Домби и сын.
Глава XLIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XLIX. (старая орфография)

Глава XLIX. 

Мичман делает открытие.

Флоренса не вставала долго. Утро сменилось полуднем, полдень вечером, a молодая девушка, утомленная телом и душой, все еще спала, не имея никакого сознания о своем странном ложе, об уличной толкотне и суматохе, и о свете, который пробивался в её спальню через затворенные окна. Но и глубокий сон, порожденный истощением сил, не мог произвести в её душе совершенного забвения о том, что случилось в родительском доме, и смутные воспоминания о страшных сценах тревожили её покой. Мрачная грусть, полуубаюканное чувство скорби носились перед её воображением, и бледная её щека орошалась слезами гораздо чаще, чем то желал бы видеть честный капитан, который время от времени выставлял свою голову в полуотворенную дверь.

Солнце уже проложило огненную дорогу по реке и отлогим берегам, озарило в океане паруса на кораблях, осветило в предместьяхь мрачные кладбища и холмы, погрузило отдаленные точки горизонта в зарево пожара, где, казалось, в одном великолепном хаосе запылали небо и земля, когда Флоренса открыла, наконец, свои отягченные глаза и лежала сначала в каком-то забытьи, не обращая никакого внимания на странные стены, в странной комнате и прислушиваясь, без всякой определенной мысли, к уличному шуму. Но скоро она проснулась и телом, и душой, бросила вокруг себя изумленный взор - и припомнила все.

- Что, моя радость, - сказал капитан, постучавшись в дверь, - как вы себя чувствуете?

- Друт мой, вы ли это? - вскричала Флоренса, бросивщись к нему на встречу.

Друг!.... В этом имени скрывалось так много гордости для капитана Куттля, что он, вместо ответа, поцеловал свой крюк и смотрел с неизреченным наслаждением на зардевшияся щеки молодой девушки, когда она обратила на него глаза.

. . - Как вы себя чувствуете, изумруд мой драгоценный? - повторил капитан после блаженного молчания, продолжавшагося около минуты.

- Кажется, спала я очень долго, добрый мой друг, - отвечала Флоренса. - Когда я сюда пришла? еще вчера?

- Сегодня, высокорожденная барышня-девица, и да будет благословен сей день от ныне и во веки.

- Разве не было ночи? Неужели все еще день?

-- Вечер, и чудесный, моя радость! - сказал капитан, отдергивая занавес от окна. - Посмотрите!

Флоренса, грустная и робкая, с рукою на плече капитана, и честный капитан с его грубым лицом и коренастой фигурой стояли в розовом свете яркого вечерняго неба, не говоря ни слова. В какую бы форму, конечно странную и дикую, капитан ни облек свби чувства, если бы решился их выразить словами, он чувствовал с живостью красноречивейшого из смертных, что в этой пленительной красоте тихого и спокойного вечера заключалась какая-то таинственная сила, способная переполнить истерзанное сердце Флоренсы, и, что для нея было бы гораздо лучше дать теперь полную волю своим слезам. Поэтому капитан не говорил ни слова. Но когда он почувствовал, что её голова склоняется к нему ближе и ближе, когда он почувствовал, что эта безприютная, одинокая голова прикасается к его грубому синему камзолу, тогда он с трепетным благоговением взял её руку, пожал ее, и они поняли друг друга.

- Ободритесь, моя радость! - сказал капитан. - Развеселитесь, изумруд мой драгоценный. Я сойду вниз и приготовлю вам покушать. Вы потрудитесь придти сами, немного погодя, или Эдуард Куттль должен подняться за вами?

Флоренса отвечала, что она без всякого затруднения можеть сойти сама, и капитан, после некоторых довольно сильных отговорок, показывавших его очевидное сомнение в правилах истинного гостеприимства, принужден был предоставить молодую девушку её собственному произволу. Очутившись в маленькой гостиной, он немедленно принялся жарить y камина курицу, уже давно лежавшую для этой цели на жаровне. Чтобы наилучшим образом окончить эту стряпню, он скинул свой камзол, засучил рубашечные рукава и надел свою лощеную шляпу, без помощи которой не приступал вообще ни к какому предприятию, трудному или легкому.

Освежив свою голову и пылающее лицо в холодной воде, приготовленной капитаном в продолжение её сна, Флоренса подошла к маленькому зеркалу, чтобы привести в порядок свои растрепанные волосы. Тогда она увидела - первый и последний раз - на своей груди багровое пятно.

Её слезы при виде этого опять полились ручьями. Ей было стыдно, ей было страшно; но не было в её сердце ненависти и гнева против отца. Она простила ему все, едва понимая в этом нужду, и старалась о нем не думать, как не думала о доме, из которого бежала, и он был для нея потерян раз навсегда. Не было в этом мире м-ра Павла Домби для Флоренсы Домби.

Что делать и куда деваться, Флоренса, бедная, неопытная Флоренса еще не думала об этом. Впрочем, она мечтала отыскать где-нибудь маленьких сестер, которых она станет воспитывать под каким-нибудь вымышленным именем: оне вырастут, эти сестры, счастливые и довольные, под её надзором, полюбят ее, выйдут замуж, возьмуть к себе свою прежнюю гувернантку и, быть может, современем поручат ей воспитание своих собственных дочерей. Проходят годы, десятки лет, и y почтенной воспитательницы чужих детей седеют волосы, и она становится старухой, и уносит в мрачную могилу тайну своей жизни, и не осталось на свете ннкаких следов от Флоренсы Домби.... Страиная будущность! грустная будущность! Но все эти грезы носились перед ней в гусгом тумане, и она ни в чем не отдавала себе ясного отчета. Она знала только одно, что не было для нея отца на этом свете, не было клочка земли, где могла бы приютиться Флоренса Домби!

Весь денежный запас в её кошельке ограничивался несколькими гинеями, и часть их нужно было употребить на покупку гардероба, так как y нея было с собой одно только платье. Но этот пункт ее не слишком безпокоил: ребенок в мирских делах, она не понимала и не могла понять, что значит не иметь денег, и притом другия, более важные мысли заслоняли от нея предметы этого рода. В голове её мыслительная машина работала с какою-то особой торопливостью, и казалось ей, что промчались целые месяцы после её бегства. Но мало-по-малу она успокоилась, привела в порядок свои мысли, отерла слезы и отправилась вниз к своему единственному покровителю.

Обложив Флоренсу подушками на диване, который для большого комфорта был переставлен в теплый уголок, капитан продолжал свою стряпню с необыкновенным искусством. Он кипятил горячую жижицу в другой маленькой кострюле, варил картофель в третьей, не забывал яичного соуса в первой и продолжал поворачивать жаркое своим крюком, который, смотря по надобности, заменял для него и ложку, и вилку. Независимо от всего этого, капитан сторожил бдительным оком миниатюрную сковородку, в которой кипятились и мелодично пищали жирные сосиски, слава и венец поварского творчества, - и словом, не было во всей подсолнечной кухарки, равной по таланту и усердию капитану Куттлю, на котором блистала во всей красоте его лощеная шляпа... Впрочем, трудно сказать, лицо или шляпа горели теперь более торжественным блеском.

Когда, наконец, обед был приготовлен, капитан начал хлопотать около стола с безпримерным усердием и ревностью. Прежде всего он скинул шляпу и надел свой фрак. Затем он пододвинул стол к дивану, где сидела Флоренса, прочитал молитву, развинтил свой крюк, привязал к нему вилку и поставил первое блюдо.

- Высокорожденная барышня-девица, - сказал капитан, - развеселитесь и старайтесь кушать как можно больше. Здесь ливер, здесь спаржа, a вот картофель!

Все это капитан расположил на блюде в симметрическом порядке, полил горячей жижей и поставил перед своей прекрасной гостьей.

- Вот целый ряд мертвых светил лежит перед вами, высокорожденная барышня-девица, - заметил капитан ободрительным тоном, - и все устроено в порядке. Попробуйте перекусить, моя радость. О, если бы Вальтер был здесь!...

- Ах, если бы теперь он был моим братом! - воскликнула Флоренса.

- Не говорите этого, моя радость! - сказал капитан. - Вальтер был природным вашимь другом, самым искренним, самым близким другом: не правда ли, моя радость?

Флоренсе нечего было отвечать. Она только сказала: "О, милый, милый Павел! о, Вальтер!".

- Самые доски, по которым она ходила, - бормотал капитан, разсматривая с нежным умилением её унылое лицо, - бедный Вальтер ценил высоко, так высоко, как жаждущий олень источники водные. Вижу его, как теперь, за столом y дяди в тот самый день, когда только что его записали в конторския книги Домби и Сына; как он говорил тогда о ней! Боже мой, как он говорил! Лицо его рдело, как маков цвет, и глаза покрывались скромною росою! Да, прекрасный был юноша! Ну, a если бы теперь он был здесь, высокорожденная барышня-девица, то есть, если бы он мот быть здесь.... но он утонул, бедный Вальтер, не правда ли?

Флоренса покачала головой.

- Да, да, он утонул, - продолжал капитан. - Что бишь я начал говорить? Так вот, если бы он был здесь, он стал бы просить вас, изумруд мой драгоценный, покушать и полакомиться, чтобы здоровье ваше подкрепилось. Поэтому, высокорожденная барышня-девица, ведите себя так, как бы Вальтер был уже здесь, и держите против ветра вашу милую головку.

Флоренса, из угождения капитану, начала кушать. Капитан между тем, забывая, по-видимому, собственный обед, положил свой ножик и вилку и пододвинул свой стул к дивану.

- Вальтер был красивый мальчик, не правда ли, моя радость?

Флоренса согласилась, и капитан сидел молча несколько минут, опустив подбородок на свою руку. Глаза его неподвижно были обращены на гостью.

- И ведь он был храбрый юноша, моя гадость, не так ли?

Флоренса отвечала слезами.

- И вот, моя красавица, он утонул, - продолжал капитан растроганным голосом. - Так или нет?

Флоренса продолжала плакать.

- Он был постарше вас, высокорожденная барышнядевица; но сначала ведь вы оба были детьми, не правда ли?

Флоренса отвечала - да!

- A теперь утонул бедный Вальтер, утонул, и нет о нем ни слуху, ни духу; не так ли?

обед, и, облокотившись на диван, подала капитану свою руку, чувствуя, что она против воли опечалила своего друга. Капитан между тем, пожимая её руку с какою-то особенного нежностью, забыл, повидимому, и обед, и аппетит своей гостьи, и почтенное чело его проникалось больше и больше сочувственною мыслью. Еще и еще повторял он: "Бедный Вальтер! милый Ваяьтер! Да, он утонул. Не правдали?" - И непременно хотелось ему, чтобы Флоренса отвечала на этот бесконечный вопрос; иначе, казалось, оборвалась бы цепь его оригинальных размышлений.

Курица и сосиски простыли, и яичный соус застыл до последней степени густоты, прежде чем добрый капитан припомнил, что они сидели за столомь; но, раз обратив внимание на этот пункт, он принялся за свои блюда вместе с Диотеном, при помощи которого роскошный пир быстро подошел к желанному концу. Когда Флоренса начала убирать со стола, выметать очаг и приводить в порядок мебель маленькой гостиной, восторг и удивление капитана могли сначала равняться только горячности его протеста против этой хлопотливости молодой девушки, a потом мало-по-малу эти чувства возвысились до такой степени, что он сам ничего не стал делать и только с безмолвным изумлением смотрел на Флоренсу, как на прекрасную волшебницу, которая каждый день совершает для него эти чудеса; при этом красный экватор на челе капитана запылал с новой силой, выражая его неописуемое удивление.

Но когда Флоренса, продолжая хозяйственные хлопоты, сняла с каминной полки его трубку и попросила его курить, добрый капитан был до того ошеломлен этим неожиданным вниманием, что несколько минут держал чубук таким образом, как будто эта редкость первый раз попалась в его руки. Потом, когда Флоренса вынула из комода бутылку с ромом и приготовила для него совершеннейший стакан грогу, поставленный перед ним на маленьком столике, его нос, всегда румяный, побледнел как алебастр, и он почувствовал себя на седьмом небе. Упоенный этим блаженством, невиданным и неслыханным до той поры, капитан машинально набил трубку, и лишь только протянул свою лапу к фосфорным спичкам, Флоренса, к довершению его изумления, уже держала над табаком зажженную бумагу, так что он не имел ни времени, ни силы предотвратить этой услуги. Когда, наконец, Флоренса, после всех этих хлопот, заняла свое место на диване и принялась смотреть на него с грациозной, любящей улыбкой, капитань увидел очень ясно, что сиротствующее сердце молодой девушки обращалось к нему с такою же искренностью, как её лицо, - увидел это капитан, и табачный дым засел в его горле, ослепил его глаза, ослепил до того, что капитан Куттль заплакал!

Способ, употребленный им для уверения, что причина этих слез лежала сокровенною в самой трубке, которую для этой цели он осматривал со всех сторон, ревизуя преимущественно чубук, был истинно забавен и достоин кисти художника. Когда, наконец, трубка была осмотрена и исправлена, капитан мало-по-малу пришел в, состояние покоя, приличного исправному трубокуру. Он сидел с глазами, неподвижно обращёнными на Флоренсу, и, сияя лучезарным счастьем, пускал по временам и отдувал от себя маленькия облака, которые, выходя из его рта, казались ярлыками с надписью: "Утонул, бедный Вальтер, утонул; не правда-ли?" - И процесс курения возобновлялся опять до тех же ярлыков.

Трудно представить контраст разительнее того, который существовал между Флоренсой в её нежной юности и красоте и капитаном Куттлем с его сучковатым лицом, неуклюжим туловищем и басистым голосом; при всем том во многих вещах, особенно в невинной простоте и в незнании условий жизни, они похожи были друг на друга, как две капли воды. Никакой ребенок нe мог превзойти капитана в совершеннейшей неопытности относительно всех дел на свете, кроме ветра и погоды, в простоте, легковерии и великодушном уповании на судьбу. Вся его натура, казалось, была олицетворением надежды и любви. Странный род мечтательности и романтизма, не имевшого никакого отношения к действительному миру и не подлежащого никаким разсчетам мирского благоразумия и житейской опытности, составляли резкую отличительную черту в его младенческом характере. Когда он таким образом сидел и курил, и смотрел на Флоренсу, Аллах ведает, какие фантастическия картины, где на первом плане всегда стояла она, проносились перед его умственным взором. Столь же неопределенны, хотя не так решительны и пылки, были собственные мысли Флоренсы о своей будущей судьбе, и даже, когда в глазах её преломлялись призматические лучи света, на который она смотрела через свою тяжелую печаль, она уже видела прекрасную радугу, ярко засиявшую на отдаленном горизонте. Странствующая принцесса и верзила-богатырь волшебной сказки могли, таким образом, сидеть рука об руку перед камином и разговаривать между собой точь в точь, как бедная Флоренса и храбрый капитан разсуждали втихомолку; разница между двумя парами была бы вовсе не велика.

Капитан ни мало не смущался мыслью о трудности держать y себя молодую девушку или об ответственности за её судьбу. Заколотив ставни и заперев дверь, он успокоился на этот счет совершеннейшим образом. Будь она, пожалуй, под опекою сиротского суда, это отнюдь не составило бы никакой разницы для капитана. Он был последним человеком в подлунном мире, способным потревожиться от подобных соображений.

Таким образом, капитан курил трубку с восточным комфортом и вместе с Флоренсой размышлял... но о чем размышляли капитан и Флоренса, - это не подлежит анализу нескромного пера. После трубки они принялись за чай, и тогда Флоренса попросила своего друга проводить ее в ближайший магазин для покупки вещей, без которыхь ей нельзя было обойтись. Капитан согласился, потому что было сопершенно темно; но наперед он тщательно обозрел окрестности, как делывал во времена ожидаемыхь нападений от м-с Мак Стингер, и вооружился своей огромной иалкой, чтобы иметь возможность защищаться в случае какого-нибудь непредвиденного обстоятельства.

Гордость капитана была необычайна, когда он вел за руку Флоренсу, провожая ее на разстоянии двух или трехь сот шаговь до магазина; он смотрел во все глаза и озирался по всем направлениям, обращая на себя внимание прохожихь, которые невольо останавливались, чтобы полюбоваться на эту сгранную фигуру. Прибывши в магазин, капитан, по чувству деликатпости, счель за нужное удалиться во время самых покупок, такь как оне состояли из разныхь принадлежностей женского туалега; но он предварительно поставиль на прилавок свою жестяную чайницу и объявиль содержагельнице магазина, что там было четырнадцать фунтов и два шилинга.

- Этого, быть может, - сказал он, обращаясь к мадам, - хватит на обмундировку моей маленькой племянницы; a если не хватить, вы потрудитесь только свиснуть, и мы покончимь разсчеты.

При слове "племянница", он бросил на Флоренсу многознаменательный взгляд, сопровождаемый пантомимами, которым предназначалось выражат его непроницаемую таинственность. Посмотрев потом случайно на свои часы, - вернейшее и хитро придуманное средство возбудить уважение к своей особе - капитан поцеловал свой крюк и, остановившись на улице подле магазимного окна поминутно выставлял свою огромную голову между лент и шляпокь, обнаруживая очевидное опасение, как бы Флоренса не скрылась куда-нибудь через заднюю дверь. Но через несколько минут Флоренса явилась перед ним с узлом, которого объем весьма неприятно озадачил капитана, так как ои ожидал увидеть огромный тюк закупленных товаров и уже готовился нанять извозчика, чтобы тот взвалил его на свои плечи.

- Любезный капитан Куттль, - сказала Флоренса, - мне не нужны были эти деныи, я их не истратила. У меня есть свои.

- В таком случае, моя радость, - возразиль капитан, опустив голову вниз, - поберегите их для меня до той поры, как я попрошу.

- Могу ли я держать их там, где оне всегда лежали y вас?

Капитану очень не понравилось такое предложение, однако, он отвечал:

- Кладите их куда угодио, моя радость, только умейте отыскать, когда понадобится. Мне оне совершенно не нужны, и я, право, никак не могу понять, как я их не зашвырнул куда-нибудь до сих пор.

На минуту капитан погружен был в легкое уныние, но он мгновенно оживился при первом прикосновемии к руке Флоренсы, и они воротились домой с теми же предосторожкостями, здравы и невредимы. Отворив двери маленького мичмаиа, капитан нырнул в них сь такою чудною ловкостью, какая могла быть приобретена не нначе, как после и вследствие продолжительпого упражнения. В продолжение утренняго отдыха Флоренсы, он успел сбегать на птичий рынок и уговорился с дочерью пожилой леди, торговавшей курицами, чтобы она раз в день заходила в магазин убирать комнату его прекрасной родственницы.

Перед отходом ко сну, капитан упросил свою гостью скушать ломоть поджаренного на масле хлеба и выпить рюмку накоричненого глинтвейну, приготовление которого было им доведено до последней степсни совершенства. Затем, напутствуя ее благословепиями и всевозможными цитатами изь ветхого и нового завета, он повел ее наверх в Соломонову спальню, но было на его лице что-то тревожное и смутное, чего он никак не мог скрыть.

- Прощайге, моя радость, - сказал капитан Куттль, останавливаясь на пороге её комнаты.

Флоренса обратила свои губы к его лицу и поцеловала его.

Во всякое другое время капитан обезумел бы от такого доказательства признательности; но теперь онь посмотрел на её лицо с какою-то загадочною неловкостью и, казалось, неохотно собирался ее оставить.

- Бедный, бедный Вальтер! - со вздохом повторила Флоренса.

- Утонул прекрасный юноша, не правда ли?

Флоренса покачала головой и вздохнула.

- Спокойной иючи, высокорожденная барышня-девица! - воскликнул капитан, протягивая свою руку.

- Благослови вась Бог, мой добрый, несравненный друг!

Но капитан еще медлил на пороге.

- Вы хотите сказать что-нибудь, любезный капитан Куттль?

- Сказать вам, высокорожденная барышня-девица! Нет еще... то есть, мне нечсго говорить вам, моя радость. Ведь вы, конечно, не ждете услышать от меня добрых вестей?..

- Неть!

Капитан посмотрел на нее сь видимым смущением и повторил: "нет!" Но он все еще стоял на пороге и не двигался с места.

- Бедный Вальтер! - воскликнул капитан. - Милый мой Вальтер, какь я прнвык тебя называть! Племянник старика Соломона Гильса! Милый и любезный для всех, какь майский цветок! Куда ты умчался, куда отлетел, прекрасный, храбрый молодой человек! Ведь он утонул, моя радосгь, не правда ли?

Заключивь этот апостроф стремительным обращением к Флоренсе, капитан пожелал ей спокойной ночи и пошел вниз, между тем как Флоренса светила ему сверху. Онь уже совсемь потерялся в темноте и, судя по звуку его удаляющихся шаговь, быль на повороте в маленькую гостиную, как вдруг, его голова и плечи вынырнули опять как будто из воды с очевиднымь иамерением повторить: "Утонул, бедняга, не правда ли"? И высказав эту сентенцию тоном соболезнования, онь исчез.

Флоренса очень жалела, что она своим присутствием против воли, хотя совершенно натуральным образомь, пробудила в его душе эти печальные воспомипания. Заняв место перед столиком, где заботливая капитанская рука разставила в правильной симметрии телескопь, песенник и другия изящнейшия редкости, она стала думать о Вальтере и обо всем, что соелинялось с нимь в прошедшей её жизни, и эти думы занимали ее до поздней ночи. Но при этом тоскливом стремлении к покойнику, мысль о доме и возможности туда воротиться ни разу не приходила ей в голову. Отцовский дом перестал существовать для её воображения. Она видела, что идеальный образ, каким она в последнее время представляла себе м-ра Домби, был теперь вырван из её сердца. Одна мысль об этом до того страшила ее, что она закрывала свои глаза и с трепетом удаляла от себя воспоминания о нем. Если бы и теперь её любящее сердце удержало еще этоть образ, он был бы разбит и уничтожен от одного представления об оскорбленим её нежного чувства.

Она не смела смотреться в зеркало, ибо вид багрового пятна пугал ее. Она закрыла грудь трепетной рукой и еще раз пролила горькия слезы, опустивь свою голову на подушку.

Капитан долго не ложился в постель. Более часу ходил он взадь и впередь по маленькой гостиной и, настроив, наконец, свою душу к важным размышлениям, уселся за стол с задумчивым лицом, раскрыл молитвенник и принялся читать "Панихиду по усопшим в морской глубине". Нелегко было ему управиться с этим душеспасительным упражнением: вообще добрый капитан читал не очень бойко, и теперь, запинаясь слишком часто на многосложных словах, он время от времени поощрял себя возгласами в роде следующих: - "Ну, ну, держись крепче, любезный! Пошевеливайся, Эдуард Куттль!" - И этот способ с удивительным успехом помогал ему преодолевать встpечающияся затруднения, которые осооенно увеличивались оть огромных очков, постоянно закрывавших его ястребиные глаза. Какь бы то ни было, однако капитан дочитал молитвы до последней строки и преисполнился набожными чувствами. Проникнутый этим духом, онь сходил нарерх, постояль y дверей Флоренсы и, наконец, устроив свою постель за прилавком в магазине, сомкнул свои вежды и заснул кротким сном благочестивого моряка.

Но при всем том в продолжеиие ночи капитань еще несколько раз взбирался наверх и приставлял свои глаза к замочной щели. В одну из таких экспедиций, совершенных на разсвете, Флоренса, услышав его шаги, спросила, он ли это был.

- Да, это я, моя радость, - отвечал капитан. - Все ли y вас исправно, бриллиант мой драгоценный?

Флоренса поблагодарила его и отвечала: да!

При этой удобной оказии капитан никак не мог премииуть, чюбы не повторить в сотый разь своего задушевного восклицания: "Бедный Вальтер! утонуль онь, - не правда ли"? После чего он удалился и спокойно опочил на своем ложе до семи часов.

И весь этот день капитан никак не мог освободиться оть своей загадочной таинственности, несмотря на то, что Флоренса, занятая шитьем в маленькой гостиной, была гораздо спокойнее, чем накануне. Всякий раз, подымая глаза оть своей работы, она замечала, что капитан смотрит на нее пристально и с глубокомысленным видом поглаживаеть свой подбородок. Онь придвигал к ней свой стул, намереваясь, как будто бы, начать откровенную беседу, и потом тотчас же отодвигал его назад, не имея духу выполнить своего иамерения, и крейсируя таким образом во весь день около маленькой гостиной, он не раз наезжал на этом утломь челноке на панельную обшивку или на дверь кладовой, и это, казалось, приводило его в совершеиное отчаяние.

же время своим блескомь чайные ложсчки и чашки, расположенные на столе, и осветив плачущее лицо Флоренсы, капитан прервал продолжительное молчание такимь образом:

- Вы никогда не были на море, моя радость?

- Неть, - отвечала Флоренса.

- Да, - началь капитан, проникнутый великимь благоговениемь к важности предмета, - это всемогущий элемент. Там чудеса, моя радость, дивные чудеса! Подумайте только, когда ветры бушують, и волны ревут, когда бурная ночь чернеет, как смола, и вы не видите перед собой собствеиной руки, разве только сверкнет молния из-за тучи, и вот, невидимая сила гонит вас вперед через бурю и через мглу, вперед, вперед, стремглав гонит на тот край света, без пределов и конца, во веки веков, аминь. Приискать в книге Иова и положить закладку. Вот что в эти времена, моя красавица, человек можеть сказать своему ближнему: "Ну, Джон, держи ухо востро, поднимается норд-вест! Слышишь, как забушевал! Силы небесные! Что-то теперь сганется сь месчастным народом, который на берегу? Госноди, спаси их и помилуй!"

И эту цитату, приспособленную с таким совершенством к ужасам океана, капитан завершил энергичным и звучным восклицанием: "Держись крепче, Эдуард Куттль!"

- Вы видели когда-нибудь такую страшную бурю? - спросила Флоренса.

- Да, моя радость, много страшных бурь испытал я на своем веку; но теперь не обо мне речь. Я вот все думаю о нашем прекрасном юноше. - Тут он пододвинул к ней свой стул. - Как вы полагаете, мое сокровище, ведь утонул наш бедный Вальтер?

Капитан начал говорить таким дрожащим голосом и обратил на Флоренсу такое бледное и взволнованное лицо, что она в испуге схватилась за его руку.

- Что с вами, любезный мой друг? - вскричала Флоренса. - Вы совершенно вдруг переменились! Любезный капитан Куттль, мне становится страшно на вас смотреть!

- Ничего, моя радость, ничего! Не робейте только и держите головку против ветра. Все обстоит благополучно, изумруд мой драгоценный. Ну, так вот я начал говорить о Вальтере, - он ведь... то есть, я хочу сказать, ведь он утонул? Да или нет?

Флоренса устремила на него пристальный взгляд. Её щеки то бледнели, то рделись ярким румянцем, и она положила свою руку на грудь.

- Много бед и опасностей на широком море, моя красавица, - продолжал капитан, - и только Богу известно, сколько храбрых кораблей и храбрых моряков потонуло в глубокой бездне! и сгинули они со свету белого, и никто не слыхал о них ни единого слова! Но бывают, моя радость, такие случаи, что иной раз спасается, по благодати Божией, один человекь из двадцати - что из двадцати? случается, из целой сотни, из тысячи один только человек выплываеть на белый свет и возвращается домой к своим друзьям, здрав и невредим, между тем, как все считали его погибшим и уже молились за упокой его души. Вот я... я знаю одну историю в этом роде... то есть, мне рассказывали одну такую историю, и уж так как мы лавируем теперь около этого места... притом вы и я сидим перед камином, - то, может, вам приятно будет услышать эту историйку. Разсказать?

Флоренса трепетала от ужасного волнения, которого не в силах была ни понять, ни преодолеть, и невольно следила за его глазами, которые обращались к магазину, где горела лампа. В ту минуту, как она поворотила туда голову, капитан вскочил со стула и заслонил собою дверь.

- Там ничего нет, мое сокровище, - сказал капитан. - Не смотрите туда!

- Отчего не смотреть? - спросила Флоренса.

Капитан пробормотал что-то насчет темноты, господствовавшей в магазине, и относительно того, что перед камином очень весело. Он притворил дверь, которая до той поры была отворена совсем, и занял свое место. Флоренса постоянно следила теперь за его взором и не спускала глаз с его лица.

- Так вот видите ли, в чем история. Один корабль отвалил недавно из лондонской гавани при попутном ветре и чудесной погоде, - да не робейте, моя радость, что с вами? - Корабль отчалил только за границу, и больше ничего.

Выражение на лице Флоренсы ужасно растревожило капитана, который и без того был почти так же взволнован, какь и она.

- Что же? Разсказывать или нет?

- Да, да, сделайте милость!

Капитан откашлялся, вытерь лоб и мродолжал с нервным раздражением:

целые города, и были на море в тех широтах такие ветры, что ни один корабль, даже самый крепкий, не мог устоять против них. Несколько суток, говорили мне, несчастный корабль вел себя отлично, исполнял свою должность храбро, моя радость; но при одном ударе почти все его болверки были сбиты, руль и мачты сорваны, лучшие матросы выброшены через борт, и он был оставлен на произволь ураиана, который между тем час от часу злился все сильнее и сильнее, вздымая волны огромными горами, вертевшими и разбивавшими этот несчастный корабль, как хрупкую раковину. Каждое черное пятно в этих водяных горах было обломком корабля или живого человека, и вот, моя радость, погиб весь экипаж, разбился вдребезги несчастный корабль, и никогда не покроются зеленой муравой могилы людей, перелетевшихь через борт в пучины глубокого моря.

- Они не все погибли! - вскричала Флоренса, - кто-нибудь спасся? Кто же это?

- На борту этого несчастного корабля, - продолжал капитан, вставая со стула и делая рукою энергические жесты, был один юноша, прекрасный юноша, - так мне рассказывали, - который в своем детстве любил читать и разговаривать о храбрых подвигах во время кораблекрушений - я слышал его, о! сколько раз я его слышал! - И вот он припомнил эти подвиги в свой роковой час, и в ту пору, как самые дюжия головы, самые старые и опытные моряки оробели, потеряв присутствие духа, он, то есть, этот прекрасный юноша, пребыл тверд и весел. Не потому остался он веселым, что некого ему было жалеть и любить на сухом пути, a потому, что он родился на свет таким веселым. Как сейчас смотрю на его лицо, когда был он только что ребенком... ах, что это был за ребенок! Благослови его Бог!

- И он спасся! - вскричала Флоренса. - Спасся ли? говорите, говорите!

- Этот храбрый парень... - сказал каписган - Да смотрите на меня прямее! Не загляиывайте туда...

- Оттого, что там ничего нет, моя радость, - сказал капитан. - Не робейте и держите голову против ветра, - все пойдет хорошо. Будьте тверды Вальтера ради, которого мы все так любим. - Долго этот парень работал изо всех сил наравне с самыми лучшими мореходцами, и весь экипаж слушался его, как адмирала, потому что он один только не боялся ничего и не произносил никаких жалоб; но, наконец, настало время, когда не было уже никакой работы, и вот они, то есть, этот прекрасный юноша, да помощник капитана, да еще один матрос - они только и оставались еще в живых из всего экипажа - привязали себя к корабельному обломку и понеслись по волнам глубокого моря.

- Они спаслись! - вскричала Флоренса.

- Дни и ночи носились они по этим бесконечным водам, пока, наконец... ах, да не смотрите же туда, изумруд мой драгоценный! Там решительно ничего нет! - пока, наконец, не наехал на них один корабль и не принял их на борт: двое еще дышали, a один был мертвый.

- Который?.. - воскликнула Флоренса.

- О, слава Богу! слава Богу!

- Аминь! - возразил капитан. - Не робейте, моя радость, и держитесь крепче! Еще с минуту, не больше. - На этом корабле они совершили длинное путешествие, чуть ли не по всему протяжению карты, и во время этого путешествия матрос умер, a тот молодой человек остался в живых и...

Не зная сам, что делает, капитан Куттль воткнул на оконечность своего кркжа кусок булки и, приставив его к огню, безпрестанно начал оглядываться на Флоренсу с величайшим волнением на лице. Булка горела вместо топлива.

- Остался в живых, и?.. - повторила Флоренса.

его потонувшим, как, вдруг, он отвалил опять, когда неожиданно...

- Неожиданно залаяла собака? - добавила Флоренса с живосгью.

- Да, - проревел капитан. - Держись крепче! Смелей! Не оглядывайтесь покамест - смотрите вот сюда: на стену!

На стене подле нея обрисовалась тень человека. Флоренса отскочила, оглянулась и испустила пронзительный крик: позади нея стоял Вальтер Гэй!

Её брат вышель из-за могилы! её брат спасся от кораблекрушения и явился к ней, своей сестре! Флоренса бросилась в объятия Вальтера Гэя. В нем одном, казалось, сосредоточились все её надежды, и он был для нея естественным покровителем. - "Помни Вальтера, милый папа, я любил Вальтера"! - Воспоминание о жалобном умоляющем голоске, произносившем эти слова, отзывалось в её душе, как музыка среди ночной тишины. - "О, " - Она чувствовала эти слова, хотя не могла произнести их, и держала милого брата в своих чистых объятиях.

положил ее в тулью своей лощеыой шляпы, которую и надел не безь некоторого затруднения на свою голову, чтобы тем удобнее пропеть известную балладу о похождениях любезной Пегги; но концерт, с первой ноты, потянулся очень дурно, и бедный музыкант удалился в магазин, откуда опять воротился через несколько минут с испачканным лицом и совсем измятым воротником рубашки, как будто её вовсе и не крахмалили. Затем он произнес с некоторою торжественностью следующия слова:

- Любезнейший Вальтер, здесь хранится собственность, которую я желал бы вручить вам обоим!

Капитан поспешно вынул свои большие часы, чайные ложки, сахарные щипчики, жестяную чайницу и, схватив Вальтерову шляпу, разместил в ней все эти статьи накопленного имущества; но вручая Вальтеру этот странный ящик, он до того переполнился сильными ощущениями, что опрометью бросился опять в магазин в намерении на этот раз пробыть там как можно долее.

Но Вальтер отыскал его и привел назад, и теперь вся заботливость капитана обратилас на Флоренсу, чтобы её здоровье не потерпело от сильных потрясений. Это обстоятельство он до того принял к сердцу, что сделался совершенно благоразумным и запретил на несколько дней всякие дальнейшие намеки на приключения Вальтера. После этого капитан нашел в себе довольно присутствия духа, чтобы освободить свою шляпу от зажареного хлеба и занять место за чайным столиком; но когда Вальтер облокотился на его плечо с одной стороны, между тем, как Флоренса со слезами нашептывала ему благодарные приветствия, с другой, капитан вдруг опять вышмыгнул из гостиной и пропадал больше десяти минут.

Флоренсы на Вальтера. И этот эффект отнюдь не был произведен или увеличен тем обстоятельством, что в последние полчаса капитан с неутомимою деятельностью полировал свои щеки и глаза рукавами своего камзола; напротив, это было исключительно действием его внутренних волнений. Слава и восторг распространялись по всему существу капитана, и на его лице была самая торжественная иллюминация.

Гордость, с какою капитан смотрел на бронзовые щеки и мужественные глаза обретенного юноши, с какою видел благородный пламень его юности и все блистательные качества, засиявшия еще раз на его свежем, здоровом и пылком лице, - эта гордость, казалось, проникала живительными лучами в его собственный организм. Удивление и симпатия, с какими он поворачивал свои глаза на Флоренсу, которой красота, грациозность и невинность приобрели в нем вернейшого и усерднейшого из всевозможных рьщарей, могли бы в этом отношении оказать на него равносилыюе влияние; но полнота пламени, распространявшагося вокруг него, могла только возникнуть от созерцания их обоих и от всех тех образов, которые, происходя от этой совокупности, создались в его голове.

Когда они разговаривали о старике Соломоне и припоминали обстоятельства, относившияся к его исчезновению, как их радость умерялась отсутствием старика и несчастиями Флоренсы, как они освободили Диогена, которого капитан незадолго перед этим заманил наверх, чтобь он не залаял, - все эти и другия более или менее важные материи капитан понимал в совершенстве, несмотря на свою безмерную суетливость, заставлявшую его поминутно выскакивать в магазин, но он не догадывался и не мог бы догадаться в тысячу лет, что Вальтер смотрит на Флоренсу, как будто издалека и с какого-то нового места, и что его глаза, постоянно обращенные на её лицо, не смели, однако, встретиться с её открытым взором сестринской любви. Все это превышало понятия капитана Куттля. Он видел только, что они молоды и прекрасны, он знал историю их прежних дней, и не было в его сердце ни малейшого места для других чувств, кроме безпредельного удивления и умилительной благодарности, что вот, наконец, Господь Бог соединил опять прекрасную чету. Так сидели они вместе до глубокой ночи. Капитан не отказался бы просидеть таким образом целую неделю. Но Вальтер встал и начал прощаться.

- Ты идешь, Вальтерь, - сказала Флоренса, - куда же?

- Он вешает теперь свою койку y Брогли, высокорожденная барышня-девица, - сказал капитан Куттль, - недалеко отсюда, стоит только свистнуть, моя радость!

- Милая мисс Домби, - сказал Вальтер запинаясь, - если не слишком дерзко называть вас этим....

- Вальтер!! - воскликнула бна с необыкновенным изумлением.

- Я видел вас, я имел наслаждение говорить с вами: что теперь может меня более осчастливить, как не мысль о возможности оказать вам какую-нибудь услугу? О, куда я не пойду, чего я не готов сделать ради вас, милая мисс Домби!

Она улыбнулась и назвала его братом.

- Я переменилась?

- Для меня... - сказал Вальтер тихим голосом, как будто размышляя с собою вслух, - переменились для меня. Я оставил вас ребенком, a теперь.... о! теперь вы...

- Теперь, как и тогда, я твоя сестра, любезный Вальтер. Разве ты забыл, какие обещания друг другу мы делали перед прощаньем?

- Забыл?!

- И если бы точно ты забыл, милый Вальтер, если бы несчастья и опасности удалили их из твоих мыслей, ты бы должен был вспомнить их теперь, когда находишь меня бедною, отверженною, безприютною, не имеющею на свете друзей, кроме тех, с которыми говорю!

- Вальтер! - воскликнула Флоренса сквозь слезы и рыдания, - милый братец! отыщи для меня на этом свете какую-нибудь тропинку, по которой я могла бы идти одна, и работать, и трудиться, и думать иногда о тебе, как о единственном человеке, который мне покровительствует и защищает, как сестру! О, помоги мне, милый Вальтер, мне так нужна твоя помощь!

- Мисс Домби! Флоренса! Я готов умереть, чтобы оказать вам всякую помоиць. Но родственники ваши горды и богаты. Ваш отец...

И говоря это, она обхватила руками свою голову с таким отчаянным выражением ужаса, который оцепенил на месте молодого человека, С этого часа он никогда не забывал голоса и взора, какими он был остановлен при имени её отца. Он почувствовал, что не забыл бы этого во сто лет своей жизни.

Куда-нибудь и как-нибудь, только не домой! Все прошло, все кончено, все потеряно, разорвано, прекращено! Вся история её страдания заключалась в этом взоре и крике, и он почувствовал, что не в состоянии забыть их иелую вечность!

Положив свое нежное лицо на плечо капитана, Флоренса рассказала, как и почему она бежала из родительского дома. "Если бы каждая горькая слеза, пролитая при этом рассказе, падала на того, кого она не называла, это было бы лучше для него", - думал Вальтер, пораженный паническим страхом, - "нежели потеря такой сильной, могущественной любви". Капитан между тем, ошеломленный до последней степени, выразил свое изумление тем, что разинул рот и скривил, без всякой деликатности, свою лощеную шляпу.

- Налево кругом, ребята! - сказал он, наконец, сделав крюком энергичный жест, - баста! Отваливай, Вальтер, в свою каюту и оставь красавицу на мои руки!

в его глазах. При всем том, мисс Флоренса Домби, на высоте своего прежнего величия казалась ему более доступною, чем теперь, в своем настоящем положении.

Капитан, не смущаемый такими помышлениями, проводил Флоренсу в её комнату и расположился стоять за дверьми на часах до тех пор, пока его радость не устроит приличным образом всего необходимого для грядущого сна. Оставляя, наконец, свой сторожевой пост, он не мот отказать себе в удовольствии приставить глаза к замочной щели и проговорить: "Утонул он, не правда ли"? Затем, спускаясь с лестницы, он попытался пропеть куплетец из любезной Пегги, но весьма и весьма неудачно, как будто в его горле застряла корка поджаренного хлеба. Несмотря на такую неудачу, он благополучно добрался до маленькой гостиной и, опочив на своем ложе, видел во сне, что будто старик Гильс женился на м-с Мак Стингер, и что будто эта леди держит его в секретной комнате под замком, на хлебе и воде.