Домби и сын.
Глава XLVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XLVIII. (старая орфография)

Глава XLVIII. 

Бегство Флоренсы.

Подавленная грустью и стыдом, отверженная девушка бежала вдоль по улице при ярких лучах утренняго солнца, которое было для нея ослепительнее мрака зимней ночи. Ломая руки и заливаясь горькими слезами, не чувствуя ничего, кроме глубокой раны в своей груди, оглушенная потерею всего, что она любила, оставленная на пустыном берегу подобно моряку, который один спасся от крушения большого корабля, она бежала вперед какбез мысли, безь надежды, без намерения, единственно для того, чтобы бежать куда-нибудь и нибудь.

Веселый вид длинной улицы, залитой yтренним светом, голубое небо и воздушные облака, живительная прохлада дня, распустившагося розовым цветом после победы над бурной ночью, - ничто не пробуждало соответствующого чувства в её растерзанном сердце. Куда-нибудь и как-нибудь, только бы скрыть свою безприютную голову! Куда-нибудь и как-нибудь, в хижину, в сарай, в пещеру, только бы не видеть больше этого дворца, из которого она бежала!

Скоро толпы народа задвигались взад и вперед; отворились магазины, слуги выступили из домов, и вот наступил день, столичный день, лондонский день. Флоренса увидела на лицах изумление и любопытство, увидела на тротуарах длинные тени и услышала голоса, осведомлявшиеся, куда она шла, и зачем она шла. Эти вопросы сначала испугали ее еще больше и заставили ускорить шаги, но мало-по-малу она опомнилась и пришла в себя.

Куда же идти? Вперед и вперед, наудачу, на произвол судьбы? Но куда приведет судьба? Раз, и только один раз в своей жизни, она была затеряна среди лондонской пустыни и в ту сторону она направила свои шаги. Вперед, к дому Вальтерова дяди.

Заглушив рыдания и осушив распухшие глаза, Флоренса мало-по-малу успокоилась от сильного волнения и уже не обращала на себя внимания толпы. Продолжая теперь путь по глухим улицам и переулкам, она вдрут увидела знакомую маленькую тень на солнечной мостовой: тень останавливается, кружится, подходит к ней ближе и ближе, отскакивает опять, подпрыгивает, вертится, - и вот Диогень, запыхавшийся от надсады, разинув рот и высунув язык, делает еще раз с громким лаем гигантский прыжок и, заскакав вперед в довершение дивертиссемента, разваливается y ног своей хозяйки и энергично виляеть своим хвостом.

- О Диогень, милый, верный Диоген! как ты сюда попал? Как я могла оставить тебя, Диоген, тебя, который бы никогда не оставил меня!

Флоренса склонилась на мостовую и приставила к своей груди его грубую, старую, любящую, глупую морду, и они встали вместе и пошли вместе. Диоген прыгает опять, опрокидывается, валяется, вскакивает без малейшого смущения, старается еще и еще поцеловать свою госпожу, храбро и с веселым вызовом бросается на больших собак, пугает молодых девушек прикосновением к их платью своего чуткого носа, безпрестанно останавливается и выделывает тысячи глупостей, оглядывается на Флоренсу и лает до тех пор, пока не получает дружного ответа от соседних собак, и все соседния собаки выходят из своих домов, обнюхивают и скрепляют истинную дружбу всею длиною своих хвостов.

С этим веселым товарищем Флоренса, менее теперь запуганная, держала свой путь в Сити. Утро уступало место полудню, и солнце ярко горело на горизонте. Стук экипажей становился громче, толпы загустели, магазины запестрели, и молодая девушка очутилась среди потока этой бурной жизии, безразлично протекающого мимо площадей и базаров, мимо дворцов, тюрем, церквей, мимо богатства, бедности, мимо всех вместилищ добродетели и порока, подобно этой широкой реке в сердце великого города, которая, теперь пробужденная от своего сна, несет свои волны в глубокое море между трудами и заботами людей.

Вот, наконец, и квартира маленького мичмана. Еще несколько шагов, - и вот во всей красоте сам маленький мичман, вечно юный, вечно игривый и вечно занятый своими метеорологическими наблюдениями. Еще и еще несколько шагов, и дверь магазина отворилась, предлагая страннице радушный приют. Флоренса, ускорявшая шаги по мере приближения к цели своего путешествия, перебежала через улицу (Диоген теперь плотно прижимался к ней, так как уличная суматоха, очевидно, ему надоела) и мгновенно очутилась на пороге гостеприимной маленькой гостиной.

Капитан в своей лощеной шляпе стоял перед камииом и варил свой утренний какао. Его часы лежали на каминной полке, и он безпрестанно обращал свои взоры на эту драгоценную игрушку, чтобы следить за ходом кипения заморского растения. Услышав шаги и шорох платья, капитан быстро поворотил налево кругом, и в душе его мгновенно обрисовался образ м-с Мак Стингер со всеми подробностями страшного нападения; но тут же эта картина сменилась другою, вовсе не страшною и совсем неожиданною. Флоренса сделала к нему движение рукою, пошатиулась и упала на пол.

Побледнев еще больше, чем Флоренса, до самых морщинь на своем лице, капитан подняль молодую девушку, как ребенка, и положил на тот самый диван, на котором она так сладко покоилась в давно прошедшее время.

- Наше ненаглядное сокровище! - сказал капитан, всматриваясь пристально в её лицо. - Расцвела, выросла, созрела, и уж теперь не девочка!

И Куттль смотрел на взрослую девицу с таким почтительным благоговением, что не согласился бы ни за какие блага в свете взять ее на руки, несмотря на то, что она была в обмороке.

- Ненаглядное сокровище! ангел! восторг моего сердца! - восклицал капитан, удалившись оть нея на почтительное разстояние. Его физиономия выражала ужасное безпокойство. - Если вы можете внимать капитану Куттлю, отвечайте хоть мизинцем вашим на его салют!

Флоренса не шевелилась.

- Восторг моего сердца! ради Вальтера, потонувшого в глубоком море, откликнитесь на привет его друга!

Находя ее нечувствительною к этим умилостивительным заклинаниям, капитан схватил со стола графин с холодной водою и осторожно окропил её лицо. Потом, уступая экстренности случая, капитан распорядился с необыкновенной любезностью своею огромною рукою: снял с нея шляпу, обмочил её губы, лоб, волосы, затылок, прикрыл её ноги своим собственным камзолом, погладил её маленькую руку и, видя, наконец, что её брови задрожали и губы начали шевелиться, продолжал с большой смелостью употреблять свои медицинские приемы.

- Ура! - возопил капитан. - Ура! Держись крепче, моя красавица, держись крепче! Вот так! Вам теперь лучше. Причаливать смелей и опустить паруса! Проглотите несколько капель. Так, так, что нового, моя красавица, что нового?

он попеременно смотрел с напряженным вниманием то на её руку, которую держал в собственной лапе, то на часы, как будто ожидал прочитать рецепт на циферблате.

- Как теперь вы себя чувствуете, моя радость? - сказаль капитан. - От них можно ожидать добра, я полагаю, - говорил капитан, не переводя духу и бросая одобрительный взгляд на свои часы. - Ой вы, часики мои, дружочки! Ставь вас каждое утро получасом назад, a к обеду опять поверни стрелку на пятнадцать минут, и посмотрел бы я, какой хронометр будет тягаться с вами. Ваше здоровье, моя радость?

- Капитан Куттль! вы ли это? - воскликнула Флоренса, приподнимаясь немного с импровизированной постели.

- Да, моя радость, да! это я, капитань Куттль, мореход; да благословен будет Бог отцов наших ныне, и присно, и во веки! Да, это я, высокорожденная барышня-девица!

Капитан долго придумывал, каким бы приличным именем величать Флоренсу, и, наконец, остановился на этом замысловатом титуле высокорожденной барышни-девицы.

- Здесь ли дядя Вальтера?

- Здесь, моя радость... То есть, его уже давно - ох, как давно! - не видать на этой гавани, высокорожденная девица! Никто здесь слыхом не слыхал о дяде Соломоне с той поры, как он отчалил отсюда после бедного Вальтера. Но хотя он потерян для зрения, - продолжал капитан в виде цитаты, - Англия, родной очаг и красавицы никогда его не забудут!

- Разве вы здесь живете?

- Точно так, моя высокорожденная девица.

- О капитан Куттль! - воскликнула Флоренса, всплеснув руками, - спасите меня! Укройте меня здесь, и пусть никто не знаеть, где я. После, когда смогу, я скажу вам, что случилось. Мне не к кому больше идти. О, не отсылайте меня, капитан Куттль!

- Отсылать вас, высокорожденная девица! - забасил капитан, - вас, радость моего сердца! Нет, дядя Куттль, посторонись маленько! Мы поставим брам-стеньги и запрем дверь двойным ключем.

С этими словами капитан, расиоряжаясь одновременно и рукой, и крюком, выдвинул из-за угла огромный ставень, прикрыл им дверь и запер ее наикрепчайшим образом.

Воротившись после этой экспедиции к Флоренсе, он взял её руку и поцеловал сь необыкновенною нежностью. Безпомощное положение девушки, её обращение к нему, и доверчивость, выраженная с такою детскою простотою, неописуемая печаль на её лице, душевная мука, которую она, очевидно, терпела и терпит, знакомство с её прошлой историей и теперешний её вид, унылый, безнадежный, безотрадный, - все это так подействовало на доброго капитана, что он, казалось, готов был растаять от сострадания и нежности.

- Высокорожденная барышня-девица, - сказал капитан Куттль, полируя ногтем свою переносицу до тех пор, пока она не засияла на подобие красной вычищенной меди, - не извольте говорить ни одного слова Эдуарду Куттлю до тех пор, пока не станет гладким и ровным путь вашей жизни; a это придет не сегодня и не завтра. Что же касается до того, чтобы вас выдать, или донести, где вы поселились, то - забвенна буди десница моя, и блажени есте, егда рекут всяк зол глагол, глагол, глагол, - приищите этот текст в вашем катехизисе и положите закладку.

Все это капитан выговорил, не переводя духу и с большою торжественностью. Приводя текст, он снял с головы свою лощеную шляпу и устремил набожный взор в потолочное окно.

Флоренсе оставалось только поблагодарить своего друга и еще раз показать ему свою доверчивость. Она так и сделала. Прильнув к этому грубому творению, сделавшемуся теперь единственным убежищем для её страждущого сердца, она положила свою голову на его честное лицо, обвилась руками вокруг его шеи и, наконец, в избытке благодарности, хотела стать перед ним на колени, но тот, угадав это намерение, поддержал ее с вежливостью истинного рьщаря.

- Крепче, ребята, крепче! - забасил капитан. - , Вы слишком слабы, высокорожденная барышня-девица, чтобы стоять на ногахь, позвольте, я опять положу вас здесь. Вот так, вот так!

Искусный живописец дорого бы дал, чтобы посмотреть, каким образом капитан укладывал ее на диван и прикрывал своим камзолом.

- Теперь вам надобно позавтракать, высокорожденная барышня-девица, a заодно покушает и ваша собака. Потом вы пойдете наверх в Соломонову комнату и уснете там.

Говоря о Диогене, капитан гладил его по спине, и верный песь принимал эти ласки с грациозным вниманием. Во время обморока своей хозяйки, он, очевидно, колебался между двумя намерениями: померять ли с капитаном свои силы, или безь дальнейшихь околичностей предложить ему свою дружбу, и это столкновение противоположных чувств выражалось разнохарактерным маханием хвоста, явственным обнаружением клыков и таким ворчанием, которое, по его усмотрению должно было означать гнев или милость. Но теперь все его сомнения исчезли. Было ясно, что он считаль капитана любезнейшим из друзей и таким человеком, который своим знакомством сделает честь любой собаке, проникнутой сознанием собственных достоинств.

Признав очевидность таких заключений, Диоген усердно начал помогать капитану, когда тот готовил завтрак, и вообще принимал живейшее участие в его хозяйстве. Впрочем, напрасно добрый капитан заботился об угощении: Флоренса не кушала чаю и не дотронулась до жирных буттербротов: грусть и слезы заглушили её аппетит.

служить своей госпоже.

Но хотя Диоген давно острил зубы на лакомое блюдо, которое, казалось, заранее пожирал глазами, однако теперь, когда жирный суп стоял перед его мордой, он, вместо того, чтобы броситься на него с жадностью, вдруг насторожил уши, подскочил к дверям магазина, залаял и, приставив морду к едва заметной щели, принялся теребить доску с неистовством зверского отчаяния.

- Неужели там кто-нибудь есть? - спросила встревоженная Флоренса.

- Никого нет, моя радость, - отвечал капитан. - Кому там быть? Не бойтесь ничего, ненаглядное мое сокровище. Это кто-нибудь прошел мимо магазина.

Диоген думал иначе. Он лаял теперь с упорнейшею злобой и без всякого милосердия теребил дверь. Приостановившись на минуту, он опять насторожил уши, и в его мозгу, казалось, возникло новое несомненное убеждение, потому что он вдруг принялся работать и мордой, и ногами, решившйсь, во что бы ни стало, добраться до невидимого неприятеля. Искушаемый в то же время соблазнительным куском, он отступил от двери с весьма нерешительным видом и чрез минуту бросился опять к месту атаки, не успев отведать своей порции.

- Не подслушивают ли там, капитан Куттль? - шепнула Флоренса. - Может, меня кто-нибудь видел, следил за мною...

- Уж не ваша ли молодая женщина? - сказал капитан, озаренный светлой идеей.

- Сусанна, вы думаете? - возразила Флоренса, покачав головой. - Нет! Сусанна давно от меня ушла.

- Не дезертировала, я надеюсь? Как это можно говорить о ней, моя радость! - воскликнул капитан с некоторым испугом.

- О нет, нет! она была вернейшим моим другом.

У капитана отлегло от сердца, и, выражая свое удовольствие, он снял свою лощеную шляпу, скомкал в руке платок на подобие шарика и, вытирая свой лоб, заметил с довольным видом, что он это очень хорошо знал.

- Так вот, ты теперь спокоен, приятель, - сказал капитан, обращаясь к Диогену. - Там никого не было, моя радость, не тревожьтесь!

Однако Диоген не совсем был уверен в этом. С минуты на минуту дверь еще продолжала привлекать его внимание: он обнюхивал ее, ворчал про себя и, очевидно, был слишком занят своими подозрениями. Это обстоятельство, в связи с усталостью Флоренсы, заставило капитана немедленно заняться приготовлением для её отдыха Соломоновой спальни. Он торопливо взобрзлся на чердак и сделал всевозможные приготовления, какие только мог придумать на скорую руку.

И точно, Соломонова спальни мигом приняла изящнейший вид. Капитан, как человек порядочный, привык все устраивать на военную ногу, и на этом основании Соломонова постель превратилась в корабельную койку, покрытую со всех сторон белым, как снег, бельем. По такой же изобретательности, капитан сумел из маленького рабочого столика соорудить род жертвенника, на котором в правильной симметрии расположены были: сахарные щипчики, две чайные ложечки из чистого серебра, горшок с цветами, телескоп, серебряные часики, гребенка, песенник и другия редкия безделки этого сорта. Закрыв, наконец, окно и разостлав на полу самый лучший ковер, капитан обозрел все эти приготовления с великим восторгом и сошел опять в маленькую гостиную, чтобы повести Флоренсу в её прелестную каюту.

Ничто не могло уверить капитана, что Флоренса сама можеть идти наверх, a еслиб и так, он счел бы оскорбительным нарушением гостеприимства допустить такой казус. Поэтому он учтиво заключил Флоренсу в объятия, взобрался с нею наверх и, положив ее в постель, прикрыл своим парадным камзолом.

- Высокорожденная барышня-девица! вы здесь так же безопасны, как на кровле соборной церкви святого Павла, если отнять оттуда лестницу. Прежде других вещей вам нужен сон, который должен укрепить вашу душу и тело, подобно живительному бальзаму, изготовленному для врачевания недугов мира сего. Если же вам нужно еще что, о восторге моего сердца, передайте пароль Эдуарду Куттлю, и он с живейшей радостью предложит кь вашим услугам все, чем может располагать в городе Лондоне первейший из магазинов мастера всех морских инструментов. Благослови вас Бог!

Затем капитан с вежливостью странствующого рьщаря поцеловал протянутую ему маленькую ручку и вышел изь комнаты на цыпочках.

Сойдя в маленькую гостиную, капитан, после кратковременного совещания с самим собою, решился отворить на несколько минут двери магазина и убедиться наглядным образом, что теперь, во всяком случае, никто не шляется около маленького мичмана. Исполнив этот план, он остановился на крыльце и, подняв голову, обозрел своими очками самые отдаленные точки горизонта.

- Как ваше здоровье капитан Гильс? - сказал голос подле него.

Капитан опустил глаза и чуть не наткнулся на м-ра Тутса, который между тем продолжал раскланиваться и ухмыляться.

- Как ваше здоровье, любезный друг? - воз. разил капитан.

Ближе этого м-р Тутс в разговоре с капитаном никогда не подходил к великой задаче своей жизни. Читатель помнит условия дружбы, предложенные ему капитаном Куттлем; Тутс не нарушал их.

- Капитан Гильс, - сказал м-ръТутс, - если вы позволите иметь удовольствие переговорить с вами... то есть, это дело, собственно, касается вас.

- Что такое, любезный друг? - возразил капитан, сделав несколько шагов к гостиной. - Сказать правду, я не совсем свободен этим утром, и, стало быть, если вы можете отбарабанить свой пароль, то я, пожалуй, очень рад.

- Разумеется, капитан Гильс, - отвечал м-р Тутс, редко понимавший истинный смысл капитанских изречений. Отбарабанить - это собственно я и сам желаль. Само собою разумеется.

- Если так, любезиый другь, так нечего стоять на мели. Отваливай!

Они вошли в гостиную. Страшный секрет в руках капитана произвел на него такое сильное впечатление, что с его чела градом полились капли пота, между тем как м-р Тутс усаживался на указанный ему стул, и он считал невозможным оторвать свои глаза от лица м-ра Тутса. Гость и хозяин сидели несколько времени в глубоком молчании. М-р Тутс, казалось, сам имел некоторые тайные причины находиться в нервозном состоянии, которое, натурально, увеличилось еще больше от инквизиторских взглядов капитана. Повертевшись несколько времени на своем стуле, м-р Тутс повел речь таким образом:

- Прошу извинить, капитан Гильс, но я надеюсь, вы, конечно, ничего особенного во мне не замечаете?

- Ничего, дружище, ничего.

- Потому что, вот видите ли, я, как говорится, совсем сбился с панталыку. Да уж тут нечего и отвиливать: похудел, так похудел. Кому какое дело? Оно и лучше, Борджес и компания переменили мерку, так как прежнее платье слишком широко. Это, сказать по правде, мне очень приятно, и я рад от души. Видите ли, капитан Гильс, я ведь просто скотина, и чорт знает для чего пресмыкаюсь на этом свете.

Чем больше м-р Тутс продолжал свои объяснения в этом роде, тем больше капитан тяготился своим секретом и тем больше выпучивал глаза на своего гостя. Тревожимый внутренним волнением и желанием спровадить поскорее м-ра Тутса, капитан находился в таком запуианном и странном состоянии, что его физиономия не могла бы выразить большого разстройства, если бы даже ему пришлось разговаривать с выходцем с того света.

- Но я все собираюсь сказать вам, капитан Гильс... Видите ли, я как-то поутру очутился ненароком подле вашего магазина.... то есть, сказать правду, я шел к вам завтракать. Ну еще завтракать я могу, a что касается до того, чтобы спать, так уж наше почтение, - я решительно никогда не сплю. Быть бы мне сторожем, м-р Гильс, право караулил бы сряду дюжину ночей, - и без жалованья.

- Отваливай, любезный другь, отваливай!

- И отвалю, капитан, ей Богу, вот увидите! Ну так, когда я проходил здесь этим утром, - было довольно рано, час или, около того, a может быть, побольше, - и когда увидел, что дверь заперта....

- Как! Это ты заходил сюда, любезный другь?

- Совсем неть, капитан Гильс. Я только взглянул, да и пошел мимо, потому что капитана, думаю себе, должно быть, дома нет. Но тот господин сказал, немного погодя.... вы ведь не держите собаки, капитан Гильс?

Капитан кивнул головой.

- Ну, да я так и сказал. Я знаю, вы не держали. Есть, капитан Гильс, собака, соединенная с вос... впрочем извините, тут надо придержать язык.

В глазах капитана, неподвижно устремленных на досадного гостя, отразились теперь два м-ра Тутса, и почтенное чело его опять оросилось крупными каплями, когда он вообразил, что Диогену может придти фантазия спуститься в маленькую гостиную для увеличения компании.

- Вот он и сказал, - продолжал Тутс, - что слышал, дескать, собаку, чуть ли не перед самыми дверьми: a я отвечал, что быть не может, капитан не держит собак. Он между тем так и остался при своем, что слышал, дескать, собачий лай собственными ушами.

- Кто же это был? - спросил капитан.

бы из этого выйти, или чего не могло бы выйти. Я, право, завален такими вещами, которых вовсе не понимаю, и, верно, есть кое что в моем мозгу.... право, капитан Гильс, я, должно быть, очень глуп.

Капитан Куттль кивнул головой в знак полнейшого согласия.

- Но когда мы отошли от магазина, тот господин сказал, будто вам известно, что такое может случиться при существующих обстоятельствах; слова "может случиться" он произнес с особенной силой; и поэтому вам бы на всякий случай следовало приготовиться.... то есть, вы и приготовитесь, в этом нет сомнения...

- Да кто же этот господин, любезный мой другь? - повторил капитан с некоторым нетерпением.

- Ну, да я право же не знаю, капитан Гильс - отвечал в отчаянии Тутс, - уверяю вас. Немного погодя я опять завернул сюда, и опять нашел его y дверей, Вот он и говорит: вы тоже, сэр, пришли сюда? Да, я говорю. - A вы разве знакомы, говорит, с хозяином этого магазина? - Да, говорю, я имел удовольствие приобрести его знакомство - ведь вы доставили мне удовольствие познакомиться с вами, не так ли? - Ну, говорит он, если так, потрудитесь, пожалуйста, передать ему, что я вам сказал насчет этих существующих обстоятельств и насчет того, говорит, чтоб он приготовился к ним на всякий случай. Вы, говорит, попросите его завернуть на минуту в лавку м-ра Брогли, маклера и оценщика. Очень, говорит, нужно. Вот вам и все, что я знаю, капитан Гильс. Дела, должно быть, важные, и если вы потрудитесь к нему завернуть, я покамест посижу здесь, ведь вы, разумеется, мигом воротитесь?

Капитан, колеблясь между опасностью скомпрометировать Флоренсу, если не идти на предложенное свидание, и между страхом оставить в магазине м-ра Тутса, под опасением открытия им заветной тайны, представлял такое зрелище умственной растерянности, которая не могла ускользиуть даже от внимания м-ра Тутса. Заметив, однако, что его морской друг собирается идти на свидание, молодой джентльмент совершенно успокоился и не мог удержаться от одобрительной улыбки.

- Вы уж насчет этого извините, любезный друг, сказал капитан, взволнованный стыдом и нерешительностью, - есть на это особый резон, то есть, прич-ч-чина, с вашего позволения.

- Помилуйте, капитан, для меня очень приятно все, что вы ни делаете. Будьте спокойны. Это ничего.

Капитан, поблагодарив его от искренняго сердца и обещав воротиться менее, чем через пять минут, отправился скорым шагом к господину, который почтил м-ра Тутса своим таинственным поручением. Невинный м-р Тутс, предоставленный самому себе, развалился на диване, вовсе не думая, кто покоился здесь перед ним, и, устремив глаза на потолочное окно, услаждал свою фантазию образом мисс Домби. Время и место теперь для него не существовали.

И хорошо, что не существовали. Хотя капитан ходил не слишком долго, но все же несравненно долее, чем предполагал. Он воротился назад взволнованный и бледный, как полотно, и на глазах его были признаки недавних слез. Казалось, он утратил всякую способность говорить и пробыл нем до той поры, пока не подкрепил себя рюмкой рому, добытого из только что откупоренной бутылки, хранившейся на нижней полке его комода. Опорожнив рюмку, он сел на стул и облокотился на руку с видом человека, погруженного в глубокия размышления.

- Нет, дружище, неть. Совсем напротив. Покорно благодарю.

- Однако, y вас такой безпокойный вид - заметил м-р Тутс.

- Немудрено, товарищ, я сдрейфован со всех сторон.

- Не могу ли я в чем помочь вам, капитан Гильс? Если могу, располагайте мною.

- Нет, товарищ, покорно вас благодарю. Теперь я прошу y вас, как милости, навещать нас.... то есть меня, как можно чаще.

И эта просьба сопровождалась таким пожатием руки, что бедный Тутс чуть не вскрикнул от боли.

- Я решительно того мнения, - продолжал капитан, - что после Вальтера вы единственный парень, с которым можно и должно вести дела. Да, я уверен в этом.

- Благородное и честное слово, капитан Гильс, - отвечал м-р Тутс, ударяя рукою ладонь почтенного моряка, - я очень рад, что заслужил ваше доброе мнение. Покорно благодарю.

- Только не я, капитан Гильс, - с важностью возразил м-р Тутс, - не я только, уверяю вас. Состояние моих чувств относительно мисс Домби не может быть выражено никаким пером. Мое сердце все равно, что пустой остров, и только она одна живет в нем. Я рыхлею с каждым днем, и, признаться, горжусь тем, что рыхлею. Посмотрели бы вы на мои ноги, когда я снимаю сапоги, - вы бы, может, увидели, что значит неразделенное чувство. Мне предписали ванны, капитан Гильс, но я не стану употреблять их, потому что, видите ли, на кой чорт мне ванны? Пусть уж лучше высохну, как щепка. Впрочем, тут надо держать язык на привязи, я и забыл. Прощайте, капитан Гильс! Счастливо оставаться!

Бросив еще раз на молодого друга выразительный взор сострадания и нежности,. капитан запер за ним дверь и отправился наверх осведомиться насчет благополучия Флоренсы.

Была какая-то решительная перемена в лице капитана, когда он подошел к Соломоновой спальне. Он вытирал платком глаза и полировал переносицу ногтем точно так же, как утром этого дня, но лицо его совершенно изменилось. То был он, казалось, счастливейшим из смертных, то можно было считать его пропащим человеком: в том и другом случае черты его лица обличали необыкновенную важность, как будто в его натуре совершился чудный переворот, придавший новый отпечаток его физиономии.

Он стукнул тихонько два или три раза в дверь Соломоной спальни, но, не получив ответа, отважился сперва заглянуть в замочную щель, a потом войти. К этому последнему подвигу, может быть, ободрила его ласковая встреча Диогена, который, развалившись на полу подле постели своей хозяйки, приветливо завилял хвостом и моргнул глазами таким образом, как будто приглашал капитана смелее подвигаться вперед.

хорошенько окно, чтобы она лучше спала, выкрался опять изь комнаты и занял свой караульный пост на лестничных ступенях. Его шаги и движения были на этот раз так же легки и воздушны, как y молодой девушки.

Да позволено будет спросить: какое из этих двух явлений изящнее по своей натуре? С одной стороны, нежные пальчики, созданные для чувствительности и симпатии прикосновения, с другой - жесткая, грубая рука капитана, готовая с полным самоотвержением протянуться на охранение и защиту невинного создания. Задача, не совсем удобная для рещения! Но пусть оба явления дольше и дольше существуют в этом мире, исполненном поразительными контрастами на каждом шагу!

Флоренса почивала, забывая о своем безприютном сиротстве, и капитан стоял на часах подле её спальни. При малейшем шорохе или стоне, он немедленно подходил к дверямь, прислушивался и приглядывался; но мало-по-малу сон её сделался спокойнее, и караульный пост капитана обходился без тревог.