловые зубы.

Подъехав к дому м-ра Домби, он приказал доложить, что просит позволения видеть м-с Домби по весьма нужному делу. Слуга, оставивший его в зале, скоро воротился с ответом, что м-с Домби просит извинить, так как в этот час y нея не бывает гостей, о чем он, слуга, забыл сказать наперед.

М-р Каркер, совершенно приготовленный к холодному приему, поспешил написать на карточке, что ему непременно и без малейшого отлагательства должно иметь удовольствие видеть м-с Домби. "Я бы не осмелился, - писал он, - быть столь докучливым во второй раз (это было подчеркнуто), если бы теперь, так же как и тогда, не был уверен, что настоящий случай оправдает мою дерзость". Через несколько минут вышла горничная и повела м-ра Каркер в гостиную наверх, где сидели Эдифь и Флоренса.

Никогда не думал Каркер, чтобы Эдифь была так прекрасна. Часто и долго его сладострастное воображение останавливалось на её изящных формах, но никогда в самых смелых мечтах она не являлась ему и вполовину такой обворожительной красавицей.

к величайшему удовольствию м-ра Каркера, торжествовавшого теперь и над ней, и над Эдифью, которая привстала, чтобы его принять.

Он был в отчаянии.... глубоко огорчен.... даже не мог выразить, с какой неохотой он пришел приготовить м-с Домби к известию о приключении.... впрочем, о весьма маловажном приключении. Он умолял м-с Домби успокоиться.... вооружиться твердостью духа. Честное и благородное слово, что беды большой нет. Но м-р Домби....

Флоренса испустила пронзительный крик. Но м-р Каркер смотрел не на нее, a на м-с Домби. Эдифь успокоила девушку. Она не испустила пронзительного крика. Нет, совсем нет.

С м-ром Домби случилось на дороге приключение. Его лошадь споткнулас, и он упал.

- О Боже мой! - воскликнула Флоренса в порыве отчаяния - он расшибся.... изранен... убит!

несчастный вестник, никак бы не осмелился лично явиться перед м-с Домби. Он излагает теперь дело так, как оно есть, и в этом имеет честь торжественно уверить м-с Домби.

Все это было сказано как-будто в ответ не Флоренсе, a Эдифи, и его глаза были постоянно обращены на Эдифь.

Потом Каркер уведомил, где положили м-ра Домби и просил, чтобы немедленно приказали заложить карету для возвращения его домой

- Маменька! - лепетала Флоренса, заливаясь слезами, - нельзя ли мне ехать туда?

При этих словах, м-р Каркер бросил тайный взгляд на Эдифь и отрицательно кивнул головою. Потом он с удовольствием заметил внутреннюю борьбу м-с Домби, прежде чем она решилась отвечать ему своими прекрасными глазами, но все-таки ответ был вырван, потому что, в противном случае, Каркер обнаружил решительное намерение вступить в убийственное объяснение с самой Флоренсой.

Ничго не ускользало от его внимания. Сейчас он увидел, что в подобном распоряжении заключалась новая обида м-ра Домби его жене.

-... чтобы м-с Пипчин распорядилась приготовить постель в нижнем этаже, так как м-р Домби желает во время болезни оставаться в своих комнатах. Сию минуту я опять еду к м-ру Домби Мне, конечно, нет надобности уверять вас, м-с, что вашему супругу оказывают всевозможное внимание и приняты самые решительные меры для его спокойствия. Позвольте повторить еще, что опасности нет никакой. Даже вы, м-с, можете быть совершенно спокойны: поверьте мне в этом.

Оы раскланялся очень любезно и с видом совершеннейшей искренности. Воротившись еще раз в комнаты м-ра Домби, он сделал необходимые распоряжения относительно кареты и постели, и потом, вскочив на своего коня, поехал тихим и ровным шагом в Сити, куда должны были отправить карету. Во всю дорогу он был очень задумчив, еще задумчивее казался в Сити, и эта задумчивость возросла до высшей степени, когда он поехал в карете к трактиру, где был оставлен м-р Домби. Но как скоро м-р Каркер очутился опять при постели больного, присутствие духа воротилось к нему в полном объеме, и он вновь получил совершеннейшее сознание о своих перловых зубах.

Были сумерки, когда м-р Домби, окутанный шинелями и обложенный подушками, поместился не без некоторого труда в своей карете, куда на противоположную сторону сел и м-р Каркер, для которого сделалось теперь священным долгом развлекать и успокаивать больного, отягченного страшными недугами. Они ехали тихо, почти шагом, избегая тряски, и поэтому была уже ночь, когда карета остановилась y подъезда, где их встретила м-с Пипчин, угрюмая и кислая, твердо помнившая перувианские рудники, о которых вся прислуга, женская и мужская, с каждым днем получала все более точные сведения. В эту минуту м-с Пипчин поливала уксусным красноречием дюжих лакеев, которые выносили из кареты м-ра Домби. Каркер оставался в спальне до тех пор, пока больного не уложили в постель; потом, так как м-р Домби изъявил желание остаться наедине с м-с Пипчин, Каркер еще раз отправился в аппартаменты м-с Домби с подробным докладом о состоянии драгоценнейшого здоровья её высокого супруга.

разделял это безпокойство, и, проникнутый трогательным участием, отважился на прощаньи взять руку м-с Домби и почтительно поднести ее к своим устам. В ту минуту он украдкой бросил взгляд на. Флоренсу и поспешно вышел из комнаты.

Эдифь не отняла руки и не сделала громкого апплодисмента по прекрасному лицу вежливого кавалера, несмотря на яркий румянец, покрывший её щеки, несмотря на яркое зарево в её глазах и судорожное биение её сердца. Но, оставшись одна в своей комнате, она со всего размаху дала пощечину мраморному камину, так что при этом ударе выступила кровь на её оконтуженной руке. И долго она держала перед открытым камином свою руку, как будто хотела ее оторвать и положить вместо полена на пылающие угли. И долго сидела она одна подле мерцающого иламени, в мрачной и грозной красоте наблюдая темные тени на стене, как будто в них обрисовывались её собственные мысли. И быстро тоскливое предчувствие вызывало перед её взволнованным воображеньем разнообразные фигуры одна другой мрачнее, одна другой отвратительнее. Но над всеми фигурами резко и гордо выставлялся один гигантский образ, отвратительный до омерзения.

То был образ м-ра Домби.