Домби и сын.
Глава LVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава LVI. (старая орфография)

Глава LVI. 

Радость за радостью и досада Лапчатого Гуся.

Мичман в большой суете. М-р Тутс и Сусанна, наконец, приехали. Сусанна без памяти побежала на верх; м-р Тутс и Лапчатый Гусь вошли в гостиную.

- О, голубушка моя, мисс Флой! - кричала Сусанна Ниппер, вбегая в комнату Флоренеы. - Дойти до таких напастей в собственном доме и жить одной без всякой прислуги, горлинка вы моя, сиротинка безприютная! Ну теперь, мисс Флой, не отойти мне прочь ни за какие блага в свете: я не то чтобы какой-нибудь мокрый мох или мягкий воск, но ведь мое сердце и не камень, не кремень, с вашего позволения!

Выстрелив этими словами залпом и без малейших знаков препинания, мисс Ниппер стояла на коленях перед Флоренсой и теребила ее на все стороны своими крепкими объятиями.

- Ангельчик мой! - кричала Сусанна. - Я знаю все, что было, и знаю все, что будет, и мне душно, мисс Флой!

- Сусанна! милая, добрая Сусанна!

- Благослови ее Бог! Я была её маленькою нянькой, когда она была ребенком, и вот выходит она замуж! Правда ли это, горлинка вы моя, красавица моя, правда ли? - восклицала Сусанна, задыхаясь от усталости и восторга, от гордости и печали, и еще Бог знает от каких противоположных чувств.

- Кто вам это сказал? - спросила Флоренса.

- Силы небесные, да это невинное созданье, м-р Тутс! - отвечала Сусанна. - Я знаю, что он говорит сущую правду, и убеждена в ней, как нельзя больше. Это самый преданный и невинный ребенок, какого с огнем не найти среди белого дня. И будто горлинка моя, мисс Флой, на самом деле выходит замуж? О, правда ли это, правда ли? ...

Сусанна целовала милую девушку, ласкала ее, клала свою руку на её плечо, плакала, смеялась, рыдала, и эти смешанные чувства радости, сострадания, удовольствия, нежности, покровительства и сожаления, с какими она постоянно возвращалась к своему предмету, были в своем роде столь женственны и вместе прекрасны, что не много подобных явлений можно встретить на белом свете.

- Перестаньте, моя милая! - сказала, наконец, кротким голосом Флоренса. - Вам надобно отдохнуть, успокоиться, Сусанна.

Мисс Ниппер уселась y ног Флоренсы вместе с Диогеном, который в изъявление искренней дружбы уже давно вилял хвостом и лизал её лицо. Поглаживая одной рукою Диогена и приставляя другую к своим глазам, она призналась, что теперь гораздо спокойнее, и в доказательство принялась рыдать и смеяться громче прежнего.

- Я... я... право, душечка моя, мисс Флой, я в жизнь не видала такого создания, как этот Тутс. Да и не увижу никогда, никогда.

- Он очень добр, - сказала Флоренса.

- И очень смешен, - прибавила Сусанна. - Послушали бы вы, как он изъяснялся со мной в карете, между тем как этот бешеный Гусь сидел на козлах.

- Насчет чего, Сусанна? - робко спросила Флоренса.

- Да насчет лейтенанта Вальтера, капитана Гильса, насчет вас, мисс Флой, и безмолвной могилы, - сказала Сусанна.

- Безмолвной могилы? - повторила Флоренса.

- Он говорит, - продолжала Сусанна, разражаясь бурным истерическим смехом, - говорит, что непременно и без малейшого замедления сойдет в могилу, благословляя вашу судьбу и желая всевозможных благ лейтенанту Вальтеру. Тут однако нечего тревожиться, милая моя мисс Флой: он слишком счастлив чужим счастьем и будет жить на славу. М-р Тутс - не Соломон - этого о нем нельзя сказать, он и не будет Соломоном, но в том могу поручиться, что еще никто не видал на свете такого честного, великодушного, безкорыстного добряка.

усердные труды, поднятые в последнюю экспедицию.

Флоренса поручила сказать, что она надеется иметь удовольствие благодарить лично м-ра Тутса, и Сусанна, спустившись вниз, немедленно привела этого молодого джентльмена, наружность которого все еще была в ужасном безпорядке и обличала сильное внутреннее волнение.

- Мисс Домби, - начал м-р Тутс, - быть представленным опять... я нахожусь... имея позволение... относительно вашего здоровья... то есть, я решительно не знаю, что я говорю; но это ничего, мисс Домби, ей Богу, ничего!

Флоренса с улыбкой подала ему обе руки, и на её лице заискрилась самая грациозная благодарность.

- Вы так много для меня сделали, добрый м-р Тутс, что y меня недостает слов для выражения вам своей глубокой признательности.

- Если бы вы, мисс Домби, - сказал м-р Тутс каким-то благоговейным голосом, - могли как-нибудь, при своем ангельском характере, или, по крайней мере, захотели проклясть меня, будьте уверены, от ваших проклятий было бы мне не легче, чем от этих незаслуженныхь выражений благодарности и небесной доброты. Ваши слова действуют на меня... так сказать... но это собственно ничего, и не в этом речь.

На это, разумеется, трудно было приискать приличньгй ответ, и Флоренса ограничилась лишь тем, что поблагодарила его опять.

- Я бы желал, мисс Домби, воспользоваться этим случаем, чтобы войти в некоторые объяснения, разумеется, если вы позволите.

- Сделайте милость.

- Мне следовало иметь удовольствие привести к вам Сусанну гораздо раньше; но, во-первых, мы не знали имени родственника, к которому она уехала, a во-вторых, оказалось, что она оставила дом этого родственника и переселилась куда-то в другое место. То есть, я вам скажу, если бы не Лапчатый Гусь, который умен, как нельзя более, то я бы никак не добился толку относительно места жительства мисс Ниппер.

Флоренса улыбнулась.

- Но не в этом сущность дела, - продолжал м-р Тутс. - Общество Сусанны, уверяю вас, мисс Домби, было для меня утешением и отрадой в этом проклятом состоянии духа, которое легче вообразить, чем описать. Путешествие было для меня истинной усладой и, так сказать, вознаграждением. Но не в этом сущность дела. Мисс Домби, я имел счастье замечать вам и прежде, что я далеко не из числа людей, y которых, что называется, мозг в здоровом состоянии. Мне это очень хорошо известно. Едва ли сыщется еще человек, который бы так отлично понимал всю пустоту своей головы, как я, и если некоторые люди называли меня безмозглым, то я нахожу, что они были в этом отношении совершенно правы. Все это однако, мисс Домби, отнюдь не мешает мне представлять в ясном свете свои отношения к лейтенанту Вальтеру. Пусть, если можно, увеличится еще больше моя душевная пытка, я обязан сказать, что лейтенант Вальтер - прекрасный молодой человек и, по моему мнению, достоин благословения; которое нисходит на его... на его чело. Дай Бог ему силу и возможность оценить во всей полноте неземное блаженство, которого оказался недостойным другой человек, несчастнейший из всех животных в этом мире! Но все-таки не в этом сущность дела. Мисс Домби, капитан Гильс мой истинный друг, и я не хочу сомневаться, что ему по временам было бы приятно видеть меня в своем доме, точно так же, как я, с своей стороны всегда с особенным удовольствием стал бы принимать y себя капитана Куттля. Мы понимаем и ценим друг друга. Но я не могу забыть, что раз в своей жизни я вел себя неприлично на одном из углов Брайтонской площади, и если в этом последнем отношении мое присутствие будет вам казаться неприятным, то я прошу только сказать мне об этом теперь, и, будьте уверены, я пойму вас совершенно. Я не огорчусь, не посетую, не приду в отчаяние; напротив, я почту себя счастливым и стану гордиться, что имел честь удостоиться вашего доверия. Вот в чем сущность дела, мисс Домби.

- М-р Тутс, - отвечала Флоренса, - вы мой старинный и вернейший друг, как же пришло вам в голову, что мне было бы неприятно вас видеть в этом доме? Встреча с вами, будьте уверены, всегда доставить мне большое удовольствие, и только одно удовольствие.

- Мисс Домби, - сказал м-р Тутс, вынимая платок из кармана, - если теперь я пролил слезу, то это - слеза радости. Будьте, однако, спокойны: это ничего, и премного вам обязан. После того, что вы сейчас сказали, я считаю нужным предуведомить вас, мисс Домби, что я. не намерен вперед неглижировать своим костюмом и не обращать никакого внимания на свою наружность, как это делал ве последнее время.

Флоренса, не без некоторого смущения, должна была одобрить это намерение.

- Относительно этого пункта, - продолжал м-р Тутс, - я держусь собственно тех мыслей, что всякий порядочный человек, прежде чем опуститься в безмолвную могилу, должен вести себя приличным и всегда несколько изящным образом. Поэтому с этой поры я тщательно стану наблюдать, чтобы сапоги мои были вычищены и высветлены самою лучшею ваксой. Такое замечание, мисс Домби, конечно, не имеет для вас никакой важности, но я осмелился его сделать в вашем присутствии первый и последний раз. Благодарю вас от всего моего сердца. Если вообще я не имею той чувствительности, какую бы хотели во мне видеть мои искренние друзья, зато могу уверить честным и благородным словом, я чувствую всегда вовремя и кстати, что требуют приличия и любезность от всякого порядочного человека. Если, например, в этом отношении мне нужно выразить то, что я чувствую в настоящую минуту, то я.... я уже давно понимаю, что мне пора идти.

Раскланявшись, как следует порядочному джентльмену, м-р Тутс, утешенный и успокоенный, сошел вниз и отыскал в магазине капитана Куттля.

- Капитан Гильс, - начал м-р Тутс, - настоящая наша беседа с вами должна быть покрыта не иначе, как священною печатью доверия и совершеннейшей искренности. Это, собственно говоря, будет продолжением того, что сейчас происходило наверху между мною и мисс Домби.

- Начинай, дружище, начинай!

- Мисс Домби, я полагаю, скоро будет соединена с лейтенантом Вальтером? Так ли, капитан Гильс?

- Так, любезный друг. Мы все товарищи по этому делу и причаливаем в одну сторону. Валли и общая услада нашего сердца будут соединены, тотчас же после того, как их окликнут в доме благодати, - шептал ему на ухо капитан Куттль.

- Да, мой друг, в церкви, вон там! - сказал капитан, указывая своим пальцем через плечо.

- Вот что! ох!

- A потом, - продолжал капитан своим хриплым шепотом, разглаживая спину и плечи м-ра Тутса, - затем что последует? Наша услада, как залетная птичка, выпорхнет из родного гнездышка и отлетит далеко, далеко, за широкия моря! Они едут в Китай, приятель!

- Великий Боже! - воскликнул м-р Тутс.

- Да, любезный друг. Корабль, принявший его на свой борт, когда он носился по бурным волнам, ведет торговлю с Китаем, и Вальтер в продолжение своего путешествия заслужил себе всеобщую благосклонность. Его полюбили на земле и на море, так как он, видишь ты, прекрасный и очень смышленый молодой человек. И вот, когда умер в Кантоне суперкарг, т. е. главный корабельный приказчик, то место его досталось Вальтеру, и теперь он станет заведывать в этой должности другим кораблем, который принадлежит тем же владельцам. По этой-то причине, любезный друг, наша общая услада и поедет вместе с Вальтером в Китай.

М-р Тутс и капитан разом испустили по глубокому вздоху.

- Что же делать, любезный друг? - продолжал капитан. - Она любит его сердечно. Он любит ее сердечно. Тот, кто задумал бы их разлучить и оторвать друг от друга, был бы лютым зверем, a не человеком. Когда она безприютной и бездомной сиротой пришла сюда и упала на эти доски, её израненное сердце было разбито, сокрушено. Я это знаю; я это видел собственными глазами, я, Эдуард Куттль, мореход великобританский. Но теперь в её сердце истинная, верная, постоянная любовь, которую не сокрушат человеческия силы. Если бы, например, случилось так, что я не знал бы этого, и не ведал, что Вальтер её истинный брат и возлюбленный, a она его сестра и первая любовь, я скорее отрубил бы здесь эти руки и ноги, чем допустил бы ее улететь за широкия моря. Но я знаю дела так, как они есть, - и что же такое? Пусть, они едут с миром, и да будет воля Божия! аминь!

- Капитан Гильс, - сказал м-р Тутс, - позвольте мне иметь удовольствие пожать вашу руку. Вы говорите так хорошо, так хорошо, что невольно распространяется теплота по всему телу, особенно когда вы произносите: аминь. Вам известно, капитан Гильс, что и я до безумия любил мисс Домби.

- Развеселись, приятель! - сказал капитан, положив свою руку на плечо м-ра Тутса. - Стой и держись крепче,

- Я и хочу развеселиться, - капитан Гильс и по возможности держаться крепче. Только когда откроет свою пасть перед моими глазами широкая могила я приготовлюсь к похоронам, но не прежде. Не имея в настоящую минуту никакой власти над собою, я покорнейше прошу вас быть так добрым, принять на себя труд передать лейтенанту Вальтеру следующий пункт.

- Пункт, приятель, - повторил капитан, - какой же?

- Мисс Домби, в своем неизреченном снисхождении, - продолжал м-р Тутс, вытирая глаза, - изволила сказать, что мое присутствие может ей доставить некоторое удовольствие, и я уверен, что все в этом доме, со включением вас, капитан Гильс, будут снисходительно смотреть на присутствие безталанного горемыки, который, очевидно, рожден на свет по какой-то непростительной ошибке. Поэтому, Капитан Гильс, я теперь без церемонии стану заходить сюда по вечерам, пока все мы будем вместе. Но просьба моя, собственно говоря, такого рода. Если, паче чаяния, мне покажется когда-нибудь, что я не могу вынести взоров лейтенанта Вальтера и выбегу из комнаты, я надеюсь, вы оба, капитан Гильсь, будете считать это несчастьем и отнюдь не преступлением с моей стороны и будете убеждены, что я ни к кому не питаю в своей душе злобы или ненависти, и всего менее к лейтенанту Вальтеру. Надеюсь также, вы оба примете на себя труд делать по этому поводу замечания, что я вышел, вероятно, прогуливаться на свежем воздухе, или, всего вернее, посмотреть, как идет время на часах королевской биржи. Если, капитан, вы войдете со мной в эти планы и дадите положительный ответ за лейтенанта Вальтера, это будет величайшим облегчением для моих чувств и такой отрадой, за которую я не постоял бы уделить значительную часть своей собственности.

- Любезный друг, - отвечал капитан, - ни слова больше. За какую бы веревку ты ни ухватился, я и Вальтер Гэй будем тянуть ее изо всей мочи.

- Капитан Гильс, благодарю вас, вы утешили горемыку и сняли груз с его сердца. Я желаю сохранить доброе мнение обо всем и обо всех, хотя решительно не знаю, как выразить свои чувства. На душе так полно, что кажется, будто льется через край, a захочешь высказаться, - язык ии с места, как будто привинтили его к зубам. Это все равно, если бы, например, Борджес и компания обещали своему заказчику сделать какие-нибудь необычайные панталоны и потом не могли бы выкроить того, что y них на душе.

Пояснив таким образом свою оригинальную мысль, м-р Тутс пожелал капитану Куттлю всевозможных благ и отправился во свояси.

Капитан Куттль, окруженный в доме усладой сердца и Сусанной, был счастливейшим человеком в мире и наслаждался неподдельным блаженством, которое с каждым днем увеличивалось все больше и больше. Он почасту и подолгу производил глубокомысленные совещания с мисс Сусанной Ниппер, необычайная мудрость и решительное могущество которой служили для него предметом постоянного удивления, ибо никогда не забывал Куттль, как сия девица изъявила некогда желание ополчиться против самой м-с Мак Стингер, женщины экстраординарной и непобедимой в своем роде. После одного из таких совещаний, он явился к Флоренсе с докладом, что некоторые основательныи причины и разумные соображения заставляют его желать, чтобы в доме поселилась какая-нибудь женщина, всего лучше знакомая, которая бы по хозяйству имела верховный надзор над дочерью пожилой леди, заседавшей по обыкновению под синим зонтиком на птичьем рынке. Сусанна, вызванная подать свой голос, немедленно объявила, что, по её мнению, ничего не может быть лучше м-с Ричардс. Флоренса засияла при этом имени, и совещание окончилось само собою. В тот же день после обеда, Сусанна отправилась к жилищу м-ра Тудля, навела необходимые справки, и вечером с большим триумфом воротилась домой вместе с розовою, вечно цветущею Полли, которая, при виде Флоренсы, обнаружила почти такия же эксцентричные чувства, как сама мисс Ниппер.

Когда, таким образом, к общему благополучию был устроен этот важный хозяйственный пункт, Флоренса начала вдумываться, как бы ей приличным образом приготовить Сусанну к их неизбежной и уже скорой разлуке. Дело нелегкое и чрезвычайно щекотливое, ибо мисс Ниппер объявила наотрез, что она ни за что и никогда не разстанется с нею, a известно, что мисс Ниппер не охотница отставать от своих планов.

- Ну, a насчет жалованья вы не безпокойтесь, милая моя мисс Флой, и не хлопочите о таких пустяках: y меня есть деньженки в сберегательной кассе и хватит надолго, a если бы не хватило, я не площадная торговка, чтобы продавать свою любовь. До денег ли теперь, горлица вы моя, ангельчик, мисс Флой! Пусть прах поберет все, знать ничего не хочу, только бы вы были со мной! С той поры, как скончалась ваша бедная маменька, я неотлучно была при вас, делила с вами радость и горе, и вы сами ко мне привыкли во все эти годы. Я не хвастаюсь, мисс Флой, и не горжусь, a все-таки вы без меня не уедете, не должны уезжать и не можете уехать.

- Я еду далеко, милая Сусанна, очень далеко!

- Тем, стало быть, я нужнее для вас, мисс Флой. Боже ты мой, Боже, я не робкого десятка, чтобы испугаться далекой дороги.

- Разве вам учиться помогать себе и другим, милая моя мисс Флой! - вскричала Сусанна, замотав головой и явно обнаруживая некоторое нетерпение. - Вы были благодетельницею для всех, кто ни окружал вас, и только Богу известно, сколько перенесло страданий ваше благородное сердце. Дайте мне переговорить самой с м-ром Вальтером Гэем, и я непременно устрою так, что вы не поедете одна.

- Одна, Сусанна? одна, говорите вы? Как одна? A разве Вальтер не берет меня с собою?

Какая светлая, изумленная, восхитительная улыбка озарила ее! Молодой человек дорого бы дал, чтобы быть свидетелем этого мгновения.

- Надеюсь, Сусанна, вы не будете говорить с Вальтером, если я сама не попрошу вас об этом, - прибавила Флоренса кротким тоном!

- Почему же нет, мисс Флой? - рыдала Сусанна.

- Потому что, делаясь его женою, я отдаю ему все свое сердце и решаюсь жить с ним вместе и умереть. Если бы вы стали говорить с ним так же, как теперь со мной, он мог бы подумать, что я опасаюсь за свою будущность, и что вы, в свою очередь, боитесь за меня. Что делать, милая Сусанна? Я люблю его!

И прекрасное лицо молодой девушки озарилось тем животворным светом, которому суждено бросить свои лучи на весеннюю жизнь чистого и девственного сердца! И Сусанна Ниппер еще и еще раз бросилась в объятия своей милой барышни, заплакала, зарыдала и повторяла с умилительным эффектом, неужели её горлинка летит из родного гнездышка на чужую, дальнюю сторону!

Но при такой женской слабости, мисс Ниппер была столь же способна обуздывать свои собственные чувства, как и нападать на страшную Мак Стингер. С этой поры, не возвращаясь никогда к этому предмету, она была весела, деятельна, суетлива и отважна. Впрочем, однажды она объявила по секрету м-ру Тутсу, что она "храбрится" только до времени, и что ей никак не выдержать, когда мисс Домби будет уезжать.

- Все тогда кончено, - сказала она, - и я боюсь, что с тоски совсем закружится моя голова.

М-р Тутс объявил, с своей стороны, что он вовсе потеряет голову, и они усердно плакали вместе, смешивая свои слезы; но никогда СусаннаНиппер не обнаруживала подобных чувств в присутствии Флоренсы или в пределах молодого мичмана.

Как ни был ограничен гардероб Флоренсы - какой контраст с приготовительными церемониями последней свадьбы, в которой она принимала участие! - однако все-таки дела было довольно, и Сусанна Ниппер, заседая подле своего друга, работала во весь день с озабоченным усердием пятидесяти швей. Удивительная деятельность капитана Куттля могла бы значительно подвинуть вперед и распространить эту экипировку, если бы позволили ему с полным жаром предаться своей деятельности, и он уже начинал хлопотать насчет зонтиков, шелковых чулок, синих башмаков и насчет других весьма важных статей, совершенно необходимых для морского путешествия; но остальные члены компании убедили его, посредством разных хитростей, ограничить свое действие рабочими ящичками и платяными коробками, за которыми он тотчас же поспешил в самый модный магазин, где и выбрал материи самого лучшого качества. Совершив этот подвиг, он две недели сряду от утра до обеда то и дело любовался на свою покупку, выбегая по временам на улицу, чтобы промыслить какую-нибудь новую дополнительную статью. Но его главнейшая, мастерская штука состояла в том, что в одно прекрасное утро ящик и коробка украсились двумя медными дощечками, на которых искусная рука вырезала сердце, пронзенное стрелою, и под ним красовалась надпись: Флоренса Гэй. Этим утром он разом одну за другою выкурил четыре трубки и ухмылялся во весь день.

Несмотря на безчисленные хлопоты, Вальтер каждое утро забегал к Флоренсе и проводил с нею все вечера. Перед его приходом Флоренса спускалась вниз из своих верхних комнат, ожидала его в маленькой гостиной, или, иной раз, украдкой выходила за дверь, чтобы встретить его с открытыми объятиями. В сумерки они всегда были вместе. О, счастливое, благословенное время! О, глубокий, неисчерпаемый источникь любви, способный изливаться животворною струею на раны человеческого сердца!

Жестокое пятно еще было на её груди. Оно лежало между нею и её возлюбленным, когда он прижимал ее к своему сердцу. Но она забыла тот роковой удар. Когда её сердце билось для нея, и когда её собственное сердце билось для него, звуки разстроенной музыки были для них не слышны, и они оба теряли способность сознавать, что есть на свете люди с безчеловечными сердцами. Нежная и слабая, но сильная могуществом любви, она забывала все на свете, и её мир, сосредоточенный в объятиях одного человека, был наполнен видениями, которые не могли более тревожить любящей души.

Как часто старый дом и старые дни проносились перед ней в эти часы сумерек, когда она искала убежища в объятиях прекрасного юноши, гордого её любовью! Как часто в этом счастливом убежище проливала она слезы радости, встречаясь с этими глазами, которые наблюдали ее с таким любящим и усердным вниманием! И чем крепче прижималась она к этим объятиям, тем чаще возникал в её душе милый образ покойного брата, и казалось ей, будто последний раз она видела его в тот полночный час, когда он, одинокий и больной, лежал в своей спальне, и она целовала его лицо.

Смерклось. Молодые люди долго стояли друг перед другом, не говоря ни слова. Флоренса прервала молчание таким образом:

- Милый Вальтер, знаешь ли, о чем я думала сегодня?

- О том, как быстро идет время, и как скоро мы понесемся по широкому морю, не так ли, мой друг?

- Нет, Вальтер, я часто об этом думаю; но теперь не то y меня в голове. Я думала, какое бремя ты нашел во мне, милый Вальтер.

- Драгоценное, священное бремя! Да, мой друг, и я много раз думаю об этом.

- Ты смеешься, Вальтер. Я знаю, что твои мысли заняты гораздо больше, чем мои; но я думаю собственно об издержках.

- О денежных издержках. Все эти приготовления, о которых хлопочем мы с Сусанной... видишь ли, мой милый, я очень немного могла купить для себя. Ты был беден и прежде, a теперь со мною будешь еще беднее, милый Вальтер!

- Богаче во сто раз, милая Флоренса!

Флоренса улыбнулась и покачала головой.

- Притом, - сказал Вальтер, - несколько лет тому назад, отправляясь на корабль, я получил в подарок маленький кошелек, и в кошельке, моя милая, были деньги.

- Очень немного, мой друг, слишком немного! - возразила Флоренса с грустной улыбкой, - не думай однако, чтобы мысль об этом бремени тяготила меня. Я даже рада, мой милый. - Она положила руку на его плечо и с невыразимой любовью смотрела ему в глаза. - Я слишком счастлива и не хотела бы ни за какие блага в мире быть в каком-нибудь другом положении.

- Так же, как и я.

- Да. Но ты, милый Вальтер, никогда не можешь иметь моих чувств. Я так горда тобою! Станут о тебе говорить, что ты женился на бедной изгнанной девушке, которая искала здесь приюта, y которой нет другого дома, нет друзей, ничего нет, ничего! Мое сердце горит от восторга, милый Вальтер, и будь y меня миллионы, никогда бы не была я так счастлива, как теперь! Пусть за мною нет никаких сокровищ...

- A разве сама ты, милая Флоренса, не драгоценное сокровище для меня? Разве ты ничего?..

- Ничего, Вальтер, кроме лишь - я твоя жена. - Нежная рука обвилась вокруг его шеи, и мелодический голосок раздавался теперь над самым его ухом. - В одном тебе - вся моя жизнь! В одном тебе - все мои земные надежды! В одном тебе - все радости моего сердца, и сама по себе, без тебя, милый Вальтер, я ничто, ничто!

Бедный, бедный м-р Тутс! Хорошо бы ты сделал в этот вечер, если бы два, три раза выбежал на улицу, чтобы проверить свои часы на королевской бирже, или, всего лучше, поговорить с банкиром, о котором ты вспомнил случайно!

Но покамест не отправлялся на эти экспедиции м-р Тутс; он еще не пришел. Прежде, чем поданы были свечи, Вальтер сказал:

- Нагрузка нашего корабля, Флоренса, приведена почти к концу, и, вероятно, он выйдет из Темзы в самый день нашей свадьбы. Ехать ли нам в то же утро и остановиться в Кенте, чтобы через неделю сесть на корабль, когда он прибудет в Грэвзенд?

- Как тебе угодно, мой друг, я везде буду счастлива. Но...

- Что такое?

- Ты знаешь, Вальтер, на нашей свадьбе не будет никакого общества, и никто по платью не отличит нась от других людей. Так как мы уезжаем в тот же день, то не потрудишься ли ты, Вальтер, сходить со мною кое-куда рано поутру, прежде чем мы отправимся в церковь? Не будешь ли ты так добр.

Вальтер, казалось, очень хорошо понял мысль своей любезной и подтвердил её волю своим поцелуем, другим, третьим, двадцатым и так далее. И счастлива была Флоренса Домби в этот вечер, тихий, спокойный, торжественный.

Затем в спокойную комнату мисс Сусанна Ниппер подала свечи и чай. Немного погодя явились капитан Куттль и м-р Тутс, который вообще проводил безпокойно вечера. Впрочем на этот раз он вел себя очень смирно, развлекая свою душу игрою в пикет с капитаном, под верховным надзором мисс Ниппер, которая безпрестанно помогала делать ему необходимые математическия соображения. Это средство было нарочно придумано для успокоения взволнованных чувств м-ра Тутса.

Лицо капитана в этих случаях представляло самые любопытные изменения, достойные основательных психологических изучений. Его инстинктивная деликатность и рыцарския отношения к Флоренсе дали ему уразуметь, что теперь не время обнаруживать бурную веселость или выражать свое удовольствие какими-нибудь экстренными знаками. За всем тем воспоминания о "Любезной Пегги" безпрестанно вырывались наружу из богатырской груди, и случалось, добрый капитан делал в этом отношении непростительные промахи. В другой раз все силы его души поглощались безмолвнымь изумлением к Вальтеру и Флоренсе, когда эта прекрасная чета, исполненная любви и грации, сидела в отдалении, любуясь друг на друга; капитан бросаль карты и посматриваль на них с сияющей улыбкой, ударяя себя по лбу носовым платком, и эта забывчивость продолжалась до тех пор, пока м-р Тутс не бросал, в свою очередь, карт, чтобы выйти на евежий воздух для переговоров со своим банкиром. Тут только капитан приходил в себя и, вновь овладевая своими чувствами, делал себе строжайщие выговоры за непростительную разсеянность. С возвращением Тутса порядок возстанавливался, игра начиналась, и капитан, принимаясь за карты, мигал и кивал на Сусанну, делая в то же время своим крюком энергичные жесты, дававшие ей уразуметь, что вперед он уже не будет так забывчив. Следовала затем интереснейшая сцена: стараясь сгладить с своего лица следы недавних впечатлений, капитан смотрел на карты, на потолочное окно, озирался вокруг, и его физиономия представляла весьма замечательную борьбу противоположных чувств. Борьба, само собою разумеется, скоро оканчивалась совершеннейшей победой впечатлений, вызванных вновь созерцанием прекрасной пары, и бедный м-р Тутс опять выбегал на улицу, чтобы навестй кое-какие справки насчет Борджеса и компании. Стыдясь за свою слабость, капитан, впредь до нового возвращения Тутса, сидел, как преступник, исполненный сильных треволнений, и за отсутствием правосудного судьи, делал сам себе неумолимые приговоры, скрепляя их восклицаниями вроде следующих: "Держись крепче, ребята! Дурачина ты, Нед Куттль, повеса безталанный! и прочая".

Ho самое тяжелое искушение для м-ра Тутса было еще впереди. Приближалось воскресенье, когда в последний раз должны были окликнуть жениха и невесту в той церкви, о которой говориль капитан. Тутс выразил на этот счет свои чувства Сусанне Ниппер в таком тоне:

- Сусанна, меня влечет к этой церкви какая-то невидимая сила. Слова, которые раз навсегда оторвут меня от девицы Домби, я, знаю, поразят меня, как бомба или погребальный звон; но, клянусь честью, мне непременно надо их выслушать. Следовательно, Сусанна, вы уж потрудитесь завтра проводить меня в Божий дом.

- Сусанна, - возразил м-р Тутс с большою торжественностью, - прежде, чем на моих щеках появились эти бакенбарды, я обожал мисс Домби. Безсмысленный труженик и раб в заведении y Блимбера, я обожал мисс Домби. Когда я вышел из опеки и вступил, на законном основании, во владение своею собственностью, я продолжал обожать мисс Домби и ни о чем больше не думал, как о ней. Слова, которыми вручится она лейтенанту Вальтеру, и которые... - м-р Тутс приостановился, чтобы приискать приличную фразу... - которые закабалят меня во мраке ада, будуть страшны, ужасно страшны; но я чувствую, мне надобно их слышать. Чувствую, мне непременно следует узнать и увидеть, как земля разверзнется под моими ногами и поглотит... одним словомь, истребит все мои надежды.

Сусанна от души соболезновала м-ру Тутсу и охотно согласилась исполнить его желание.

Церковь, выбранная Вальтером для этой цели, старинная и ветхая, замкнутая и сплющенная в лабиринте тесных переулков и дворов, окружалась небольшим кладбищем и сама была похоронена в каком-то своде, образовавшемся из соседних домов. Это, собственно говоря, была какая-то странная громада из камней, покрытых плесенью, где торчали высокия старинные дубовые скамейки и столы, за которыми по воскресеньям исчезало десятка два усердных прихожан, оглашаемых голосом пастора и звуками разстроенного органа, сработанного опытною рукою мастера лет за полтораста назад. Недалеко от этой громады, по всем направлениям, еще стояли церкви в таком множестве, что их шпицы издали можно было принять за корабельные мачты, которых не пересчитаешь и в несколько часов. Почти в каждом переулке и на каждом дворе была особая церковь. Когда м-р Тутс и Сусанна, в назначенное воскресенье, направили в эту сторону свои шаги, смешанный звон колоколов услаждал их уши мелодией самого гармонического свойства. Десятка два звонарей с двадцати колоколен сзывали народ Божий на обычное поклонение в день воскресный.

Церковный сторож с низкими поклонами поспешил встетить двух означенных заблудших овечек и отвел им удобное место, откуда оне, так как было еще рано, принялись на досуге считать других, вслушиваясь в то же время в протяжный благовест праздничного колокола. М-р Тутс, с своей стороны, пересчитав все широкия книги на церковных налоях, шепнул Сусанне, что он не понимает, как и откуда будет сделаыа окличка, на что Сусанна кивнула только головою и повела нахмуренными бровями, показывая, что теперь не время для таких вопросов.

Как бы то ни было, м-р Тутс оказался совершенно неспособным отвлечь свои мысли от заветного предмета, и глаза его с безпокойством бродили по всем направлениям мрачного храма. Когда, наконец, наступило роковое время, бедный молодой джентльмен затрепетал всеми членами, и его волнение отнюдь не уменьшилось от неожиданного появления капитана Куттля в переднем ряду галлереи. При появлении дьячка, подавшого пастору лист бумаги с именами женихов и невест, м-р Тутс, очевидно, оконтуженный, уцепился обеими руками за перила, и когда пастор громогласно провозгласил; "Вальтер Гей и Флоренса Домби", бедный юноша, не владея более собой, опрометью бросился из церкви, без шляпы и без палки, в сопровождении старосты, сторожа и еще двух джентльменов медицинской профессии, которые к счастью находились случайно в церкви. Через несколько минут воротившийся сторож шепнул на ухо мисс Ниппер, чтобы она не безпокоилась, так как опасности нет никакой, и джентльмен велел сказать ей, что это ничего.

Мисс Ниппер, чувствуя, что глаза всех почтенных зрителей и зрительниц устремились на нее, пришла в некоторое затруднение от этого обстоятельства, тем более, что капитан Куттль из передняго ряда галлереи безпрестанно махал своим железным крюком и страшно моргаль глазами, откуда и следовало, что он имел с этою девицей некоторые таинственные сношения. Необычайное безпокойство и, так сказать, буйная взволнованность м-ра Тутса, решительно компрометировали деликатное положение этой девицы. Неспособный более оставаться на кладбище добычей мучительных размышлений и, без сомнения, желая засвидетельствовать свое уважение церковной службе, которую некоторым образом он приостановил, м-р Тутс внезапно воротился опять, но уже не на прежнее место, a на порожнее седалище подле самой паперти, где он расположился между двумя почтенными старушками, имевшими обыкновение получать от доброхотных дателей недельную порцию хлеба. Оставаясь в этом обществе, несчастный молодой джентльмен не преминул обратить на себя внимание всей публики, которая невольно устремляла изумленные взоры на его растрепанные волосы и энергические жесты. Наконец, он не выдержал и опять опрометью бросился из церкви. Не смея более войти в храм Божий и однако желая принять некоторое участие в богослужении, м-р Тутс время от времени выставлял свое лицо в каком-нибудь из окошек; a так как было очень много окошек, доступных снаружи для его наблюдений, и так как, с другой стороны, безпокойство его увеличивалось с минуты на минуту, то слушатели, занятые теперь во время проповеди исключительно этим джентльменом, сочли неизбежно необходимым следить за всеми окошками разом, ибо невозможно было определить, в какой стороне произойдет интересное появление фигуры м-ра Тутса. Его движения на кладбище были до того стремительны и эксцентричны, что он опрокидывал вообице всевозможные выкладки и соображения своих наблюдателей и появлялся там, где его всего менее ожидали. Эти мистическия представления становились тем забавнее, что ему было довольно трудно просовывать свою голову, и между тем как он был занят этой операцией, публика уже любовалась импровизированным спектаклем. Заметив, наконец, что глаза всех зрителей обращены на его фигуру, м-р Тутс оторвался от последняго окошка, и этим окончилась последняя сцена, которую с таким искусством он разыграл на потеху всей компании.

Все эти выходки м-ра Тутса и чрезмерная бурливость капитана Куттля совсем разстроили девицу Ниппер, и она была очень рада, когда дождалась окончания обедни. При выходе из церкви она бросила даже суровый взгляд на м-ра Тутса и была с ним строга во всю дорогу. К счастью, впрочем, бедный молодой человек не замечал своей опалы, и во всю дорогу был чрезвычайно красноречив в разговорах с капитаном, который услышал теперь в последний раз, что м-р Тутс, оторванный однажды навсегда от владычицы своего сердца, не видит впереди ничего, кроме тесной и мрачной могилы, готовой поглотить его со всеми блистательными надеждами и планами.

Быстро летели дни один за другим, и, наконец, наступил последний вечер перед свадьбой. Общество собралось y деревянного мичмана наверху и заняло все покои, так как во всем доме не было теперь других жильцов и мичман был единственным владельцем этого апартамента. Все были спокойны и серьезны, представляя впереди утреннюю перспективу, и все были умеренно веселы. Флоренса сидела подле Вальтера и доканчивала вышивать свой прощальный подарок капитану Куттлю, м-р Тутс, под руководством и верховным надзором девицы Ниппер, играл с капитаном в пикет. Мисс Ниппер, с таинственным и глубокомысленным видом, заглядывала в карты и делала все необходимые соображения относительно ходов и взяток. Диоген слушал очень внимательно и по временам разражался каким-то двусмысленным лаем, которого, казалось, стыдился и сам, сомневаясь, повидимому, в основательности повода к своим подозрениям.

- Тише, любезный, тише! - говорил капитан Диогену. - Что с тобой сделалось? Ты, приятель, кажется, сегодня не в духе.

Диоген завилял хвостом, но тотчас опять насторожил уши и огласил комнату новым двусмысленным лаем, в котором поспешил извиниться перед капитаном, положив свою морду на его колени.

- Я того мнения, - сказал капитан, разглаживая своим крюком диогенову шерсть, - что твои подозрения относятся к м-с Ричардс; но если ты разсудителен, каким я всегда тебя считал, ты должен переменить свои мысли, так как м-с Ричардс женщина хорошая, и это ты мог бы заметить по её глазам. Ну, приятель, - продолжал капитан, обращаясь к м-ру Тутсу, - если ты готов, так отваливай.

Говоря это, капитан погрузился весь в свою игру, но вдруг карты вывалились из его рук, глаза и рот открылись, ноги подкосились, и он растянулся в своем кресле таким образом, что во всей его позе обнаружилось самое экстренное изумление. Оглянувшись вокруг на всю компанию и видя, что никто не замечает причины его столбняка, капитан перевел дух, разразился страшным ударом по столу, проревел громовым голосом: "Соломон Гильс, эгой!" и повалился в объятия опустошенного непогодами камзола, который входил в комнату, сопровождаемый Полли.

Еще минута - и Вальтер был в объятиях опустошенного непогодами камзола. Еще минута - и Флоренса была в его объятиях. Еще и еще минута - и капитан Куттль принялся обнимать м-с Ричардс и мисс Ниппер и свирепо пожимать руки м-ру Тутсу, восклицая: "Ура, любезный друг, ур-р-ра!" - Ошеломленный этой непостижимой сценой, м-р Тутс, не зная сам, что делает, с большою учтивостью отвечал:

- Без сомнения, капитан Гильс, ваша правда, покорно вас благодарю!

Опустошенный непогодами камзол, равно как шапка и дорожный шарф, не менее опустошенные бурей и дождями, отвернулись от капитана и Флоренсы к Вальтеру, и вдруг из под всех этих статей раздались звуки на подобие стариковского плача, между тем как косматые рукава плотно обвивались вокруг Вальтеровой шеи. Во время этой паузы продолжалось всеобщее молчание, и капитан с большим усердием полировал свою переносицу. Когда, наконец, Флоренса и Вальтер сбросили с плеч пришельца гороховый камзол со всеми принадлежностями, глазам общества представился во всей красоте разоблаченный инструментальный мастер, тощий, тонкий, изнуренный старичек в своем прежнем валлийском парике, в кофейном сюртуке со светлыми пуговицами и с неизменным хронометром, который издавал умильные звуки в полосатом жилете.

- Бухта человеческих познаний, палата широкого ума! - возопил лучезарный капитан. - Соль Гильс, Соль Гильс, где ты скрывался от нас в это долгое время, старинный мой товарищ?

- Я слеп и нем, и глух от радости, любезный Нед! - отвечал старик.

- Самый его голос теперь, как и всегда, настоящая труба человеческой науки! - говорил капитан, озирая старого друга с неимоверным восторгом. - Возсядь, Соломон, посреди своего винограда и смоковниц и, как древний патриарх, повествуй нам, своим гроздиям, о странствованиях и чудных приключениях на твоем пути. Голос твой могуч, и речь твоя сладка. О голос, голос!... Помнишь ли, как пробуждал ты меня от глубокого сна, когда я лежал утомленный на ложе праздности и неги! Воструби, Соломон, и да разсеются впрах все враги твои. Видех очима превозносящася, яко кедр ливанский, и мимо идох, и ce не бе взысках кости его и обретостася. Аминь. Приискать в книге Товита и положить закладки.

Капитан сел на место с видом человека, которому витиеватой речью посчастливилось удачно выразить общия чувства всех и каждого, но вдрут он вскочил опять, чтобы представить м-ра Тутса, который во все это время был очень озадачень прибытием человека, неизвестно почему присвоившого себе фамилию Гильса.

- Хотя, сэр, - лепетал м-р Тутс, - я не имел удовольствия пользоваться вашим знакомством, прежде чем вы... прежде чем...

- Точно так. Благодарю вас, капитан Гильс. Хотя я не имел удовольствия пользоваться вашим знакомством, м-р... м-р... Сольс, - продолжал Тутс, напавший на это имя по вдохновению светлой мысли, - прежде, чем случилось то, что должно было случиться, однако, уверяю вас, я имею величайшее удовольствие... ну, вы плнимаете, с вами познакомиться. Надеюсь, сэр, - заключил м-р Тутс, - вы совершенно здоровы и благополучны.

После этого комплимента м-р Тутс покраснел, как пион, и подарил компанию самодовольной улыбкой.

Инструментальный мастер уселся в уголку между Вальтером и Флоренсой и, кивиув на Полли, которая в эту минуту была олицетворением неподдельного восторга, отвечал капитану таким образом:

- Нед Куттль, дружок мой, хотя я слышал кое-что о здешних переменах от прекрасной моей приятельницы... какое y ней доброе, приятное лицо! - сказал старик, потирая руками от полноты сердечной услады.

- Внимайте ему! - пробасил капитан серьезным тоном. - Женщина соблазняет весь человеческий род. Припомни, любезный, историю Ветхого Завета, заключил он, обращаясь к м-ру Тутсу.

- Постараюсь, капитан Гильс. Покорно вас благодарю, - отвечал м-р Тутс.

- Хотя я слышал кое-что от нея о здешних переменах, - продолжал инструментальный мастер, вынув из кармана очки и попрежнему надевая их на свой лоб, - однако оне так велики и неожиданны, и я до того обрадован свиданием с моим ненаглядным племянником и с... - взглянув на Флоренсу, которая потупила глаза, он не решился докончить фразы -... что я... сегодня ничего не могу сказать. Но почему же ты, милый Нед Куттль, не писал ко мне?

Изумление, отразившееся в чертах капитанского лица, положительно устрашило м-ра Тутса, и он не мог оторвать от него своих глаз.

- Не писал! - повторил капитан. - Писал, Соль Гильс!

- Ну да, - продолжал старик, - отчего бы тебе не написать в Барбадос, например, или в Ямайку, или в Демерару? Ведь я же тебя просил.

- Ты меня просил, Соль Гильс!

- Да, да, мой друг! Разве ты не знаешь? Неужто забыл! Я писал тебе каждый раз.

Капитан снял лощеную шляпу, повесил ее на свой крюк и, разглаживая рукою затылок, глядел на все собрание, представляя своей особой совершеннейший идеал воплощенного удивления.

- Ты, по-видимому, не понимаешь меня, мой друг! - заметил старик.

- Соль Гильс, - возразил капитан после продолжительного молчания, - ты меня сдрейфовал на самый экватор и пробил напролом. Удели, почтенный друг, пару слов насчет своих приключений. Неужто Эдуард Куттль будет стоять на мели? - заключил капитан, переминаясь и осматриваясь во все стороны.

- По крайней мере, ты знаешь, милый Нед, зачем я уехал отсюда. Вскрыл ли ты мой пакет?

- Да, да, да, - отвечал капитан скороговоркой. - Разумеется, я вскрыл твой пакет.

- И прочел? - сказал старик.

"Милый мой, Нед Куттль! Оставляя теперь Лондон для отправления в Вест-Индию, в надежде получить какие-нибудь известия о милом племяннике" ... баста! вот твой милый племянник, вот дорогой наш Вальтер! - сказал капитан, как будто обрадованный тем, что мог остановить свои мысли на таком явлении, которое по своей действительности не подлежало никакому сомнению.

- Ладно, любезный друг. Теперь остановимся на минуту. Первый раз я писал к тебе из Барбадоса, и если ты хорошо помнишь, я говорил в том письме, что хотя еще далеко не прошло двенадцати месяцев, я с радостью уполномачиваю тебя вскрыть пакет, так как в нем объяснена причина моего отъезда. Ладно, Нед Куттль. Во второй, третий, a может, и четвертый раз я писал ь к тебе из Ямайки, подробно объясння, что дела мои не подвинулись вперед, что о Вальтере нет ни слуху, ни духу, и что все-таки я не решаюсь воротиться в Лондон, пока не получу о нем каких-нибудь известий. Потом я, кажется, писал к тебе из Демерары, не так ли, мой друг?

- Я говорил в том письме, что покамест все еще нет никаких верных известий, но что я нашел в этой части света многих из своих старинных земляков, которые мне оказали кое-какие услуги. Они принимали большое участие в моих странствованиях, и все вообще жалели о моей судьбе. В ту пору я начинал думать, что мне суждено до могилы скитаться по белому свету, отыскивая следов пропавшого мальчика.

- Тамо седохом и плакахом, на реках вавилонских. Внимайте ему! - заметил капитан глубокомысленным тоном.

Нед Кутгль, не теряя времени, сел на первый корабль, и вот, слава Богу, приехал на родину благополучно и вижу свой счастливый дом.

Капитан склонил голову с великим благоговением, поднял к потолочному окну свой крюк и осмотрел одного за другим всех членов общегтва, начиная с м-ра Тутса и оканчивая инструментальным мастером. Потом он сказал с большою важностью:

- Соломон Гильс! замечание, которое я намерен предложить, способно разорвать паруса твоего летучого разума, переломать все снасти твоих догадок и перепутать все канаты твоих размышлений. Ни одно из этих писем не было передано Эдуарду Куттлю. Ни одного из этих писем, - повторил капитан, придавая этой декларации соответственную торжественность, - не получил Эдуард Куттль, мореход великобританский, избравший по доброй воле и благому произволу местом своего жительства город Лондои, столицу трех Соединенных королевств!

- И писал-то я их собственноручно! И отправлял-то я их собственноручно! Корабельная площадь, номер девятый! - воскликнул старик Соломон!

Багровая краска выстуиила на лице капитана, и глаза чуть не закатились под лоб.

- Как что разумею? Твою квартиру, Нед Куттль, - квартиру y м-с... как бишь ее зовут? Я иной раз забываю собственное свое имя. Что делать? Я давио отстал от времени, ты это знаешь. М-с...

- Соль Гильс! - возгласил капитан, как будто собираясь сделать самое невероятное предположение в мире, - неужто y тебя на уме фамилия м-с Мак Стингер?

- Ну да, мой друг, что же тут удивительного? - возразил инструментальный мастер. - Я адресовал свои письма на имя м-с Мак Стингер.

Капитан открыл свои глаза до последней степени возможной широты, испустил из своих уст длинный-предлинный и пронзительный свист самого меланхолического свойства и остановился среди комнаты, глазея на всех с диким и безмолвным любопытством.

- Все эти письма, - отвечал дядя Соль, барабаня правой рукой по столу с таким верным тактом, который мог бы сделать честь даже непреложному хронометру в его кармане, - все эти письма писал я собственноручно, отправлял собственноручно и адресовал таким образом: "Капитану Куттлю, в доме м-с Мак Стингер, что на Корабельной площади, номер девятый",

Капитан сдернул с крюка свою лощеную шляпу, заглянул в её тулью, надел на голову и сел на стул.

- Други мои! - сказал капитан, озирая изумленными глазами все собрание, - я дезертировал и скрылся оттуда!

- И никто не знал, куда вы ушли? - поспешно вскричал Вальтер.

как бежать и укрыться. Господи, помилуй! Ты ее видел во время затишья, a посмотрел бы ты, как она волнуется во время бурного своего гнева - уф! Заметь это хорошенько!

- Я желала бы посмотреть! - тихонько заметила мисс Ниппер.

- Будто бы, моя милая, будто бы? - возразил капитан. - Это делает вам честь, но вы едва ли знаете, что нет на свете лютого зверя, который бы превзошель ее своим свирепством. Мой сундук выручен и принесен от нея таким человеком, который, может быть, один только и есть на белом свете. Нет, не хорошо было отсылать письма на Корабельную площадь! М-с Мак Стингер, разумеется, не приняла ни одного, и я еще не знаю, как разделался сь иею бедный почтальонь!

Этот пункт относительно одолжения, оказанного всему обществу решительною вдовою покойного м-ра Мак Стингера, был сам по себе до того очевиден, что капитан не счел нужным делать дальнейших возражений; но ему некоторым образом было стыдно за свое положение, и его почтенное чело покрылось мрачными облаками, хотя никто более не склонял беседы на щекотливый предмет, и особенно Вальтер, помнивший свой последний разговор насчет странной Соломоновой судьбы. Мало-по-малу лицо Куттля совершенно прояснилось, он стремительно вскочил с своего места и, обходя с лучезарной улыбкой членов маленького общества, принялся с большим усердием каждому пожимать руки, и эта церемония продолжалась около пяти минут.

к ним присоединился и Вальтер, который сказал, что Флоренса немного нездорова и легла в постель. Хотя они никак не могли потревожить ее своими голосами, однако все после этого начали говорить шепотом, и каждый, по своему, распространялся в похвалах прекрасной молодой невесте Вальтера Гэя. Дядя Соломон, с неизъяснимым удовольствием, услышал о ней подробнейший отчет, a м-р Тутс был просто на седьмом небе, когда Вальтер в своем разговоре деликатно косулся важных услуг, сделавших его присутствие необходимым в этом доме.

- М-р Тутс, - сказал Вальтер, прощаясь с этим джентльменом, - завтра поутру, надеюсь, мы увидимся?

- Лейтенант Вальтер, - отвечал Тутс, с жаром ухватив его руку, - конечно, я завтра буду, непременно буду.

- Мы встретимся с вами в последний раз и распрощаемся надолго, надолго. Человек с вашим благородным сердцем должен чувствовать, как много ему обязаны. Я уверен, вы понимаете, что я навсегда останусь вам благодарен.

- Лейтенант Вальтер, мне весьма приятно чувствовать, что вы имеете причины говорить в таком тоне.

М-р Тутс облокотился на косяк и закрыл рукой свои глаза.

- Флоренса говорила, что никогда не будет y нея друга благороднее, честнее, великодушнее вас, и что она никогда не забудет вашего к ней искренняго расположения. Она просила сказать, что вспомнит о вас в своей молитве в этот торжественный вечер её жизни, и надеется, что вы будете по временам о ней думать, когда она отправнтся в свою далекую дорогу. Должен ли я сказать ей что-нибудь от вас?

- Скажите, лейтенант Вальтер, что я стану думать о ней каждый деиь, и всегда с чувством душевного удовольствия, что она соединилась с человеком, которого она любит и который любит ее сам. Скажите, я уверен, что избранный супруг достоин её - даже её - и что я радуюсь её счастью.

Последния слова м-р Тутс произнес выразительно и ясно, не облокачиваясь на дверь и не отирая своих глаз. Потом он с большим жаром пожал Вальтеру руку, пожелал ему спокойной ночи и скорыми шагами отправился домой.

в которых опытность и сила этого знаменитого героя могли очень пригодиться юному мичману. На этот раз Лапчатый Гусь был, казалось, очень не в духе, и м-р Тутс, оглядываясь через плечо в ту сторону, где жила Флоренса, заметил с некоторым изумлением, что его спутник бросает косые взгляды, собираясь, по-видимому, раздразнить и отколотить какого-нибудь пешехода. По прибытии домой, профессор кулачного искусства проводил м-ра Тутса в его покои, но вместо того, чтобы тотчас же, по обыкновению, убраться в свою спальню, он остановился перед ним, взвешивая обеими руками свою белую шляпу и дергая себя за нос с решительным видом неуважения к своему патрону.

Занятый собственными своими мыслями, м-р Тутс сначала не замечал всех этих движений до тех пор, пока. Лапчатый Гусь, выведенный изь терпения, не произвел нескольких хрупких звуков своим языком и губами, чтобы привлечь внимание разсеянного патрона.

- Ну, хозяин, - сказал Лапчатый Гусь угрюмым тоном, уловив, наконец, взор м-ра Тутса, - я желаю знать, кончится ли когда-нибудь этот демонский триктрак, или вы хотите остаться в проигрыше?

- Объяснитесь, я вас не понимаю.

- Тут нечего толковать, хозяин, я не бросаю слов наобум. Идти, так идти напролом, - вот в чем штука. Кому из них поддать туза?

- Вот как, хозяин! - воскликнул Лапчатый Гусь, франтовски повертывая головой. - Ну, что же? Напролом или в разсыпную? как?

- Гусь, выражения ваши грубы, и я не понимаю вашей мысли, - возразил м-р Тутс.

- Как так? Я сказал, что следует, и сказал не по-тарабарски. Вот что! A это с вашей стороны низко, сэр.

верзилы, очевидно, неистовый боксер понимал здесь мистера Домби.

- Вам вместе со мною можно было свернуть башку этому молокососу и раздавить всю его сволочь, a вы что сделали? Что вы сделали, м-р Тутс? Фуй! Это низко, гадко, - заключил боксер презрительным тоном.

- Гусь! - воскликнул м-р Тутс, - вы настоящий коршун! Ваши чувства злобны и зверски!

- Мои чувства, хозяин! Вот мои чувства: низости я не стерплю, не снесу, не спущу, и оторву голову самому черту! Было бы вам это известно, м-р Тутс! Меня знают и в трактире "Малого Слона". Где же знают вас, м-р Тутс? Нигде. A почему? Потому, что вы низкий человек! Вот оно что!

- Послушайте Гусь! - сказал м-р Тутс, - вы гадки в моих глазах, и я вас презираю.

завтра банковый билет в пятьдесят фунтов и разойдемся с Богом! Я незлопамятен.

- После ненавистной злобы, которую вы высказали, мне очень приятно разстаться с вами на этих условиях.

- И баста! Торг наш кончен. С низкими людьми наш брат не любит распространяться. Прощайте, м-р Тутс! Благодарим за хлеб, за соль!

С этими словами он хлопнул дверью и, размахивая руками, пошел в свою комнату, очень довольный плутовскою сделкой.

Скоро м-р Тутс заснул спокойным сном, и грезилась ему всю ночь счастливая Флоренса, которая, в свою очередь, думала о м-ре Тутсе, как о лучшем своем друге в эту последнюю ночь её девичьей жизни.