Домби и сын.
Глава LI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава LI. (старая орфография)

Глава LI. 

Мистер Домби и светские люди.

Что же делает м-р Домби в заколдованном замке, между тем как дни проходят около него своей чередой? Думает ли он когда о своей дочери и желает ли узнать, куда она ушла? или, быть может, он смекает, что Флоренса воротилась домой и ведет свою обыкновенную жизнь? Никто не может отвечать за м-ра Домби. Ключница боится перед ним заикнуться о предмете, о котором он хранит такое упорное молчание. Одна только особа еще смеет его спрашивать, но повелительные жесты м-ра Домби сковывают дерзкий язык.

- Милый мой Павел! - восклицает м-с Чикк при входе в его кабинет после бегства Флоренсы. - Жена-то твоя, ах! эта чопорная выскочка, эта гордячка, ай, ай, ай! кто бы мог подумать? Неужели это правда? Вот и благодарность за все твои благодеяния, за твою безпримерную привязанность! Бедный Павел! A ты, я уверена, жертвовал её капризам всеми своими родственниками! Милый братец, бедный братец!

И при этой речи, вдохновленной живейшим воспоминанием неприглашения к обеду, м-с Чикк подносит к глазам свой батистовый платочек и бросается на шею к своему возлюбленному братцу. Но м-р Домби холодно отталкивает ее и усаживает на стул.

- Благодарю тебя, Луиза, за внимание к моим делам, - говорит м-р Домби, - но желаю, чтобы разговор наш обратился на другой предмет. Если я буду горевать о своей судьбе или обнаружу чем-нибудь необходимость утешения, тогда ты можешь, Луиза, утешать сколько тебе угодно.

М-с Чикк обходится несколько раз посредством платочка, всхлипывает, откашливается и возводит свои очи к небесам.

- Дорогой мой Павель, я знаю, хорошо знаю твой высокий, возвышенный дух, и потому ни слова больше не скажу об этом страшном предмете, который возмущает душу, раздирает сердце, от которого терзается вся моя внутренность... - При этом м-с Чикк обнаружила выразительным жестом самое жгучее негодование. - Но позволь спросить тебя, друг... эта несчастная дочь, Флоренса...

- Молчать, Луиза! - воскликнул брат самым строгим тоном. - Ни слова об этом предмете!

Опять и опять м-с Чикк обходится посредством карманного платочка и с глубоким чувством стонет об этих несчастных созданиях, которых судьба по какой-то непростительной ошибке возводит на степень Домби. Но в какой степени Флоренса участвовала в бегстве Эдифи, ушла ли она вместе с нею, или скрылась сама по себе, много она сделала, мало, или ничего не сделала, - м-с Чикк не имеет об этих вещах ни малейшого понятия.

М-р Домби неизменно и неуклонно сосредоточивает все свой мысли и чувства в своей собственной груди и не делится ни с кем. Он не делает никаких поисков. Быть может, думает он, Флоренса приютилась y сестры или живет под одной с ним кровлей. Быть может, он думает о ней постоянно, или, быть может также, вовсе о ней не думает. Никакого обнаружения внешней заботы, никаких разспросов!

Но нет сомнения, м-р Домби никак не думает, что он потерял свою дочь. Он отнюдь не подозревает истины. Он жил слишком долго заключенным в своей богдыханской гордости, чтобы иметь какие-нибудь опасения на счет бедной страдалицы, которая так долго с безответным самоотвержением шла по своей скромной тропинке. Невзгода судьбы подкосила его очень заметно, но еще далеко не поставила в уровень с землею. Корень широк, глубок, и с течением годов его побеги распространились без всяких препятствий, собирая пищу от всех окружающих предметов. Дерево подрублено, но корень еще цел.

Хотя он тщательно скрывает внутренний мир своей души от мира внешняго, который, по его понятиям, имеет в эту пору одну цель своей деятельности, цель следить за движениями и поступками м-ра Домби, однако ему никак не удается скрыть от мира этих буйных следов, вырывающихся наружу под формой впалых глаз, обрюзглыхь щек, дикого лба и пасмурного, задумчивого вида. Непроницаемый, как всегда, он однако изменился; неприступный и гордый, как всегда, он однако значительно упал духом: иначе свет не видел бы этих зловещих следов.

Свет! Что думает о нем свет, как на него смотрит, что видит в нем и что говорит, - вот окаянный демон его души. Он преследует его всюду, куда он идет, и, что всего хуже, преследует даже там, где никогда его нет. Лукавый дух колышется между его домашней челядью и злобным шепотом сопровождаеть его приход и выход; он толкает его по улицам взад и вперед, забирается с ним в контору, глядит на него на бирже через плечи богачей, манит его пальцем через презренную толпу и предупреждает его на всех возможных пунктах, занимаясь везде и всюду его делами. В полночь, когда м-р Домби заседает один в своем кабинете, окаянный демон опять подымает возню в его доме, стучит для его потехи по мостовой, пляшет по стенам, трещит и прыгает в камине, кривляется на статуэтках и делает ему рожи из-под стола.

И это не призрак разгоряченного воображения. Сатана действительно обуял душою многих смертных. Свидетель - кузен Феникс, который нарочно прискакал из Баден-Бадена, чтобы переговорить с м-ром Домби. Свидетель майор Багсток, который предлагает дружеския услуги кузену Фениксу.

М-р Домби принимает их с обычным достоинством, вытягиваясь во весь рост перед камином и величественно поправляя накрахмаленный воротник. Он чувствует теперь, что демон смотрит на него во все глаза. Его харя обрисовалась на картинах, на поверхности бронзового Питта, усевшагося на книжном шкафе, и даже на всех точках и фигурах географической карты, повешенной на стене.

- Необыкновенно холодная весна, - замечает м-р Домби, чтобы отвлечь внимание света.

- Дьявол меня возьми, сударь мой, - отвечает майор, согретый пламенем дружеского чувства, - вы хотите провести нас, Домби... наше почтение! Джозеф Багсток, скажу я вам, собаку съел на эти штуки! Если вам угодно, Домби, подцепить на удочку своих друзей, советую поискать карася не такого, как старикашка Джой. Эх, Домби, Домби! разве ты забыл меня, приятель? Нет, чорт побери, стариканища Джоз всегда был и всегда будет продувной бестией, которая, с вашего позволения, в одно ухо влезет, a в другое вылезет. Недаром его высочество, герцог иоркский удостоил меня титулом... ну, заслуженно или незаслуженно, это другой вопрос, a он говорил тысячу раз: "Если есть на свете человек, на которого в крайнем случае можно положиться, так этот человек - старикашка Джой, то есть, майор Джозеф Багсток".

М-р Домби кланяется.

- Ну, Домби, - продолжает майор, - я человек светский, честь имею рекомендоваться. Приятель наш Феникс... если смею назвать его...

- Сделайте милость, - отвечает Феникс.

- Ну, так видите ли, Домби, приятель наш Феникс - тоже светский человек. О вас, Домби, нечего и толковать: вы и подавно светский человек. Так история, собственно, вот какая: как скоро три светских человека сходятся вместе, и как скоро все они приятели - ведь мы, разумеется, все приятели, не правда ли? - продолжал майор, обращаясь опять к кузену Фениксу.

- Нечего, стало быть, и хлопотать светским людям: рыбак рыбака видит издалека, и Джозеф Багсток утверждает напрямик, что вы оба, господа, очень хорошо знаете в настоящем случае мнение света.

- Без сомнения, - говорит кузен Феникс, - дела такого рода, словом сказать, очевидны сами по себе. Мне весьма прискорбно, майор, обнаруживать в присутствии друга моего Домби мое великое изумление и душевное сожаление, что моя любезная и совершеннейшая родственница, владевшая всеми средствами и талантами составить счастье своего мужа, забыла в настоящем случае до такой степени свои обязанности в отношении.... словом сказать, в отношении к свету... что отважилась позволить себе такое совершенно, можно сказать, необычайное поведение. С этого рокового происшествия я, что называется, нахожусь в чертовски-неприятном состоянии духа, и не далее как вчера вечером долговязому Сексби - верзила слишком в три аршина, друг мой Домби, разумеется, знаком с ним - я говорил, что это приключение взволновало всю мою внутренность и сделало меня, словом сказать, желчным. Невольно, что называется, призадумаешься над подобной катастрофой и, сам собою, придешь к заключению, что все на сем свете происходит правильной чередой по премудро устроенному плану; ибо, еслибы, почтенная моя тетка, м-с Скьютон, имела несчастье дожить до настоящого времени, она, нет никакого сомнения, сделалась бы жертвой этого бедственного, события и с печали сошла бы в могилу; a вы знаете, джентльмены, м-с Скьютон была чертовски живучая и, что называется, двужильная баба.

- Ну, Домби, что ты на это скажешь? - воо клицает майор со страстным одушевлением.

- Прошу извинить, - прерывает кузен Феникс. - Еще несколько слов. Друг мой Домби, само собою разумеется, позволит мне сказать, что если какое обстоятельство увеличивает, что называется, нравственную пытку, в которой нахожусь я по настоящему поводу, то это только очень натуральное изумление света, что моя любезная и совершеннейшая родственница - вы, конечно, джентльмены, еще не осудите меня, что я называю ее этим именем - отважилась на такое необычайное поведение с человеком... словом сказать, y него белые и, в некотором роде, прекрасные зубы... с человеком, говорю я, который по своему положению в свете гораздо ниже её супруга. При всем том, джентльмены, я должен в некотором роде требовать, и довольно настоятельно, чтобы друт мой Домби, словом сказать, не отваживался обвинять мою любезную и совершеннейшую родственницу, пока её вина не будет юридически утверждена и доказана на законном основании. Наконец, я считаю своей обязанностью уверить друга моего Домби, что фамилия, которую я представляю, и которая теперь почти исчезает - демонически печальная и совершенно безотрадная мысль, джентльмены - эта благородная и древнейшая фамилия отнюдь не станет противопоставлять ему препятствий и с радостью согласится на всякую форму процесса, какую только ему будет угодно назначить. Надеюсь, друг мой Домби отдаст справедливость намерениям, какими я одушевлен в этом горестном деле и... словом сказать, я принужден, что называется, безпокоить друга моего Домби еще некоторыми дальнейшими замечаниями.

М-р Домби кланяется не поднимая глаз и хранит глубокое молчание.

- Ну, Домби, что ты на это скажешь? - возглашает майор. - A я, с своей стороны, признаюсь откровенно: в жизнь не слыхал оратора красноречивее друга нашего Феникса, ей, ей же не слыхал, клянусь вам... - здесь майор, посиневший, как удавленник, схватил палку и в порыве одушевления начал махать вокруг своей головы. - Теперь, благодаря нашему другу, вы, Домби, понимаете очень ясно, что относится собственно к леди, a я, с своей стороны, как истинный друг, должен два-три слова сказать насчет вас самих, м-р Домби. Свет, вы понимаете, сударь мой, - продолжал майор, отфыркиваясь, как надсаженная лошадь, - имеет в этих делах свои мнения, которые должны быть удовлетворены.

- Знаю, - отвечал м-р Домби.

- Конечно, вы знаете, Домби, - продолжал майор. - Чорт меня побери, сударь мой, если я не знал, что вы это знаете. Невероятно, чтобы человек вашего калибра не знал этихь вещей.

- Надеюсь, - говорит м-р Домби.

- Домби! остальное вы угадаете. Я говорю напрямки, так как порода Багстоков, с вашего позволения, всегда говорила напрямки. Мало, сударь мой, мы выигрываем от этих вещей, да уж такова наша натура: кутить так кутить, чтобы чертям сделалось тошно... пуф, пуф, бац в белые зубы. При вас будет неизменный друт ваш, старикашка Джоз и... благослови вас Бог, Домби!

- Майор, благодарю вас. Я не премину положиться на вас, когда придет время. Но так как время еще не пришло, я не считаю необходимым заранее вас безпокоить.

- Никаких известий о нем?

- Никаких.

- Домби, я поздравляю вас. Я чертовскм радуюсь за тебя, друг ты мой, Домби.

- Извините, даже вы, майор, извините, если я не войду в дальнейшия подробности. Известие я имею, но весьма странное и полученное необыкновенным путем. Может, из него ничего не выйдет, a может, и выйдет очень много. Больше ничего не могу сказать. Мое объяснение впереди.

Сухой и довольно неопределенный ответ на пламенный энтузиазм майора; однако, майор принимает его грациозно и с восторгом представляет, что мнения света в скором времени будут удовлетворены блистательнейшим образом. Затем кузен Феникс получает свою долю признательности от супруга своей любезной и совершеннейшей родственницы, и, наконец, майор Багсток и кузен Феникс удаляются по своим делам, оставляя опять м-ра Домби в добычу этому неумолимому свету, который преследует его и терзаеть, как злой демон, без милосердия и пощады.

Но кто это сидит и плачет в комнате ключницы, разговаривая вполголоса с м-с Пипчин? Это какая-то леди, грустная и томная, с поднятыми к небу руками. Её лицо почти совсем закрыто черной шляпой, которая, очевидно, принадлежит не ей. Это мисс Токс в костюме своей горничной. Она тайно приходит таким образом с Княгинина Луга, возобновляет знакомство с м-с Пипчин и разспрашивает о м-ре Домби.

- Как он, бедняжка, переносит свое горе?

- Ничего, он довольно спокоен, - отвечает м-с Пипчин брюзгливым тоном.

- Снаружи, может быть, a что y него внутри?

Оловяный глаз м-с Пипчин сделал несколько энергичных прыжков, прежде чем она произнесла свой ответ:

- Внутри? Ничего. Я уверена. Сказать тебе по правде, любезная Лукреция, потеря для него не слишком-то велика. Худая трава из поля вон. Мне и самой, признаться, надоели здесь эти медные лбы.

худенькой и чахлой девочкой нежных лет.

- Конечно, y ней медный лоб; ваша правда м-с Пипчин. Оставить его, такого благородного мужчину!..

И мисс Токс горько зарыдала.

- Благороден он или нет, я этого не знаю и знать не хочу, - возражает м-с Пипчин, гневно потирая переносицу, - но я вот что знаю весьма хорошо: когда искушения посещают нас в жизни, мы должны переносить их равнодушно. Прахом бы вас побрало! Да я сама натерпелась в жизни побольше всякого другого! Экия напасти, подумаешь! Ушла, так туда ей и дорога! никто, я думаю, не погонится вслед!

ухмыляется, приветствует и надеется, что она совершенно здорова, при чем замечает, что давеча он никак не мог признать ее в этом капоре.

- Благодарю вас, Таулисон, - отвечает мисс Токс. - Живу, пока Бог грехам терпит; a вы, почтеннейший, если этак еще когда увидите меня здесь, не говорите пожалуйста никому. Я прихожу сюда только к м-с Пипчин.

- Слушаю, сударыня.

- Большие y вас неприятности, Таулисон?

- Очень большие, сударыня.

Таулисон.

- Прощайте, сударыня. Покорно вас благодарю.

Казалось, м-р Таулисон погрузился в раздумье относительно того, какой бы вывести для себя урок из всех этих обстоятельств, как вдруг м-с Пипчин прервала его размышления нетерпеливым восклицанием:

- Что вы там делаете, долговязый? Зачем не показываете дверей этой леди?

И м-р Таулисон немедленно выпроводил мисс Токс, которая, прокрадываясь на цыпочках мимо кабинета м-ра Домби, закрыла всю свою голову огромной черной шляпой. И нет еще в целом мире ни одного существа, которое бы так искренно горевало о судьбе м-ра Домби, как эта скромная девица, закутанная шалью и бежавшая теперь изо всей силы в свой уединенный приют на Княгинином Лугу.

вспышки м-с Пипчин, все переносит, чтобы узнать, в каком состоянии м-р Домби.

Писаря и чиновники конторы разсматривают бедственное приключение со всевозможных пунктов, но главнейшим образом их занимает вопрос: кто заступит место м-ра Каркера. Преобладает общее мнение, что управительское место будет лишено значительных привилегий, и те господа, которые не имеют на него никакой надежды, утверждают довольно решительным тоном, что им оно не нужно даром, и что они отнюдь не намерены завидовать смелому и счастливому кандидату. Такой суетливости не бывало в конторе со времени кончины маленького Домби; но все эти волнения принимают особый характер и ведут к укреплению связей товарищества и дружбы. При этом благоприятном случае утверждена на прочном основании мировая между первым признанным остряком конторного заведения и назойливым соперником, с которым он был в смертельной вражде несколько месяцев сряду. Это счастливое событие решились с общого согласия отпраздновать в ближайшем трактире со всею торжественностью, свойственною политическим лицам трех Соединенных королевств. Остряк назначен президентом, назойливый соперник - вице-президентом. Немедленно после последняго блюда, убранного со стола, президент открыл заседание следующею речью:

- Джентльмены, не могу скрыть, ни от вас, ни от себя самого, что в настоящее время между нами отнюдь не могут иметь места частные раздоры и личные разсчеты. Недавния события, которых мне нет надобности исчислять здесь перед вами, но которые, однако, уже были изложены со всеми подробностями и колкими замечаниями в некоторых воскресных газетах {В английских воскресных газетах (Sunday Papers) всегда по большей части речь идет о семейых делах. Политика в стороне.} и даже в одном ежедневном листке. Вы его знаете, джентльмены...

- Знаем, знаем, знаем! - раздалось со всех сторон вокруг красноречивого витии.

Здесь оратор остановился, вынул карманный платок, вздохнул, вытер наморщенное чело, и, окинув собрание проницательными глазами, продолжал таким образом:

- Понимаю, джентльмены, и глубоко чувствую, что продолжать в настоящее время мои личные несогласия с Робинзоном, значило бы однажды навсегда уничтожить или, по крайней мере, поколебать доброе мнение, каким всегда и во всех случаях пользовались в глазах света все без исключения джентльмены, принадлежащие к знаменитому торговому дому, который приобрел громкую и прочную известность на всех островах и континентах Европы, Америки и Азии. Мой искренний друг, почтенный Робинзон, надеюсь, ничего не имеет сказать против этих истин, ясных, как день, для всякого разсудительного джентльмена, обогащенного удовлетворительным запасом опытности в делах света.

М-р Робинзон не замедлил отвечать в таком же точно тоне и говорил долго, красноречиво, говорил для удовольствия всей компании. После этой речи президент и вице-президент подали друг другу руки, обнялись и поцеловались, как братья. Затем опять всходили на кафедру более или менее замечательные ораторы, и между ними особенно отличился один джентльмен, которого собирались раза три выгнать из конторы за непростительные промахи по счетной части. Но в этот раз его осенило внезапное вдохновение, и речь его патетически началась словами:

"Да минует горькая чаша" удостоились всеобщого одобрения, и оратор заслужил громкия рукоплескания. Словом, вечер был превосходный, и все наслаждались вдоволь физически и нравственно. Только под конец повздорили немножко насчет Каркера два молодых дженльмена, начавшие бросать друг в друга пуншевыми стаканами; но их розняли во время и благополучно вывели из трактира. На другой день поутру содовые порошки истреблялись дюжинами в конторе Домби и сына, и многие из джентльменов были очень недовольны, когда трактирный мальчик явился к ним со счетом, который, очевидно, был преувеличен.

Перч, разсыльный, между тем кутит в эти дни напропалую. Он опять постоянно заседает y прилавков в харчевнях и трактирах, где его угощают, и где он лжет без всякого милосердия, Оказывается, что он встречался со всеми особами, запутанными в последнем деле, и говорил им: "сэр", или "миледи" - смотря по надобности - "отчего вы так бледны?" При этом особы дрожали всеми членами: "ох, Перч, Перч!" и, махнув руками, отбегали прочь. Угрызение совести тутъпричиной или естественная реакция после употребления крепких напитков, только м-р Перч возвращается вечером на Чистые Пруды в крайне унылом расположении духа, м-с Перч начинает безпокоиться, что доверие его к жене, очевидно, поколебалось, и что он как будто подозревает, не собирается ли она убежать от него с каким-нибудь лордом.

В ту же пору слуги м-ра Домби ведут разсеянную жизнь и теряют способность ко всяким делам. Каждый вечер они угощаются горячим ужином, беседуют дружелюбно, курят и выпивают полные бокалы. К девяти часам м-р Таулисон всегда под куражом и часто желает знать, сколько раз он говорил, что нечего ждать добра от угольных домов. Вся компания перешептывается насчет мисс Домби и недоумевает, куда бы она скрылась. Думают вообще, что это известно м-с Домби, хотя м-р Домби едва ли знает. Это обстоятельство наводит речь на бежавшую леди, и кухарка того мнения, что м-с Домби величава, как пава, но уж слишком горда, Бог с ней. Все согласны, что она слишком горда, и по этому поводу возлюбленная Таулисона, девица добродетельная, покорнейше просит, чтобы не толковали перед ней об этих гордянках, которые всегда подымают голову кверху, как будто уже нет земли под их ногами.

Везде и всюду разсуждают о делах м-ра Домби дружелюбной массой и хором. Только м-р Домби пребывает в своем кабинете, и не ведает свет, что творится в его душе.