Домби и сын.
Глава L.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава L. (старая орфография)

Глава L. 

Жалоба мистера Тутса.

Была вверху y деревянного мичмана порожняя комната, прежняя спальня Вальтера Гэя. Вставши рано поутру, молодой человек предложил капитану, что не мешало бы перенести туда лучшую мебель из маленькой гостиной, на тот конец, чтобы Флоренса могла распорядиться этой комнатой немедленно после своего пробуждения. Капитан, само собою разумеется, тотчас же принялся за дело, с ревностью и усердием испытанного морехода, и потому нет ничего удивительного, если этот чердачек часа в два превратился в сухопутную каюту, украшенную превосходнейшими движимостями из гостиной со включением даже фрегата "Тартар", повешенного над камином к невыразимому наслаждению капитана, который минут тридцать сряду только и делал, что оглядывался назад и любовался этим изящнейшим произведением творческой фантазии художника мариниста.

Напрасно молодой человек, вооруженный всеми запасами красноречия, убеждал капитана завести свои большие часы, взять назад жестяную чайницу или прикоснуться к сахарным щипчикам и чайным ложечкам. Единственный, неизменный ответ капитана был такого рода:

- Нет, дружище, нет; это имущество передано вам обоим, вкупе. Баста!

Эти слова он повторял с энергической разстановкой, очевидно полагая, что в них заключалась сила парламентского акта, и никакой судейский крючек не отыскал бы ошибки в такой юридической передаче, совершенной по всем формулам закона.

Очевидная выгода нового распоряжения заключалась в том, во-первых, что Флоренса могла наслаждаться большим комфортом в этом уединенном приюте, a потом - и это пункт очень важный - мичман получал возможность занять свой обыкновенный наблюдательный пост, и наконец - предстояла при этом настоятельная нужда отодвинуть ставни от дверей и от окон. Последняя церемония была далеко не так излишня, как разсуждал добрый капитан: задвинутые в магазине ставни уже произвели накануне этого дня значительное волнение в соседних жителях, и обитель инструментального мастера удостоилась в некотором роде публичной наблюдательности, представителями которой были целые толпы голодных зевак, неутомимо глазевших с противоположной стороны от восхода солнечного до заката. Праздношатающиеся бродяги особенно интересовались судьбою самого капитана, и некоторые из них ежеминутно барахтались в пыли под окнами магазина, выпяливая глаза на погребную решетку и услаждая свое воображение фантастической перспективой увидеть в темном углу капитанския ноги, болтающияся на воздухе, между тем, как другая шайка этих рьщарей настоятельно утверждала, что капитан задал себе карачун кистенем по виску и лежал ничком на лестничных ступеньках. При таком настроении все эти господа были очень неприятно изумлены, когда предмет их проницательных догадок и соображений явился на другой день y дверей магазина здравым и невредимым, как будто ничего особенного не случилось. Сержант этого участка, человек вообще весьма самолюбивый, уже горевший усердием разломать двери и донести обо всем подробно высшему начальству, говорил теперь с важным и таинственным видом, что этой лощеной шляпе не усидеть на башке, что он знает виеред, как за это дело взяться, - но за какое дело, полисмен не объяснял, и его тайна долженствовала до времени храниться во мраке неизвестности.

Окончив хлопотливую работу этого утра, капитан и Вальтер Гэй безмолвно стояли y дверей магазина. Молодой человек поводил глазами вдоль улицы на знакомые предметы, и на лице его рисовалась глубокая дума.

- И во все это время, капитан, решительно ничего о дяде Соле? - начал Вальтер.

- Решительно ничего, мой друг, - отвечал капитан, покачав головой.

- Отправился искать меня, почтенный, добрый старичек, и как в воду канул!... Да как же это? В пакете, который теперь в моих руках, он в самом деле говорит, что ежели вы не услышите о нем прежде вскрытия этой бумаги, то можете считать его умершим.

Говоря это молодой человек энергично сжимал пакет, распечатанный в присутствии высокоумного Бенсби.

- Господи помилуй! - продолжал он с одушевлением. - Да вы все равно услыхали бы об нем, если бы даже он умер! Кто-нибудь, по его желанию, непременно бы написал к вам, что вот в такой-то день и в такой-то час скончался в моем доме, под моим надзором некто Соломон Гильс из Лондона, оставивший сие последнее воспоминание, или сию последнюю просьбу, или - что-нибудь в этом роде.

Никогда до этой минуты капитан не взбирался на такую высоту вероятных разсчетов, и теперь он был глубоко поражен перспективой блистательной догадки молодого друга. Он глубокомысленно покачал головой и отвечал таким образом:

- Хорошо сказано, мой другь, очень, очень хор-рошо сказано!

- Я думал и передумывал об этом во всю безсонную ночь, - продолжал Вальтер с большим одушевлением, - и признаюсь, теперь я почти совершенно убежден, что дядя Соль - благослови его Бог - еще жив и воротится домой. Сказать правду, меня отнюдь не изумляет его внезапный отъезд, когда, с одной стороны, принимаю в разсчет страсть к чудесному, как основную, преобладающую черту в его характере, a с другой - его необыкновенную привязанность ко мне, перед которой уничтожились все другия отношения его жизни - кому знать об этом лучше, как не мне, который видел в нем нежнейшого из отцов!..

Здесь голос Вальтера, чистый и громкий, понизился на целую октаву, и глаза его безсознательно обратились на ближайшие предметы.

- К тому же, - продолжал Вальтер, - не раз я слышал и читал, как некоторые особы, простившись с родственниками или милыми сердцу, которым грозило вероятное кораблекрушение на море, отправлялись кочевать на ту часть морского берега, где разсчитывали скорее, чем в другом месте, получить какие-нибудь вести о пропавшем корабле, или даже решались иногда плыть вслед за кораблем к той гавани, где ему назначено пристать. Мне кажется, я и сам поступил бы точно так же в подобном случае, и, может быть, скорее, чем другой кто на моем месте. Но отчего дядя Соль не писал к вам, когда намерения его на этот счет были так ясны, или каким образомь он умер в чужих краях, и вы об этом не узнали через его поверенного, - вот этого я никак не возьму в толк.

Капитан основательно заметил, что этого не взял бы в толк и сам всеведущий Бенсби.

- Если бы дядя Соль был легкомысленный и ветренный молодой человек, способный попасть на удочку веселой компании, которая затащила бы его куда-нибудь в питейный дом с тем, чтобы ободрать, как липку, и бросить среди дороги; или, если бы он был безпечный матрос, высадившийся на берег с третным жалованьем в кармане, - ну, тогда другое дело, я понимал бы, как он мог исчезнуть и не оставить по себе никаких следов. Но так как все эти предположения отнюдь не идут к степенному старичку, признаюсь, y меня нет охоты верить этому безследному исчезновению. Пропал без вести, да и только, - легко сказать!

- Я не знаю, что об этом думать, капитан Куттль. Уверены ли вы, что Соломон Гильс действительно никогда не писал? Точно ли нет в этом никакого сомнения?

- Если бы, любезный друг, случилось например так, что Соломон Гильс написал, - возразил капитан тоном судейской аргументации, - то где же была бы его депеша?

- Он мог отдать письмо постороннему лицу, которое его забыло, спрятало, бросило или потеряло. Это предположение в моих глазах вероятнее всякого другого. Словом, капитан Куттль, я не могу и не хочу допустить мысли, чтобы дядя Соль действительно и навсегда пропал без вести.

- Это, мой друг, видишь ли ты, называется надеждой, - сказал капитан назидательным и вместе ученым тоном, - надежда, любезный, великое дело, и она-то одушевляет теперь твое сердце. Надежда, то есть, я хочу сказать, великая надежда была, есть и будет не что иное, как поплавок - справиться об этом в маленьком песеннике, сентиментальный отдел, страница... - но ты найдешь без труда и положишь закладку. Только поплавок этот, любезный друг, колышется себе поверх волны и нигде не может остановиться. При надежде, как ты знаешь, всегда бывает якорь, но что теперь в нем толку, когда не сыщешь дна, куда его запустить?

Все это капитан говорил не то, чтобы от своего собственного лица, a скорее от имени гражданина и домовладельца, в качестве которого он считал своею обязанностью уделить частичку мудрости для неопытного юноши. Но в самом деле его лицо уже пылало благотворным светом надежды, заимствованным от Вальтера, И он в заключение назидательной речи ударил своего приятеля по спине и воскликнул с энтузиазмом.

- Ура, дружище! Я совершенно согласен с твоим мнением!

Вальтер с веселой улыбкой поспешил возвратить приветствие и сказал:

- Еще одно слово об этом предмете, капитан Куттль, Дяде Солю, я полагаю, нельзя было отослать письма обыкновенным путем, на пакетботе например, или на корабле....

- Конечно, мой милый, конечно, - сказал капитан ободрительным тоном.

- И я полагаю еще, что вы как-нибудь проглазели это письмо, капитан Куттль.

- Господи помилуй! - воскликнул капитан, обратив на молодого друга глаза с выражеиием упрека, близкого к строгому выговору. - Разве я не ожидал и не искал известий об этом ученом муже, старике Соломоне, твоем дяде, денно и ночно с той поры, как потерял его! Разве сердце мое переставало когда-нибудь биться о нем и о тебе, любезный приятель! Дома и вне дома, во сне и на яву, разве я не стоял неизменно на своем посту с этим молодым мичманом, представителем и хранителем вверенных моему надзору всех морских инструментов! Господи Владыко!

- Успокойтесь, капитан Куттль, - возразил Вальтер, взяв его руку, - я знаю, как много глубокой истины и чистосердечия во всем, что вы чувствуете и говорите. Я никогда в вас не сомневался, точно так же, как вы теперь не сомневаетесь, что моя нога стоит y дверей моего родного приюта, и что я имею счастье держать в эту минуту вернейшую руку в мире. Так ли, капитан Куттль?

- Так, мой милый, так, - отвечал капитан с просиявшим лицом.

- Теперь конец моим догадкам, - сказал молодой человек, с жаром пожимая неуклюжую руку капитана, который, в свою очередь, делал то же с рукою Вальтера. - Мне остается прибавить, что я ни за что в свете не прикоснусь к имуществу моего дяди, капитан Куттль. Все, что он оставил здесь, останется под надзором и под опекой вернейшого управителя и наилучшого из людей; и если имя его не Куттль, то нет y него никакого имени! - Теперь, дорогой мой друг, пару слов насчет мисс Домби.

Обращение молодого человека мгновенно изменилось, когда он дошел до этих двух слов, произнесенных уже далеко не с той одушевленной искренностью, какая сопровождала его предшествовавший разговор.

- Прежде чем мисс Домби остановила меня, когда я заговорил вчера вечером об её отце, - вы помните, как она остановила?...

Капитан Куттль очень помнил.

- Так прежде этого я думал, что нам предстояла трудная обязанность вступить в сношения с её родственниками и содействовать её благополучному возвращению домой.

У капитана едва стало духу проговорить: "Баста!" или "Держись крепче", или что-то в этом роде, приспособленное к важности случая. Во всех чертах его лица отразилось самое болезненное отчаяние.

- Но эта статья кончена, - продолжал Вальтер. - Я не думаю больше об этом. Скорее соглашусь я опять носиться по бурному океану на корабельном обломке и утонуть в пучине морской, чем позволить себе мысль о возвращении мисс Домби к её родственникам.

- И неужели ей, - продолжал Вальтер, - молодой, прекрасной девушке, так нежно воспитанной и рожденной для такой завидной доли, суждено вступить в мучительную борьбу с этим безжалостным светом! Ужасно, ужасно! Но мы видели пропасть, отделившую ее от прошедшей жизни, хотя еще и не знаем, как она глубока. Возвращение назад невозможно.

Капитан, не совсем понимая дело, одобрил мысль молодого приятеля и заметил ободрительным тоном, что ветер дует попутный.

- Ей, конечно, нельзя здесь оставаться одной, - с безпокойством продолжал Вальтер, - как вы об этом думаете, капитан Куттль?

- Я держусь того мнения, - отвечал капитан, после некоторых проницательных соображений, - что ей нехорошо оставаться здесь одной. Поэтому уж ты, любезный, переместись сюда, чтобы вам обоим было....

- Как это можно, добрейший капитан Куттль! - возразил Вальтер. - Мисс Домби в невинной простоте своего сердца считает меня своим братом; но могу ли я по совести позволить себе с нею братскую фамильярность? Было бы низко с моей стороны забыть настоящия отношения между мною и мисс Домби.

- Это что-то мудрено, мой друг, - бормотал озадаченный капитан, - я, собственно, того мнения, что не одни братья позволяют себе короткое и, так сказать, дружеское обращение с молодыми девушками.

- Ах! неужели вы хотите, чтобы я навсегда потерял уважение прекрасной несравненной девушки, воспользовавшись её безприютным положением для того, чтобы отважиться на дерзость сделаться её любовником! Как? Да вы первый из всех людей в мире должны бы всеми силами противиться нелепой, безразсудной и низкой мысли!

- Вальтер, - сказал капитан, очевидно, приведенный в отчаяние, - ты, мне кажется, забываешь, любезный, книгу, которую всем благочестивым людям надлежит помнить от доски до доски. Там сказано в одном месте: Буде нет причин или препятствий к соединению молодых особ в одну душу и тело в доме рабства... {Капитан переврал немилосердно. Фраза holy bands of matrimony (священиые узы брака) превратились y него in the house of bondage, в дом рабства. Прим. перев.} - следует приискать этот текст и положить закладку - то я объявляю, что и хлопотать не о чем. Конец концов: нельзя ли тебе переменить титул братца на что-нибудь другое?

Вальтер с живостью сделал отрицательный жест.

- Валли, милый друг, - бормотал капитан едва слышным голосом, - ты запутал меня и забросал так, что я, право, совсем потерял голову. Только, что касается до высокорождениой барышни-девицы, уважение к ней и почтение в моем артикуле на первом плане, и, следовательно, я соглашаюсь с тобой во всех пунктах, будучи уверен, что ты действуешь по правилам. A все-таки, мой другь, неужели нет других титулов, кроме брата? - заключил капитан, задумываясь над развалинами своего воздушного замка, опрокинутого неумолимыми предположениями молодого человека.

- Теперь вот в чемь дело, капитан Куттль, - начал Вальтер, стараясь настроить разговор на веселый лад, чтобы разогнать тоску своего друга, - нам, думаю я, нужно озаботиться насчет приискания мисс Домби приличной собеседницы во время пребывания её y нас. О её родственницах нечего и думать: дело ясное, мисс Домби знает, что все оне подчинены её отцу. Куда девалась Сусаына?

- Молодая женщина, то есть? - подхватил капитан. - Полагать надо, ее выслали из дому против воли и желания высокорожденной барышни-девицы. Я уже было намекал насчет её, но получил в ответ, что молодая женщина уже давно выбыла из дому. Мисс Домби о ней высокого мнения.

- В таком случае, - сказал Вальтер, - вы спросите мисс Домби, куда она ушла, и мы постараемся ее отыскать. Солнце уже высоко, и мисс Домби скоро встанет. Вы её лучший друг. Ступайте к ней наверх, a я буду хлопотать здесь, внизу.

Ошеломленный капитан вздохнул из глубины души и поспешил выполнить приказание молодого друга. Флоренса была в восторге от своей новой комнаты, нетерпеливо желала видеть Вальтера и с радостью представляла перспективу отыскать свою старую приятельницу Сусанну Ниппер. Но Флоренса знала лишь то, что она уехала в Эссекс, но куда именно, мог сказать только один м-р Тутс.

С этим известием задумчивый капитан возвратился к Вальтеру и дал ему уразуметь, что м-р Тутс есть не что иное, как молодой джентльмен, его искренний друг и приятель, притом очень богатый молодой джентльмен, безнадежно обожавший мисс Домби. Далее капитан рассказал, как он сначала познакомился с мром Тутсом, печальным вестником мнимой погибели Вальтера, и каким образом заключен был между ними торжественный договор, которым м-р Тутс обязывался никогда ни слова не говорить о предмете своей любви.

Спросили Флоренсу, может ли она положиться на м-ра Тутса, и когда Флоренса ответила с улыбкой - о, да, от всего моего сердца, - приятели стали хлопотать, как бы отыскать место жительства Тутса. Флоренса не знала, a капитан забыл. "Впрочем беды нет, - думал капитан, - м-р Тутс скоро придет и без зову". Едва только была высказана эта догадка, как м-р Тутс действительно явился собственной особой.

- Капитан Гильс, - сказал м-р Тутс, без церемонии вламываясь в гостиную, - я пришел доложить, что мозг y меня горит, горит, горит и... то есть, просто я съума схожу.

Мистер Тутс выпалил эти слова, как из мортиры, и только тут заметил ь, что капитан был не один.

Гильс, мне нужно говорить с вами наедине.

- Не зачем, приятель, - возразил капитан, взявши его за руку. - Мы только что сами собирались вас отыскивать.

- О, не шутите так жестоко, - возопил Тутс, - на что, скажите на милость, вам пригоден такой, с позволения сказать, преестественный скот, как я? Вы видите, я не брился, мое платье не вычищеио, волосы всклокочены. Если бы Лапчатый Гусь задумал чистить мой сапоги, я бы его за ноги да об угол. Вот что!

Наружность м-ра Тутса, бурная и дикая, вполне оправдывала эти неистовые обнаружения взволнованной души.

- Видите ли, приятель, - сказал капитан, - этот молодой человекь - Вальтер Гей, племянник старика Соломона, тот самый, которого мы считали погибшим.

- М-р Тутс отнял руку от своего лба и страшно вытаращил глаза.

- Боже милосердый! - воскликнул м-р Тутс, - Какое чрезвычайное столкиовение напастей в один и тоть же день! Как ваше здоровье, сэр! я... я.... то есть, понимаете, я боюсь, не слишком ли замочились вы. Капитан Гильс, два, три и словца наедине.

Он взял его за руку и, выходя из гостиной, шептал:

- Неужто, капитан Гильс, молодой человек тот самый, о котором, помните, вы говорили, что он и мисс Домби сотворены друг для друга?

- Да, любезный, я был тогда такого мнения, - отвечал неумолимый капитан.

- A теперь! - воскликнул м-р Тутс, поднося опять руку к своему челу. - Теперь! этого еще недоставало, ненавистный соперник!.... A впрочем, за что же мне его ненавидеть, - прибавил м-р Тутс после минутного размышления, - ведь если подумать хорошенько, он ни в чем не провинился. Да, решительно ни в чем. Воть теперь-то, капитан Гильс, мне следует доказать, что привязанность моя кь мисс Домби была истинно безкорыстна!

С этими словами м-р Тутс юркнул в гостиную и схватил Вальтера за руку.

- Как ваше здоровье, сэр? Надеюсь, вы не простудились. Мне... мне... да что туть толковать? мне очень приятно с вами познакомиться. Желаю вам, как можно чаще возвращаться с того света. Честное и благородное слово, сэр, я чрезвычайно рад вас видеть, - заключил Тутс, пристально озирая Вальтера с головы до ног.

- Благодарю вас от всего сердца, - сказал Вальтер. - Я не мог желать более искренняго и радушного приветствия.

- Будто бы? вот как! - сказал м-р Тутс, продолжая держать его руку. - Это очень любезно с вашей стороны. Покорно вас благодарю. Премного вам обязан. Как ваше здоровье? Надеюсь, вы разстались дружелюбно со всеми, кто остался на... то есть, я разумею собственно то место, откуда вы воротились, вы понимаете?

Вальтер поблагодарил опять.

- Капитан Гильс, - продолжал м-р Тутс, - я бы желал не выступать из границ приличия; но я надеюсь, вы позволите мне намекнуть на известное обстоятельство...

- Говорите, любезнейший друг, все, что вертится y вас на языке, смело и свободно.

- В таком случае, капитан Гильсь, и вы, лейтенант Вальтер, знаете ли вы, что страшные происшествия случились в доме м-ра Домби? Мисс Домби оставила своего отца, который, по моему мнению, - самый жестокосердный человек. Нигде не могли отыскать мисс Домби, и никто не знает, куда она ушла.

- Могу ли я спросить, как вы об этом узнали? - сказал Вальтер.

родственную связь между Вальтером и капитаном, которая, по его понятиям, необходимо должна была распространяться и на их титулы. - Лейтенант Вальтер, я могу без всяких оговорок дать вам прямой и решительный ответ. Дело в том, что, имея особые причины интересоваться всемь, что имеет какое-нибудь отношение к судьбе мисс Домби... то есть, вы не подумайте, лейтенант Вальтерь, чтобы я имель в виду какие-нибудь своекорыстные разсчеты - совсем нет! я очень хорошо знаю, что мне давно бы следовало сломить шею, так как видите, лейтенант Вальтер, плакать обо мне никто не станет... Ну вот, говорю я, интересуясь судьбою мисс Домби, я получиль с некоторого времени привычку делать койкакие подарки - ничтожные разумеется -- камердинеру м-ра Домби. Таулисон - его имя, препочтенный молодой человек, который уже давно состоит в услуженин y этой семьи. Он вчера вечером и уведомил меня, что вот, дескать, в таком-то положении y нас дела. С этого времени, капитан Гильс и лейтенанть Вальтер, я, с вашего позволения, просто сошел с ума и всю ночь пролежал ничком на софе, чорт бы вас побрал.

- М-р Тутс, - сказал Вальтер, - мне очень приятно сообщить вам радостную весть. Успокойтесь. Мисс Домби жива и здорова.

- Сэр! - воскликнул м-р Тутс, вскакивая со стула и схватывая руку Вальтера, - весть эта так необычайно так невыразимо приятна, что, если бы в эту минуту сказали мне, что мисс Домби вышла замуж, я бы, с вашего позволения, стал улыбаться и даже хохотать, уверяю вас. Да, капитан Гильс, - продолжал Тутс, обращаясь к этому собеседнику, - я, клянусь честью, стал бы хохотать, хотя бы через минуту бросили меня в омут с пудовым камнем на шее. Покорно вас благодарю, господа. Утешили, ей Богу, утешили!

- Такой благородной душе, как ваша, - сказал Вальтер, - я могу, конечно, доставить еще большее утешение, если скажу, что вы можете оказать некоторые услуги мисс Домби. Капитан Куттль, будьте так добры, проводите м-ра Тутса иаверх.

Капитан сделал знак м-ру Тутсу, и они скорыми шагами пошли наверх. Через минуту м-р Тутс, без всякихь предварительных объяснений был введен в новое убежище Флоренсы Домби.

Изумление и радость бедного Тутса, при взгляде на владычицу его сердца, были такого рода, что обнаружение их необходимо должно было сопровождаться некоторыми экстренностями. Он подбежал к ней стремглав, схватил её руку, прижал к своим губам, опустил вниз, схватил опять, стал на колено, заплакал, захохотал и вовсе не обращал виимания на опасность со стороны Диогена, который, подозревая злодейский умысел в этих обнаружениях бурного чувства, забегал взад, вперед и по бокам м-ра Тутса, еще как будто не зная наверняка, на какой пункт сделать нападение, но твердо решившись нанести отчаянное поражение страшному врагу своей госпожи.

- О, Диоген, неблагодарный, злой Диоген! Кэк я рада вас видеть, добрый, любезный м-р Тутс!

- Покорно благодарю, - сказал Тутс. - Я совершенно здоров и премного вам обязан, мисс Домби. Надеюсь, и ваши все здоровы, то есть, я хочу сказать, вся ваша фамилия здравствует.

Все это добрый Тутс произнес без малейшого сознания о том, что говорит. Он сел на стул и принялся смотреть на Флоренсу с живейшим выражением восторга и отчаяния, которые сменялись на его лице с неуловимою быстротою.

- Капитан Гильс и лейтенант Вальтер говорили мне, мисс Домби, что я могу оказать вам какую-то услугу. О, если бы я мог каким-нибудь способом смыть в душе вашей воспоминание о том брайтонском дне, когда я, по злодейскому чувству, вел себя скорее, как отцеубийца, a не владелец независимой собственности! - Бедный Тутс, в страшном порыве раскаяния, готов был обличить себя во всевозможных душегубствах. - Поверьте, мисс Домби, я сошел бы в могилу с неизреченною радостью!

- Сделайте милость, м-р Тутс, - сказала Флоренса, - не желайте, чтобы я забыла какую-нибудь подробность в нашем знакомстве. Поверьте, я не хочу забывать. Вы всегда были такь добры, так обязательны, любезный м-р Тутс.

- Мисс Домби, ваше снисхождение к моим чувствам может быть объяснено только вашим ангельским характером. Благодарю вас тысячу раз. Все это, поверьте мне, трын-трава!

- Теперь позвольте изложить вам нашу просьбу, - сказала Флоренса. - Не знаете ли вы, где и как отыскать Сусанну, которую, поммите, вы проводили до конторы дилижансов, когда виделись со мной последний раз.

- Наверное мне трудно что-нибудь сказать, мисс Домби, - отвечал Тутс после некоторого размышления. - Я не помню в точности места, куда она отправилась из конторы, да притом она, кажется, говорила, что там не будет останавливаться, a поедет куда-то дальше. Впрочем, мисс Домби, если дело только в том, чтобы отыскать ее и привести сюда, то я и Лапчатый Гусь беремся употребить для этой цели всевозможные средства, какие только будут внушены необыкновенной сметливостью с его стороны и бесконечной привязанностью с моей. Будьте спокойны, мисс Домби.

М-р Тутс был приведен в такой восторг блистательной перспективой сделаться полезным для владычицы своего сердца, и безкорыстная искренность его благоговейной преданности была до такой степени очевидна, что было бы теперь истинною жестокостью ему противоречить или отказаться от его услуг. Флоренса удержалась от всяких возражений и только благодарила его от искренняго сердца. М-р Тутс сь гордостью принял поручеиие и оказал готовность немедленно приняться за работу при могущественном содействии Лапчатого Гуся.

- Мисс Домби, - сказал м-р Тутс, с жаром целуя поданную ему руку и, очевидно, проникнутый безнадежной страстью, которая выражалась во всех чертах его доброго лица, - прощайте! Позвольте мне принять на себя смелость сказать, что ваши несчастия тяжелым бременем лежат на моей душе, и что вы вполне можете доверяться мне, как самому капитану Гильсу. Я очень хорошо знаю свои недостатки, мисс Домби - они очень велики, покорно вас благодарю, - но вы можете на меня совершенно положиться, клянусь честью, мисс Домби.

С этим м-р Тутс вышел из комнаты опять в сопровождении капитана, который во все это время стоял в недалеком разстоянии от собеседников, держа под мышкой лощеную шляпу и поправляя железным крюком волосы, в безпорядке падавшие на его глаза. Когда дверь затворилась, свет жизни м-ра Тутса снова покрылся мрачными облаками.

- Капитан Гильс, - сказал Тутс, останавливаясь на последней лестничной ступени и оглядываясь вокруг, - сказать вам правду, я в эту минуту далеко не в такомь расположении духа, чтобы мне можно было видеть лейтенанта Вальтера с теми дружелюбными чувствами, какие я желал бы сохранить к нему в своем сердце. Мы не всегда можем владеть своими чувствами, капитан Гильс, и я покорнейше прошу вас об одолжении выпроводить меня в боковую дверь.

- Капитан Гильс, вы чрезвычайно добры. Ваше доброе мнение служит для меня истинным утешением. Одна просьба кь вам, капитан Гильс, - продолжал Тутс, останавливаясь на пороге подле полуотворенной двери, - я надеюсь, мы познакомимся и, быть может, при вашем содействии, подружимся с лейтенантом Вальтером. Я вступил, как вам известно, во владение своим наследством и, сказать по правде, не знаю, что с ним делать. Если бы я мот быть как-нибудь вам полезным в финансовом отношении, то, вы понимаете, я сошел бы в могилу спокойно и даже с некоторой усладой для сердца.

Не сказав ничего больше, м-р Тутс юркнул на улицу и сам затворил за собою дверь, чтобы не слышать капитанского ответа.

Долго Флоренса думала об этом добром создании с нераздельными чувствами удовольствия и грусти. Он был так честен и младенчески добр, что увидеть его опять и увериться в истинности его чувств в эти бедственные дни было для нея и отрадой, и утешением; но по этой же самой причине, мысль, что она делала его несчастным и возмущала тихий поток его жизни, вызывала невольные слезы из её глаз и переполняла её сердце искренним сожалением. Капитань, сь своей стороны, очень много думал о м-ре Тутсе, также как и Вальтер. Когда наступал вечер, и они собирались в новую комнату Флоренсы, Вальтер осыпал его похвалами и, пересказывая Флоренсе его последния слова при выходе из их дома, представлял его идеалом благороднейшого юноши, достойного всякой симпатии и участия.

М-р Тутс не возвращался сряду несколько дней, и во все зто время Флоренса, не возмущаемая новыми тревогами, жила на чердаке инструментального мастера, спокойная, как птица в клетке. Но день ото дня она чаще и чаще опускала свою голову, с грустью размышляя о покойном брате, предсмертный вид которого безпрестанно носился перед её умственным вэором. Одинокая подле окна своей комнаты, она невольно устремляла на небо свои заплаканные глаза, как будто отыскивая того светлого ангела, о котором говорил он на своем болезненном ложе.

Флоренса была слишком слаба и нежна в последнее время, и выстраданные ею волнения необходимо должны были произвести некоторое влияние на её здоровье. Но не телесная боль мучила ее теперь. Она страдала душевно, и причиной этих страданий был Вальтер.

Искренний и радушный, как всегда, готовый с гордостью посвятить к её услугам все минуты своей жизни, и делавший все для нея с энтузиазмом и пылкостью своего характера, он однако избегал её, и Флоренса видела это очень хорошо. В продолжение целого дня он редко, слишком редко приближался к её комнате. Если она спрашивала его, он прибегал, усердный и пылкий, какь в ту пору, когда отыскал ее ребенком среди улицы; но вдруг он становился принужденным - Флоренса не могла этого не заметить - разсеянвым, неловким и скоро оставлял ее. Без зова он никогда не приходил, во весь длинный день, от утра до вечера. С наступлением вечера он неизменно являлся в её комнату, и это было счастливейшим временем, потому что она начинала тогда верить, что старый Вальтер её детских лет не изменился. Но даже в эту пору какое-нибудь слово, взгляд, принужденное движение показывали ей, что произошло между ними какое-то разделение, которого она никак не могла объяснить.

И она не могла не видеть, что эти признаки большой перемены обнаруживались в молодом человеке, несмотря на его упорное усилие скрьп их. При безграничной внимательности к ней, при усерном желании охранить ее от всякого безпокойства и сердечной тревоги, он, - думала Флореиса, - обрекал себя на безчисленные жертвы. И чем больше молодая девушка чувствовала важность этой перемены, тем чаще она плакала и грустила о таком непостижимом отчуждении её брата.

Добрый капитан, её неутомимый, нежный, всегда ревностный друг видел также эту перемену, думала Флоренса, - и это, без сомнения, его безпокоило столько же, как ее. В самом деле, он быль теперь далеко не так весел и мечтателен, как сначала, и часто с решительным отчаянием бросал украдкой взоры на нее и на Вальтера, когда они сидели втроем наверху.

Флоренса решилась, наконец, переговорить с Вальтером. Ей казалось, что она знала истинную причину его отчуждения, и она думала, что её сердцу сделается легче и вместе с тем отраднее для него самого, если сказать, что она понимает настоящее положение дел, подчиняется своей горькой доле и ни в чем не упрекает молодого человека.

Было воскресенье, и оставалось около двух часов до обеда. Верный капитан в накрахмаленном воротнике, достигавшем до его ушей, сидел подле Флоренсы в её комнате и внимательно читал книгу, поправляя по временам огромные очки, закрывавшие его ястребиные глаза. Длилось глубокое молчание, которое вдруг Флоренса прервала таким образом:

- Не знаете лн, где Вальтер, любезный капитан Куттль?

- Он, я думаю, внизу, высокорожденная барышня-девица.

- Мне хотелось бы с ним поговорить, - сказала Флоренса, поспешно вставая с места, чтобы идти в гостиную.

- Не безпокойтесь, моя радость, я мигом кошндирую его к вам.

Сказав это, капитан сь веселым видом взвалил книгу на свои плечи и удалился. Должно заметить, капитан считал своей обязанностью читать по воскресеньям не иначе как большие книги, отличающияся сановитою наружностью. С этой целью он за несколько лет выторговал y букиниста огромный фолиант, заглавный лист которого всегда приводил его в решительное отчаяние, так-как невозможно было понять, о чем в нем говорилось. - Скоро призванный Вальтер пришел в комнату Флоренсы.

- Капитан Куттль говорит мне, мисс Домби, что....

Но взглянув на нее, пылкий юноша не мог продолжать начатой речи.

- Вы нездоровы сегодня, мисс Домби? Взор ваш грустен. Вы плакали?

Он говориль так нежно и таким дрожащим голосом, что на глазах её невольно выступили слезы при звуке его слов.

- Вы правы, Вальтер. Я не совсем здорова и плакала много. Мне нужно с вами говорить.

- В тот вечер, как я узнала, что вы спаслись, милый Вальтер, вы говорили... Ах, что я чувствовала в тот вечер и чего надеялась!...

Он положиль свою дрожащую руку на етол и продолжал смотреть на её лицо.

- Вы говорили, что я переменилась. Мне тогда странно было слышать это от вас, но теперь я понимаю, в чем моя перемена. Не сердитесь на меня, Вальтер. Я была в ту пору слишком обрадована.

Она опять казалась ребенком в его глазах, - простосердечным, любящим, доверчивым ребенком, которого он видел и слышал много леть тому назад. Мисс Домби в эту минуту отнюдь не была женщиной, к ногам которой онь готов был повергнуть богатства целого мира.

- Помните ли вы, милый Вальтер, наше прощание с вами перед вашим отъездом?

Он положил свою руку на сердце и вынул маленький кошелек.

- Я всегда носил его здесь, - сказаль он, указывая на грудь. Если бы мне суждено было не видеть Божьяго света, он пошел бы со мной ко дну морскому.

- И вы опять станете носить его, милый Вальтер, ради меня... ради прежнего нашего знакомства?

- До самой смерти!

Она подала ему свою руку с таким невинным простосердечием, как будто не прошло ни одного дня с той поры, как юноша получиль от нея прощальный подарок.

- Я рада, милый Вальтер. Я всегда буду рада думать об этом. Помните ли вы, мысль об этой перемене могла придти нам в голову в тот самый вечер, когда мы разговаривали с вами?

- Нет! - отвечал изумленный юноша.

- Да, Вальтер. Я даже в то самое время была орудием разрушения ваших надежд и планов. Тогда я боялась так думать, но теперь я это знаю. Вы были тогда, в своем великодушии, способны скрыть от меня то, что самим вам было это известно, но вы не можете скрыть этого теперь, хотя и стараетесь с таким же великодушием, как прежде. Благодарю вас за это, Вальтер, истинно, глубоко; но старание ваше на этоть раз останется безплодным. Вы слишком много терпели собственных несчастий, чтобы не обращать внимания на невинную причину веех этих зол и огорчений, вам нанесенных. Вы не можете, конечно, забыть меня в этом отношении, но конечно, также мы не можем больше быть братом и сестрою. Но, милый Вальтер, не думайте, что я сетую на вас. Мне следовало догадаться об этом в свое время, но нечаянная радость омрачила мою память. Одного надеюсь, Вальтер, думайте обо мне без внутренней досады, когда это чувство перестало быть тайной; одного прошу от вас именем бедной девушки, бывшей некогда вашею сестрою, не приневоливайте из-за меня ваших чувств, и не мучьте себя безплодными усилиями теперь, когда вам известно, что я все знаю.

В продолжение этой речи Вальтер смотрел на нее с таким безпредельным изумлением, которое уничтожало в нем возможность всякого другого чувства, Теперь он протянул к ней руки с умоляющим видомь и, взволнованный до глубины души едва мог отвечать:

- О, мисс Домби, возможно ли, чтобы я, страдая сам так много в борьбе с глубокимь сознанием своих обязанностей к вам, заставил вместе и вас переносить ужасную пытку, о которой вы говорите! Вы были всегда для моего воображения ангелом чистоты и счастья, расцветившого мои детские и юношеские годы, и все ваши соприкосновения с моею жизнью останутся для меня священными воспоминаниями, которые не изгладятся из моего сердца до могилы. Опять увидеть ваши взоры и опять услышать вашу речь, как в ту роковую ночь, когда мы с вами разстались - о, это такое счастье, для которого нет имени на языке человека! Ваша сестринская любовь и доверчивость ко мне, как к брату - небесный меня дар для, который я могу принять не иначе, как с благоговением и гордостью.

- Вальтер, - сказала Флоренса, пристально всматриваясь в него и постепенно изменяясь в лице, - что это за обязанности ко мне, которые требуют таких жертв с твоей и моей стороны.

- Почтение к вам, мисс Домби. Уважение.

- Для меня не существуют права брата, - сказал Вальтер, - я оставил девочку и встречаю женщину.

Они оба молчали некоторое время. Она плакала.

- Мой долг - насильственно оторвать себя от этого сердца, столь чистого, невинного, доверчивого, доброго.... Как осмелюсь сказать. что это сердце моей сестры?

- Если бы вы были счастливы, окружены любящими друзьями и всем, что делает завидным положение, для которого вы родились, и если бы тогда, с любовью обращаясь к прошедшему, вы назвали меня братом, я отвечал бы на это имя с своего далекого места, не опасаясь оскорбить невинность вашего чувства. Но здесь... и теперь! ...

- О благодарю вас, благодарю вас, Вальтер. Простите мою к вам несправедливоеть. Мне ие с кем было посоветоваться. Я совершенно одна.

- Флоренса, я слишком поторопился высказать свои мысли, но за несколько минут ничто не могло вырвать их из моей груди. Если бы я был богат и славень, если бы, по крайней, мере в руках моих были средства возвыситься со временем до вашего положения, я бы сказал: Флоренса, есть одно имя выше всех возможных титулов, которые я могу принять с тем, чтобы охранять и защищать вас, и я достоин этого имени, потому что люблю вас безпредельно, и все силы моей души давно принадлежат вамь. Я бы сказал тогда, что с этим именем соединено единственное право любить и покровительствовать вас, и я считал бы это право драгоценным залогом, перед которым ничтожна цена моей жизни.

Её грудь подымалась высоко, и голова опустилась. Она плакала.

и прикоснуться кь этой нежной ручке в доказательство, что вы, как сестра, забываете, что сказал бывший ваш брат.

Она подняла свою голову и начала говорить с такою торжественностью во всей своей позе, с такою спокойною, кроткою, лучезарною улыбкой и с таким трепетным колебанием своего голоса, что в нем невольно пришли в движение самые внутренния струны его сердца, и взор его покрылся туманом, когда он ее слушал.

- Нет, Вальтер, я не могу этого забыть. Я не хочу забыть этого ни за какие сокровища мира. Вы, Вальтер... милый Вальтер, ты очень беден?

- Я не более, как странник, которому предстоят огромные путешествия по морям. В этом теперь мое призвание.

- Скоро ты опять уезжаешь, Вальтер?

С минуту она сидела спокойно, не говоря ни слова, потом с робостью взяла его дрожащую руку.

- Если ты сделаешь меня своею женою, Валътер, я буду любить тебя нежно. Если ты возьмешь меня с собою, Вальтер, я поеду на тот край света без сожалений и без страха. Мне нечем для тебя жертвовать, некого покидать из-за тебя; но вся моя любовь и жизнь будут посвящены тебе, и с последним дыханием я передам имя твое Богу, если сохранятся мои чувства, и память не оставит меня.

Он прижал ее к своему сердцу, приложил свои уста к её щеке, и теперь, не отринутая более, не отверженная, она плакала долго и плакала сладко на груди своего милого.

О священное время любви и младенческих упований! Да, смотри Вальтер, нежно и гордо смотри на сомкнутые глаза своей красавицы, потому что во всем мире тебя только ищут эти очи, - тебя и никого более! 

* * *

на ясном небе. Он зажег свечу, закурил трубку, выкурил, еще закурил, и дивился, что там такое делается наверху, и отчего так долго не зовут его к чаю.

Когда, наконец, достиг он последних пределов своего изумления, подле него очутилась Флоренса.

- Вы ли это, моя радость! - вскричал капитан. - Ваши переговоры с Вальтером тянулись долго, даже очень, можно сказать, долго!

- Любезный капитан, мне нужно вам кое-что сказать, если вам угодно.

- Как?! восторг моего сердца! - воскликнул капитан, проникнутый с ног до головы внезапным восторгом, - неужто?

- Да! - сказала Флоренса.

- Валли! супруг ваш! так ли? - проревел капитан, бросив свою шляпу к потолочному окну.

- Да! - отвечала Флоренса улыбаясь, и вместе заливаясь слезами.

как раскаленная сковорода.

- Что, друг мой Валли, что? не хотелось быть братцем, любезный? Вот как! Мы с тобой себе на уме!

Эти и подобные шутки весьма остроумного свойства повторялись за чаем, по крайней мере, сорок раз, при чем капитан усердно полировал свое радужное лицо рукавами своего камзола и еще усерднее колотил в промежутках свой лоб жгутом из носового платка. Были однако минуты серьезного настроения капитанского духа, когда он, обращаясь к собственной особе, витийствовал таким образом:

- Дурачина ты, Эдуард Куттль, мореход ты великобританский! лучше ничего ты не мог выдумать во всю твою жизнь, как передать свою собственность им обоим, - вкупе и влюбе.