Домби и сын.
Глава LII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава LII. (старая орфография)

Глава LII. 

Таинственная весть.

Бабушка Браун и дочь её Алиса держали в своей хижине тайное совещание. Это проиоходило в первые часы вечера и в последние дни весны. Уже несколько дней прошло с той поры, как м-р Домби сказал майору Багстоку о своем странном известии, полученном весьма странными путями. Известие, разсуждал он, могло быть вздорное, a пожалуй, могло быть и очень невздорное.

Мать и дочь сидели очень долго, не говоря ни слова и почти без всякого движения. На лице старухи отражалось тревожное и какое-то замысловатое ожидание; физиономия дочери, проникнутая также ожиданием, не выражала резкого нетерпения, и в облаках, собиравшихся на её лице, можно было читать недоверчивость и опасение неудачи. Старуха чавкала и жевала, не спуская глаз со своей дочери, и с большим вниманием прислушивалась ко всякому шороху.

Их жилище, бедное и жалкое, не имело, однако, прежнего вида, когда бабушка Браун обитала здесь одна. Некоторые потуги на чистоту и опрятность обличали с первого разу присутствие молодой женщиньд, несмотря на цыганский и вовсе не поэтический безпорядок, бросавшийся в глаза из всех углов. Вечерния тени сгущались и углублялись среди молчания двух женщин, и, наконец, темные стены почти потонули в преобладающем мраке.

Алиса Марвуд прервала продолжительное молчание таким образом:

- Угомонись, матка; он не придет.

- Придет он, придет, говорю тебе!

- Увидим.

- Разумеется, увидим его.

- На том свете разве.

- Ты меня считаешь, Алиса, набитой дурой, спасибо тебе, дочка! Вот и дождалась на старости лет привета да почета. Но я еще не совсем выжила из ума, детище ты неблагодарное, и он придет, как Бог свят. Когда на этих днях я поймала его на улице за фалды.... ух! он взглянул на меня, как на жабу, и, Господи Владыко! посмотрела бы ты, как скорчилась его рожа, когда я назвала их по именам и сказала, что знаю, где они.

- Что? он осердился? - спросила дочь, заинтересованная подробностями рассказа.

- Осердился?... спроси лучше, окровенился ли он. Осердился, - ха-ха-ха? Нет, живчик ты мой, - продолжала старуха, подпрыгивая к шкафу и зажигая сальный огарок, мгновенно осветивший нескончаемую работу её губ, - нет, когда ты вот о них думаешь или говоришь, никто авось не скажет, что ты только осерчала.

И точно, Алиса в эти минуты представляла истинное подобие тигрицы, сторожившей добычу.

- Тсс! - зашипела старуха торжественным шипом. - Чьи-то шаги! Так не ходит наша братия, и уж, конечно, это не сосед. Слышишь, Алиса?

- Слышу. Ты не ошиблась, мать. Отвори дверь.

Говоря это, Алиса поспешно накинула шаль на свои плечи и оправила волосы; старуха между тем прихрамывая и припрыгивая, впустила м-ра Домби, который, переступив через порог, остановился y дверей и с недоверчивым видом озирался вокруг.

- Что, сэр? - сказала старуха, делая книксен. - Бедненько здесь для вашей милости? Ничего, никто вас не укусит.

- Дочка моя, сэр, смирная дочка. Не бойтесь, она все знает.

Мрачная тень, пробежавшая по его лицу, выразительнее всякого вздоха обнаруживала его мысль. "Кто же этого не знает?" думал м-р Домби, впившись глазами в молодую женщину, которая, в свою очередь, без всякого смущения смотрела на него. Тень на его лице сделалась еще мрачнее, когда он отвернул свой взор, который, впрочем, через минуту опять устремился на нее, как будто прикованный к её смелым глазам, пробуждавшим в его душе какое-то воспоминание.

- Женщина, - сказал м-р Домби, обращаясь к старой ведьме, которая между тем ухмылялась и моргала из-под его локтя и, указывая на свою дочь, самодовольно потирала руками, - женщина, я позволил себе унизиться слишком много, входя в твою берлогу, но ты знаешь, зачем я пришел, и помнишь, что ты мне обещала, когда остановила меня на этих днях среди дороги. Что имеешь ты сказать относительно того, что мне необходимо знать, и как случилось, что я могу найти разгадку тайны в этом логовище, после того, как истощил всю свою власть и средства, чтобы открыть ее другими путями? - М-р Домби на минуту приостановился и бросил вокруг себя гневный взгляд. - Не думаю, - продолжал он, - чтобы ты осмелилась шутить со мною или вздумала нахально меня обмануть; но если в этом твое намерение, я советую тебе остановиться и ни шагу вперед.

- Ох, какой вы гордый! - ухмыляясь мямлила старуха, мотая головой и потирая морщинистые руки, - нечего сказать, горячая y вас голова; a впрочем, страшен сон, да милостив Бог; вы будете смотреть собственными глазами и слышать собственными ушами, a не нашими, и если попадете на их след, то сколько намерены вы заплатить нам, дорогой сэр?

- Деньги, я знаю, производят иной раз невероятные вещи, - возразил м-р Домби, очевидно успокоенный этим вопросом. - При деньгах становятся годными всякия средства. Да, за всякое полезное известие я готов платить; но надо, чтобы это известие дошло до моих ушей, иначе какь же я стану судить о его ценности?

- Неужели, думаеге вы, нет ничего могущественнее денег? - спросила молодая женщина, не переменяя своей наблюдательной позы.

- Не здесь, до крайней мере, - сказал м-р Домби.

- Не здесь? почему же? Найдутся, я полагаю, и здесь вещицы посильнее ваших денег. Что, например, вы думаете о гневе женщины?

- Я думаю, что y вас дерзкий язык, - сказал м-р Домби.

- Напрасно, - отвечала Алиса спокойным тоном, - я говорю так для того, чтобы вы лучше с нами познакомились и вполне могли на нас положиться. Гнев женщины столько же значит в бедной хижине, как и в раззолоченных хоромах ббгача. Я, рекомендуюсь вам, очень сердита, и уже давно. Причины моего гнева, смею сказать, равносильны вашим, и предмет его - один и тот же человек.

М-р Домби стремительно отпрянул с места и посмотрел на нее с величайшим изумлением.

- Да, сэр, - продолжала Алиса, - как ни велико между нами разстояние, но я говорю правду. Как это вышло, нет надобности знать: это моя тайна, и я не навязываюсь со своими тайнами. Мне хочется поставить вас с ним на одну доску, потому что я смертельно его ненавижу. Моя мать скупа, бедна и готова продать за деньги всякия вести. В этом её промысел. Можете платить ей, сколько угодно, и пожалуй, чем больше, тем лучше. Но я хлопочу тут не из-за денег, и для меня решительно все равно, за что бы вы ни купили этот секрет. Довольно. Мой дерзкий язык не скажет больше ничего, хотя бы вы простояли здесь до утра.

Во время этой речи, клонившейся к уменьшению ожидаемых барышей, старуха обнаруживала безпокойство и безпрестанно подталкивала локтем м-ра Домби, чтобы тот не обращал внимания на её дочь. Он попеременно смотрел на них обеих дикими глазами и сказал взволнованным голосом:

- Говорите же, что вы знаете?

- О, не будьте так торопливы, - отвечала старуха, - мы поджидаем человечка, которого нужно наперед скрутить, пощипать, навинтить....

- Это что значит?

- Погодите немножко, - каркала ведьма, положив свою костяную лапу на его плечо, - погодите! мы знаем, где раки зимуют, и уже что я сказала, то свято. Будет нам пожива. Если он заартачится малую толику, - продолжала м-с Браун, растопыривая свои пятерни, - мы сумеем развязать его язычек!

М-р Домби следил за ней глазами, когда она подпрыгнула к дверям, и потом его взор обратился на её дочь; но Алиса хранила глубокое, безстрастное молчание и не обращала на него никакого внимания.

- Как я должен понимать вас? - сказал м-р Домби, когдя фигура м-с Браун, пошатываясь и прихрамывая, отскакивала от дверей. - Вы, кажется, кого-то ждете?

- Да!

- Да.

- Я его не знаю?

- Тсс! - прошипела старуха с пронзительным хохотом. - Зачем об этом спрашивать? Человек вам знакомый, но он не должен вас видеть. Парнюга слишком робок и не сказал бы вам ни словечка. Мы запрячем вас за эту дверь, и вы будете, если хотите, смотреть во все глаза и слушать обоими ушами. Мы не требуем и не просим, чтобы верили нам на честное слово. Как? вы изволите сомневаться насчет этой комнаты за дверью? Загляните в нее, если угодно.

Острый глаз старушенки открыл в м-ре Домби невольное выражение подозрительности, которая на этот раз была очень кстати. Она поднесла к дверям сальный огарок, и м-р Домби убедился, что там была пустая комната. Он сделал знак, чтобы огонь был унесен на свое место.

- Скоро ли придет сюда этот человек?

- Скоро. Вы потрудитесь посидеть здесь минут десяток.

Не дав никакого ответа, м-р Домби начал ходить по комнате взад и вперед с нерешительным видом, недоумевая, остаться ему или уйти назад. Но скоро походка его сделалась медленнее и тяжелее, и суровое лицо приняло задумчивый вид; было ясно, в уме м-ра Домби утвердилась решимость дождаться окончательных результатов своего странного визита.

Между тем, как он ходил таким образом взад и вперед, с глазами, опущенными в землю, м-с Браун снова уселась на свой стул и принялась слушать. Однообразие его походки или дряхлый возраст были причиной, только старуха на этот раз до того окрепла на ухо, что наружные шаги давно раздавались в ушах её дочери, и она несколько раз быстрым взглядом старалась предварить свою мать о приближении ожидаемого человека. Но, как скоро, наконец, её внимание было пробуждено, она стремительно вскочила со стула, прошептала "идет!" и, указав своему гостю на его наблюдательный пост, поспешно поставила на стол бутылку со стаканом и бросилась к дверям, где уже появился Точильщик, которого она встретила с распростертыми лапами, обвиваясь, как гиена, вокруг его шеи.

- Вот и мой голубчик! - завопила м-с Браун. - Наконец! ого! ого! какой ты милашка, сынок ты мой, Робби!

- О, миссис Браун! - отвечал озадаченный Точильщик. - Перестаньте пожалуйста! Разве нельзя любить парня, не царапая его шеи? Вот видите ли, в руках y меня клетка, с птицей клетка, миссис Браун!

- Птичья клетка для него дороже, чем я! - вопила старуха, озираясь на потолок. - Изволь тут быть для него матерью! чего матерью? я бы должна быть для тебя милее всякой матери, разбойник ты безпардонный!

- Оно ведь так и есть, миссис Браун: я вам очень обязан, - отвечал несчастный Точильщик, - да вы уж слишком ревнуете бедного парня. Я вот и сам люблю тебя, бабушка Браун, право люблю, a все же не душу. Зачем же душить?

Точильщик говорил и смотрел таким образом, как будто противная сторона имела явные подозрения, что он рад бы дождаться благоприятного случая отправить на тот свет свою названную мать.

- A и что вам клетка, миссис Браун? Разве беда какая, что я заговорил о клетке? Глядите сюда, ведь эта клетка - знаете чья?

- Твоего хозяина, голубчик?

- В том-то вот и штука! - отвечал Точильщик, уставляя на столе огромную, завернутую в простыню клетку и развязывая ее руками и зубами. - Это наш попугай.

- Попугай м-ра Картера, касатик?

- Да будешь ли ты держать свой язык на привязи, миссис Браун? Какое тебе дело до названия? Ты, ей Богу, с ума сведешь бедного парня! - заключил Точильщик, ухватившись в припадке отчаяния обеими руками за свои волосы.

- Что? ты вздумал колоть меня, неблагодарный скот? - завизжала старуха в порыве остервенения.

- Да нет-же, бабушка Браун, ей Богу, нет! - возразил Точилыдик со слезами на глазах. - Ах, ты Господи твоя воля, что это за.... Разве я не люблю тебя миссис Браун?

И говоря это, м-с Браун еще раз заключила его в свои нежные объятия, из которых он вырвался только после продолжительной борьбы руками и ногами, при чем волосы его взъерошились и стали дыбом.

- Ну, признаться, - говорил Точильщик, задыхаясь от крайней усталосги после продолжительной возни, - от этой любви беги хоть на каторгу... как ваше здоровье, миссис Браун?

- И не быть y меня целую неделю, мошенник ты этакий! - говорила старуха тоном дружеского упрека.

- Что с тобою, бабушка Браун? Разве я не сказал, что приду к вам через неделю в этот самый вечер. Вот я и пришел. Ну что, как твои делишки, бабуся? Все ли этак-того.... понимаешь? Не мешало бы тебе быть немножко поумнее, миссис Браун. Я, право, охрип, толкуя с тобой, и мое лицо, я думаю, побагровело от твоей ласки.

Говоря это, Точильщик утирался рукавами, как будто хотел стереть с своего лица нежную полировку.

- Выпей винца, Робин, - сказала старуха, подавая ему налитый стакан, - теперь тебе очень не мешает.

- Да таки и правда, миссис, Браун, покорно благодарю. За твое здоровье, бабушка, многия тебе лета, и да будет y тебя на том свете... и прочая, и прочая.

Чего желал Точильщик, судить трудно, но на его лице просвечивались не совсем добрые пожелания. Затем он обратился к Алисе, которая сидела неподвижно и как будто устремила глаза на Точильщика, но на самом деле смотрела позади его на лицо м-ра Домби, выставлявшееся из-за двери.

- И за ваше здоровье, сударыня! Тысячу вам лет с полтысячью да с четвертью; - аминь!

После этих двух комплиментов он опустошил стакан и поставил на стол.

- Ну, так дела вот какие, миссис Браун, - начал Точильщик. - Во-первых, тебе прежде всего не мешает малую толику поумнеть, a потом, ты ведь отличный знаток в птицах и чуть ли не говоришь по-птичьи, это я знаю на свою беду.

- На беду! - повторила м-с Браун.

- На свои радости, бабуся, - возразил Точильщик; - слушай хорошенько... тебе бы все ловить бедного парнюгу. - Что, бишь, я хотел сказать?

- Я знаток в птицах, Робин, подсказала старуха.

- Ну да; так вот видишь, на моих руках этот попугай.... известные деньги, что приходились, получены сполна, известное место лопнуло, и я, что называется, теперь линяю; поэтому, бабушка, ты уж возьми под свое покровительство эту птицу, недели этак на полторы, и дай ей квартиру и стол. Мне ведь, чорт побери, надобно же к тебе слоняться, - бормотал Точильщик с отчаянным лицом, - ну, так, по крайности, было бы зачем.

- Вот что! так тебе не зачем бывать y меня, распрешельма ты окаянный! - завизжала старуха.

- Что ты опять взъелась, бабушка Браун? Я говорю, чтобы иметь повод приходить к тебе чаще, когда эта птица будет y тебя гостить. Я всегда рад тебя видеть бабуся.

- Он не заботится обо мне! ему и дела нет до меня! - визжала м-с Браун, ломая костлявые руки. - Как же ты хочешь, чтобы я заботилась о твоей птице? Так и быть, мошенник ты этакий, я стану за ней ухаживать.

- Спасибо, миссис Браун. И, пожалуйста, обходись с ней осторожней, - говорил Точильщик вкрадчивым тоном. - Все будет узнано, если этак даже погладишь ее не по шерсти.

- Уж и не говори, бабушка, проведет и надует самого чорта! Только об этом не надо толковать.

Прервав себя таким образом, Точильщик бросил боязливый взгляд вокруг комнаты, налил стакан, выпил залпом, покачал головой и начал разсеянно барабанить по клетке, стараясь предать забвению опасный предмет, которого так неосторожно коснулся.

Старуха с лукавым видом пододвинула к нему свой стул и, взглянув на попугая, который в эту минуту спускался с своего вызолоченного купола, сказала:

- Без места теперь, Робин?

- Ничего, миссис Браун, ничего, только помалчивай!

- A что, разве много дал на харчи, касатик?

- Попинька! попка! - говорил Точильщик.

Занятый этим обращением к попугаю, Робин, к счастью для себя, не замечал грозных жестов и дикого взгляда старухи.

- Отчего это он не взял тебя с собой, Робин? - сказала м-с Браун вкрадчивым тоном, который однако едва скрывал её возрастающее негодование. - Хозяин-то твой, говорю я... почему бы ему не взять тебя с собою?

Робин был так погружен в разсматривание попугая и с таким усердием перебирал проволоки его клетки, что не мог дать никакого ответа на этот повторенный вопрос.

- Я говорю, отчего бы этакь хозяину-то не взять тебя с собою?

- Попинька! Попка дурак!

Старуха сделала движение, чтобы впустить свои когти в его взъерошенные волосы, однако удержалась и, подавляя негодование, еще раз повторила свой вопрос.

- Отвяжитесь, пожалуйста, бабушка Браун.

М-с Браун мгновенно запустила когти своей правой руки в его волосы, обхватила левой лапой его горло и принялась душить своего любимца с таким неистовством, что лицо его почернело.

- Пустите, ой, пустите, Бога ради, - вопил Точильщик. - Чтотыделаешь миссис Браун? ай! миссис Брау - Бра --! Помогите!

Но молодая женщина, неподвижная при этом обращении к ней, оставалась совершенно нейтральною до тех пор, пока, наконец, Робин, после неимоверных усилий, не высвободился кое-как из тисков своей неприятельницы. Забившись в угол, он дышал, как надорванный заяц, отгородившись собственными локтями, между тем как старуха, запыхавшаяся не меньше его, неистово топала ногами и, по-видимому, собиралась с новыми силами для отчаянной аттаки. При этом кризисе Алиса возвысила свой голос, но не в пользу Точильщика :

- Хорошо, матушка, продолжай! В куски его, собаку!

- Как? - вопил Точилыдик, - неужели и вы против меня? Что я вам сделал? За что меня в куски, желал бы я знать? Зачем заманить и душить парнюгу, который не сделал вам ни малейшого зла? Вот тебе и женщины! Куда девалась ваша женская нежность? ума не приложу!

- Чем я тебя обидел, миссис Браун? Взъелась, как волчица, чорт знает за что, a еще хвасталась, что любит меня, как сына!

- Отделываться от меня обиняками! взбрехивать на меня нахальными словами!... Ах, ты, мошенник этакий, да за кого ты меня принимаешь, бестия! Вздумала ощупать его малую толику на счет его хозяина и этой леди, a он и давай со мною в жмурки да в горелки! Хорошо, щенок, ты припомнишь это, отольются кошке мышкины слезки! Проваливай теперь, ты мне не нужен!

- Да разве я намекал, что хочу идти, миссис Браун? О, не говори этого, бабушка, пожалуйста!

- Я и вовсе не стану говорить, щенок ты паршивый! - сказала м-с Браун, растопыривая свои ногти, отчего Точильщик съежился в углу и присел, как напуганный заяц. - Ни слова теперь не сорвется с моих губ. Надо его прогнать. Пусть его идет! Я напущу на него ребят, которые споют ему славную песню; они пристанут к нему, как пиявки, и вскарабкаются ему на шею, как лисицы. Он их знает. Он знает все их старые забавы и залихватския проделки. Если он забыл их, они сумеют себя напомнить скоро. Пусть его идет, черт с ним! Увидим, как он будет заниматься хозяйскими делами и хранить хозяйские секреты в этой забубенной компании сорванцов. Не увидим, так услышим. Ха, ха, ха! Он поразгуляется с ними не так, как с нами, Алиса, чорт с ним! Пусть его идет, пусть его.

И старуха, к невыразимому огорчению Точильщика, прыгала взад и вперед, как ведьма, махая вокруг головы сжатым кулаком, неутомимо работая губами и безпрестанно повторяя: чорт с ним, пусть его идет!

- Миссис Браун, - начал умоляющим голосом Точильщик, выступая понемногу из своего угла, - зачем ты обижаешь так безжалостно невинного парнюгу? Подумай хорошенько, что я тебе сделал?

- Не болтай со мной, щенок! - говорила м-с Браун, продолжая неистово размахивать кулаком. - Пусть его идет, пусть его!

- Миссис Браун, - продолжал измученный Точильщик, - я и не думал.... то есть, тут просто сломя голову идешь в капкан!... это ведь уже мое обыкновение, миссис Браун, не заикаться о нем лишним словом, так как, видишь ли, ему известна вся подноготная. Ну, да уж так и быть, я уверен, миссис Браун, никто не вынесет сору из этой избы. Малую толику изволь, я вовсе не прочь. Да, пожалуйста, не вертись так, миссис Браун, перестань, сделай милость. Неужели вы не хотите замолвить словечка за бедного парнюгу? - говорил Точильщик, обращаясь с отчаянием к молодой женщине.

- Перестань, матушка; слышишь, что он говорит? - сказала строгим голосом Алиса, делая нетерпеливое движение головой, - пощупай его еще, и если он не поддастся, можешь задать ему карачун.

Уступая этому нежному ходатайству, м-с Браун смягчилась мало-по-малу и заключила в свои объятия раскаявшагося Точильщика, который, в свою очередь, принужден был обнять и ее! Затем он занял за столом свое прежнее место подле м-с Браун, которая одной рукой обвила его шею, a другой энергично начала пожимать его колени, давая таким образом знать, что она готова предать забвению понесенные обиды. Точильщик не жаловался, не возражал, не шевелился, хотя в чертах его лица обрисовывалась невыносимая мука.

- Ну что же, милашка, каков теперь твой хозяин? - начала м-с Браун, когда они, в заключение мировой, выпили по стаканчику за здоровье друт друга.

- Тсс! Пожалуйста, миссис Браун.... ты уж этак... понимаешь?... надо говорить потише. Ничего, коли хочешь, он, я думаю, так себе, то есть, здоров, слава Богу, покорно благодарю.

- Ты без места Робби? - спросила м-с Браун вкрадчивым тоном.

- Не то чтобы без места, и не то чтобы при месте, - лепетал Роб. - Мне, как бы это сказать да не схвастнуть, жалованье мне все еще идет, миссис Браун.

- За что же, Робин?

- Да так. Дел-то особых, видишь ты, нет, ну a на всякий случай велено держать ухо востро.

- Хозяин за границей, Робби?

- Ах, да что тебе! Пожалуйста, миссис Браун, давай толковать о чем-нибудь другом.

М-с Браун быстро поднялась с места к большому отчаянию Точильщика, который, удерживая ее, лепетал:

- Не тронь её, касатик, - сказала старуха, прижимаясь к нему теснее, чтобы он не оглянулся назад. - Это уж y нея такой обычай, пусть ее. Ты говори со мной, Робин. Видал ты y него эту барыню, касатик?

- Какую барыню, миссис Браун?

- Ну вот, будто и не знаешь, касатик?

- Право не знаю, бабушка, - вопил Точильщик, тоном отчаянной мольбы.

- Барыню, которая к нему ездила, м-с Домби, что-ли?

- Да, помнится, я видел ее один раз.

- Когда же, касатик? в тот вечер, когда она уехала с ним? - говорила старуха, пристально всматриваясь в изменяющияся черты его лица. - Ага! вижу по глазам, что в тот вечер.

- Ну уж так и быть, если видишь, миссис Браун; нечего, стало быть, запускать клещи в бедного парнюгу, чтобы развязать его язык.

- Куда же они уехали той ночью, Робин? По прямой дороге, касатик? Как они уехали? Где ты ее видел? Смеялась она? плакала? Разсказывай обо всем, голубчик, - выкрикивала старуха, прижимаясь к нему ближе и схватив его за обе руки, при чем глаза её прыгали и сверкали необыкновенным светом. - Ну, раскошеливайся! Мне надобно знать обо всем. Вперед, голубчик! Ведь мы с тобой давно меняемся нашими секретами, не так ли? Мы не выдадим друг друга. Прежде всего, куда они поехали, Робин?

Злосчастный Точильщик вздохнул тяжело и остановился.

- Оглох, что ли, ты? - спросила старуха сердитым голосом.

- Погоди, миссис Браун, я ведь не так скор, как молния. A желал бы, чорт побери, сделался на этот раз громовой стрелой, чтобы упасть на некоторых людей, которые, видишь ты, слишком лакомы до чужих дел.

- Что ты говоришь?

- Я говорю, миссис Браун, что не мешало бы нам с тобой выпить по стаканчику настойки. Сердцу, знаешь, как-то веселей. Ну, так куда они уехали, спрашиваешь ты? То есть, куда уехали, он и она, так что ли?

- Да, да, касатикь.

- Сказать по правде, они никуда не уехали, то есть, оба-то они, вместе-то, я разумею, никуда не уехали.

Ведьма приготовилась, по-видимому, опять вцепиться в его волосы и горло, но удержалась в ожидании дальнейших объяснений.

- Так-то, бабуся, - продолжал отчаянный Точильщик, - ни один чорт тебе не скажет, куда они поехали, потому что, видишь ты, они уехали различными дорогами, по одиночке.

- Вот что! Смекаю, касатик: они назначили место, где должны съехаться? Так, так!

- Правда, касатик, правда. Ну, что дальше? продолжай? - говорила старуха, ухватившись крепче за его руки, как будто опасаясь, как бы он не ускользнул.

- Да что же тебе надобно, миссис Браун? Разве этого мало? - возразил отчаянный Точильщик, терпевший во все это время невыносимую пытку, как будто с каждым ответом вытягивалась из него новая жила. - То есть, еще смеялась ли она в ту ночь? Кажись, ты спрашивала, бабушка смеялась ли она?

- Или плакала? - прибавила старуха, кивая головой.

- Не смеялась и не плакала, - сказал Точильщик. - Она была так тверда, когда она... и я... послушай, бабушка, тебе, я вижу, нужна вся подноготная. Так и быть! Только дай наперед торжественную клятву, что ты никому об этом не заикнешься.

- Мгс Браун, иезуитка от природы, немедленно поклялась всемогущим Творцом, прибавив, что в случае нарушения клятвы, она готова провалиться в преисподнюю, в тар-тарары. При этом она сделала исподтишка лукавый кивок на м-ра Домби.

- Так в ту пору, говорю я, когда она и я пошли к Саутгемптону {Southampton - одиа из главных частей Лондона на берегу Темзы, где есть перевоз, называемый также Southampton. Прим. перев.}, она была так тверда, как гранит, - продолжал Точильщик. - Такою же она была и поутру, миссис Браун. Когда на разсвете она села в шлюпку и поехала, я, как её слуга, стоял на берегу, чтобы видеть, все ли благополучно, она ни в чем и нисколько не изменилась. Теперь довольна ли ты, миссис Браун?

- Нет, голубчик, еще не совсем, - отвечала м-с Браун решительным тономь.

- Что сталось с хозяином? куда он девался? - спрашивала старуха, прижимаясь к нему теснее и пронизывая его своими кошачьими глазами.

- Ну, вот этого я, ей же ей, не знаю, мисс Браун, - отвечал Точильщик. - Лопни мои глаза, если я ведаю сколько-нибудь, что он тогда делал, куда поехал или зачем. Помню только, и хорошо помню, он сказал мне на прощаньи, чтобы я держал свой язык за зубами; не то прибавил он, я повешу тебя на первой осине. И я скажу тебе, м-с Браун, как искреннему другу, что если тебе вздумается проболтаться кому-нибудь ма счет того, о чем мы с тобой толковали, то уж лучше ты взорви себе череп или сожги себя вместе с этой избушкой, не то он догонит и захватит тебя в самом омуте чертей. Ты и вполовину его не знаешь так, как я, миссис Браунь! Не будет от него никакого спасенья, говорю тебе.

- Разве я не поклялась тебе, голубчик? - возразила старуха тоном упрека. - Небось, я сумею сдержать клятву.

- То-то же, смотри, миссис Браун, я надеюсь, ты не захочешь погубить ни себя, ни меня.

к нему еще теснее, он неохотно опустил глаза в землю и сел переминаясь на свой стул, решившись, по-видимому, во что бы то ни стало, хранить упорное молчание при всех последующих вопросах. Старуха между тем, пользуясь этим случаем, подняла на воздух указательный палец своей правой руки, давая знать своему тайному наблюдателю, что вот теперь-то собственно он должен слушать обоими ушами.

- Робин? - начала м-с Браун самым вкрадчивым тоном.

- Ну, да что еще, миссис Браун?

- Робин! где уговорился твой хозяин съехаться с этой барыней?

Точильщик повернулся два-три раза на своем стуле, взглянул на пол, взглянул на потолок, закусил ноготь большого пальца, перебрал все пуговицы на жилете и, взглянув искоса на свою неумолимую мучительницу, окончательно сказал:

Старуха опять, как прежде, сделала сигнал своим указательным пальцем.

- Пошевеливайся, любезный, пошевеливайся! Не к чему было доводить меня до этого места и бросить ни с чем. Я хочу знать и буду знать во что бы то ни стало.

- Да ты таки посуди сама, неразумная ты женщина, как могу я выговаривать французския имена городов?

- Ты мог слышать, как их произносили при тебе. Пошевеливайся, Робби!

- Ну, так ты видел, любезный, как их писали, и теперь ты можешь их сложить, - быстро подхватила старуха, не спуская с него глаз.

Проникнутый невольным удивлением к этой необыкновенной догадливостисвоего палача, Робин испустил не то стон, не то крик и, порывшись несколько времени в кармане своего жилета, вынул оттуда кусок мелу.

- Изволь, миссис Браун, напишу. Только уж ты ни о чем больше меня не спрашивай: это было бы безполезно. Я ничего не знаю и, следовательно, ничего не могу сказать. Долго ли и зачем будут они ехать порознь, что и как станут делать, когда съедутся, - все это мне столько же известно, миссис Браун, как и тебе, то есть, я решительно ничего тут не смыслю. Ты сама поверишь, если скажу, как я отыскал это слово. Сказать, миссис Браун?

- Скажи, лебедик.

- Не стану, касатик.

- Ну, так это случилось вот каким манером. Оставив со мной эту леди, хозяин положил ей в руку какую-то записку, сказав, что это на случай, если она забудет. Но она не боялась забыть, потому что, лишь только он отвернулся, она изорвала бумагу в клочки и выбросила за окно кареты. На бумаге было всего только одно слово - я это хорошо видел - и я поспешил подобрать клочек, на котором оно было написано. Это слово я, пожалуй, нарисую тебе, миссис Браун, да только смотри, помни свою клятву.

М-с Браун, заметила, что очень помнит. Не имея больше никаких возражений, Робин медленно и с большим трудом начал рисовать на столе мелом:

- "Д"; старуха громко произнесла эту букву, когда Точильщик ее начертил.

бабушка, не шевелись.

- Ну, так ставь буквы подлиннее, касатик, отвечала старуха, повторяя свой тайный сигнал, - мои глаза, ты знаешь, не хорошо разбирают и печать.

Пробормотав что-то про себя, Точильщик с неудовольствием принялся за работу. Между тем, как он нагнул свою голову, господин, для которого он так безсознательно трудился, выдвинулся из-за двери не далее как на один шаг разстояния от его плеча и принялся внимательно следить за медленным движением его руки. В то же самое время Алиса, наблюдая его с прогивоположного стула, шевелила губами при каждой букве, не произнося ее громко. При конце каждого штриха, она и м-р Домби быстро взглядывали друт на друга, как будто для подтверждения своих мыслей, и таким образом они разом сложили: D. I. J. О. N.

- Вот тебе! - сказал Точшьщик, поспешно намусливая ладонь своей руки, чтобы стереть начерченное слово. Недовольный этим, он принялся с ожесточениемь тереть по столу обшлагом своего рукава до тех пор, пока не исчез самый след мела. - Ну, миссис Браун, теперь, надеюсь, ты довольна!

В изъявление своего совершеннейшого удовольствия, старуха выпустила его руку и погладила его по спине. Утомленный продолжительной возней и винными парами, Точильщик опустил локти на стол, положил на них свою голову и тут же заснул глубоким сном.

готовая ослепить его своими руками или притиснуть к столу его голову, если он подымет ее прежде, чем прекратится последний шум таинственных шагов. Но её взгляд, проницательно следивший за спящим юношей, еще проницательнее наблюдал бодрствующого мужа, и когда м-р Домби, прикоснувшись к её ладони своей рукой, произвел на ней, не смотря на всю свою предосторожость, звонкий золотой звук, глаза старухи засверкали, как y ворона, и с жадностью впились в полученный подарок.

Мрачный взгляд дочери, провожавший его к дверям, хорошо заметил, как он был бледен, и как его ускоренная поступь обнаруживала, что малейшее замедление было для него невыносимым принуждением, и как горел он жаждою деятельности; когда, наконец, дверь потихоньку затворилась, она оглянулась на свою мать. Подпрыгнув к ней, старуха открыла ладонь, чтобы показать золото, и потом, сжав ее опять с ревнивою жадностью, прошептала:

- Что он станет делать, Алиса?

- Зло, - отвечала дочь.

- Убийство? - спросила старуха.

Больше оне ничего не сказали и уселись каждая на своей стороне. Мать беседовала со своим золотом, дочь со своими мыслями; их взоры светились во мраке слабо освещенной комнаты. Робин спал и храпел. Один только попугай, на которого не обращали внимания, был в постоянной деятельности. Он рвал и клевал своим крючковатым носом вызолоченную клетку, карабкался под куполом, бегал по кровле, как муха, вверх ногами, и кусал, и шатался, и шумел при каждом колебании проволоки, как будто сознавал опасность своего хозяина и хотел, насильственно вырвавшись из плена, предварить его об угрожающей беде.