Домби и сын.
Глава LX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава LX. (старая орфография)

Глава LX. 

Судьба - веревка.

Около этого времени, благополучно и по всем классическим формам, совершилось великое полугодичное торжество, которое по обычной синтетической методе устроили в своем заведении д-р Блимбер и м-с Блимбер. Молодые люди, имевшие счастье получать образование под их просвещенным руководством, благовременно, как и следует, получили литографированные билетики с покорнейшей просьбой пожаловать в такой-то день на вечерний бал, который, по обыкновению, откроется кадрилью в половине восьмого по полудни. Затем все джентльмены, переполненные схоластическою мудростью, должны были разъезжаться по домам, чинно и важно, не обнаруживая никаких следов буйного веселья, свойственного невоспитанной черни. М-р Скеттльз регулярно каждый год отправлялся на каникулы за границу, чтобы придавать новую красу имени своего достопочтенного родителя сэра Барнета Скеттльза, который этим временем получил дипломатическое назначение при одном из иностранных дворов, к великому наслаждению своих степенных земляков и даже землячек, бывших в необыкновенном восторге от популярности сэра Барнета и супруги его, леди Скеттльз. М-р Тозер, молодой джентльмен, статный и дородный, был теперь до того переполнен классическою мудростью, что мог, при случае, не заикаясь пересчитать все древнейшия, средния и новейшия издания Цицерона и Сенеки с вариантами и аппендиксами и, уж само собою разумеется, имел о современной Европе вообще и об Англии в особенности такия же познания, как природный римлянин времен Траяна и Веспасиана. М-р Тозер имел похвальное обыкновение каждую фразу скреплять классической цитатой из любимого писателя, и трудно было бы передать наивный восторг его сердобольных родителей, не слышавших под собою земли, когда ученый юноша лелеял их уши полновесными гекзаметрами и ямбическими виршами самой звучной и темной натуры. Точно также нельзя изобразить тленным пером тоскливой грусти батюшки и матушки бедного м-ра Бриггса, познания которого походили на дорожный багаж, уложенный такою неискусною рукою, что при случае в нем нельзя было доискаться самой необходимой вещи. Вообще этот джентльмен немного полакомился древом классического знания, и плоды, им собранные, были горьки и кислы. М-р Байтерстон во всех отношениях был очень счастлив, и, если сказать правду, едва ли не счастливее самого м-ра Бриггса: положенный под пресс классического станка, он, с необыкновенной быстротой, выдавливал из своего мозга самые благовонные испарения, которые однако с такою же быстротою исчезали невозвратно, как скоро переставал на него действовать форсированный аппарат. Теперь м-р Байтерстон ехал в Бенгалию, и можно было держать какое угодно пари, что морской воздух совершенно освежит его голову, и он, еще не доезжая до места, решительно забудет, что есть на свете вещь, которую зовут латинской грамматикой.

- Милостивые государи! Наши лекции имеют теперь начаться в следующем месяце, двадцать пятого числа.

Эти слова д-р Блимбер провозгласил утром того счастливого дня, который должен был окончиться классическим балом. На этом, однако, сверх всякого чаяния, д-р Блимбер не остановился. Бросив на собрание самодовольный классический взор, он продолжал таким образом:

- Милостивые государи! Почтенный друг наш Цинцинат, по достославном окончании военных и гражданских подвигов на службе отечеству, удалился из сената на свою скромную мызу с тем, чтобы в спокойствии и мире наслаждаться сельскими занятиями. Это вы знаете, милостивые государи! Равномерно вам небезызвестно, что Цинцинат, из среды граждан, не представил сенату ни одного римлянина, которого он счел бы нужным удостоить титулом своего преемника. Но вот, милостивые государи, вот благородный римлянин, - говорил д-р Блимбер, возложив руку на плечо Фидера, магистра всех искусств, - adolеs cens imprimis gravis et doctus, муж, нарочито важный и ученый. Милостивые государи, будущия ваши занятия, как я сказал, начнутся в следующем месяце двадцать пятого числа, под наблюдением м-ра Фидера, магистра всех искусств.

Эта речь вообще принята была с глубоко обдуманным классическим восторгом, и д-р Блимбер, объяснивший наперед свои распоряжения родителям благородных питомцев, наслаждался эстетически и рационалистически в эту счастливую минуту своей жизни. М-р Тозер преподнес доктору от лица всех массивную серебряную чернильницу, и это преподношение м-р Тозер сопровождал удивительно витиеватою речью, в которой находилось пятнадцать цитат латинских и семь греческих, с весьма незначительною порциею английского текста. Такая необычайная ученость президента возбудила во всех других джентльменах очень неприятное чувство зависти и досады, и они основательно делали по этому поводу замечания вроде следующих: - "О! а! видишь, какой выскочка этот старый Тозер! Изволил отличаться на наши денежки! Разве мы для него собирали подписку-то? Кто его просил сочинять эту речь? Так нет, пойду, дескать, на отличку. Как будто чернильница-то его! Покупай, пожалуй, на свои деньги, и говори хоть двадцать речей!" - Множество и других подобных упреков сыпалось на красноречивого витию, и должно согласиться, на сколько все эти упреки были справедливы, на столько же и остроумны.

Ни словами, ни намеками молодые джентльмены не были извещены о чем-нибудь вроде того, что в скором времени имеет совершиться бракосочетание Фидера, магистра всех искусств, с прекрасною Корнелиею Блимбер, единственною дщерию доктора всех наук. Д-р Блимбер не преминул бы придти в необычайное изумление, еслибы какой-нибудь дерзновенный заикнулся перед ним об этой материи. За всем тем молодые джентльмены постигали в совершенстве настоящую субстанцию этого вульгарно-хозяйственного пункта, и потому, перед отъездом к своим родным, они свидетельствовали м-ру Фидеру глубочайшее почтение и преданность.

Итак, романтическия грезы м-ра Фидера, во славу Юпитера и Аполлона, готовы были осуществиться на самом деле. Достопочтеннный содержатель классического заведения решился сдать свои дела и вместе с делами прекрасную мисс Корнелию Блимбер, перестроив заново дом и выкрасив его новой классической краской. Перестройка началась в самый день отъезда молодых джентльменов, a вот наступило, наконец, венчальное утро, - и ce лепообразная Корнелия, в новых синих очках, готовится идти, яко горлица из отчого дома, и шествовать с подобающим триумфом к алтарю гименея.

Д-р Блимбер с своими учеными ногами, и м-с Блимбер в сиреневой шляпке, и м-р Фидер, магистр искусств, с своими длинными щиколками и щетинистыми волосами, и брат м-ра Фидера, Альфред Фидер, баккалавр теологии и философии, готовившийся совершить бракосочетание, собрались в гостиную и пребывали в благоговейном самосозерцании. Через несколько минут величественно вошли Корнелия, очаровательная, как всегда, увенчанная померанцовыми цветами и окруженная своими подругами. Торжественная тишина и классическое спокойствие. Но вдруг дверь отворилась, и подслеповатый малый громким гласом возопил:

- М-р и м-с Тутс!

Немедленно за этой прокламацией вошел м-р Тутс, значительно пополневший и потолстевший, и под руку с ним черноокая леди, очень недурная и весьма прилично одетая.

- М-с Блимбер, - сказал м-р Тутс, - позвольте вам представить мою жену.

М-с Блимбер была очень рада принять супругу м-ра Тутса. М-с Блимбер не отличалась большою снисходительностью, но была очень добра.

- И, так как вы меня знаете издавна, - говорил м-р Тутс, - то уж заодно, позвольте вас уверить, что моя супруга презамечательнейшая из всех возможных жеищин.

- Милый! - возразила м-с Тутс.

- То есть, я вам скажу, что именно так, - продолжал м-р Тутс, - уверяю вас, м-с Блимбер, она, что называется, самая экстраординарная женщина.

М-с Тутс засмеялась от полноты души, и м-с Блимбер подвела ее к Корнелии, которая в эту же минуту не замедлила получить достодолжные комплименты от м-ра Тутса. Между тем д-р Блимбер повторял:

- Браво, Тутс, браво! Вот и вы поклонник гименея и достойный гражданин. Браво!

Раскланявшись таким образом с незабвенным начальником, м-р Тутс поспешил к м-ру Фидеру, стоявшему в углублении окна. М-р Фидер, паривший от восторга на седьмом небе, залился громким смехом.

- Фидер, - возразил Тутс, - поздравляю гебя! Если ты такъже блажен и счастлив на пороге супружеской жизни, как я, то тебе нечего больше желать.

- Я, вот видишь, не забываю своих старых друзей, - сказал м-р Фидер. - Я их приглашаю на свою свадьбу. Вот что, любезный Тутс!

- Фидер, любезный друг, - сказал Тутс, - было много обстоятельств, которые мешали мне вступить с тобою в сношения до окончания моей свадьбы. Наша свадьба происходила почти втихомолку, не было никого, кроме общого нашего друга, который служит капитаном в пол... право не знаю, в каком полку, да это, разумеется, все равно. После свадьбы я и м-с Тутс, как водится, ездили за границу, и перед этой поездкой я писал к тебе обо всем, что случилось. Этого, говорю тебе, довольно для моих приятелей, и добрый Фидер не обидится.

- Любезный Тутс, друг ты мой сердечный, я ведь только пошутил, - сказал м-р Фидер. пожимая его руки.

- Фидер, я желал бы знать, что ты думаешь насчет моей женитьбы.

- Исполать тебе, Тутс! подцепил на славу!

- Спасибо, Фидер, да еще вот какая история: тебе никогда не узнать, что это за экстраординарная дама.

М-р Фидер изъявил желание осведомиться подробнее, но м-р Тутс отрицательно покачал головой.

- Короче, мой друг, - сказал м-р Тутс, - как ты полагаешь, что мне особенно было нужно в моей жене?

М-р Фидер недоумевал.

- Деньги y меня есть, - продолжал Тутс, - не так ли?

- Денег y тебя куры не клюют, - пояснил м-р Фидер.

- Ладно, приятель, ладно. Ну a насчет мозгу-то какие y тебя понятия? То есть, я хочу знать, есть ли y меня мозг?

- Вдоволь и мозгу, - отвечал м-р Фидер.

- Ну, оно может и вдоволь, да только проку-то в нем нет. Ума-то, видишь ты, не хватает в нем малую толику. Короче сказать, под этим черепом слишком мало здравого смысла, любезный друг, - заключил м-р Тутс, ударив себя по лбу.

- Вот и неправда, приятель. Ты всегда отличался здравым смыслом, в этом я готов уверять всех.

- Полно, Фидер, ни слова больше. Я себя отлично понимаю и всегда готов признаться, что голова моя довольно таки пуста. Ну, a зато моя жена... то есть, я тебе скажу, преобширнейшая палата ума и здравого смысла. Родственников y меня, ты знаешь, нет никаких, и, стало быть, ни с чьей стороны я не встретил препятствий. Советоваться ни с кем я не хотел. Можно было, пожалуй, поговорить об этом с моим старым опекуном, но ты знаешь, Фидер, ведь опекун-то этот хуже корсара, стало быть, нечего было и спрашивать его.

- Конечно, конечно, - подтвердил м-р Фидер.

- И выходит, любезный, что я действовал по собственной своей воле. То есть, я тебе скажу, я не могу нарадоваться, что никто в ту пору не перекосил моей дороги. Послушай, Фидер, только я один в целом свете могу судить о необыкновенных способностях своей жены. Если когда-нибудь английския женщины вздумают вступиться за свои права, то уж наше почтение, без моей жены им ничего не сделать, тогда как с её могучим и крепким умом оне сломят хоть кого. Сусанна, не надсажайся, моя милая! - круто заключил м-р Тутс, выставляясь из-за гардин.

- Ничего, мой друг, я только разговариваю, - отвечала м-с Тутс.

советы ей ни по чем.

М-с Блимбер, пользуясь благоприятным случаем, распространилась насчет необходимости буквально выполнять предписания врачей, но в эту минуту м-р Фидер подал ей руку и привел к длинному ряду карет, готовых ехать к церкви. Д-р Блимбер провожал м-с Тутс. М-р Тутс провожал прекрасную невесту, вокруг которой порхали, как мотыльки, две газовые девушки, её венчальные подруги. Брат м-ра Фидера, баккалавр теологии и философии, отправился немного раньше, чтобы приготовиться заранее к совершению священнослужения.

Все окончилось благополучно, и торжество сопровождалось отменным великолепием. Корнелия, в своих синих очках и маленьких кудрях, выступила чинно и важно, как юная пава, и д-р Блимбер вручил ее, как человек, заранее совершенно обдумавший все стороны великого дела. Газовые девушки волновались, по-видимому, больше всех. М-с Блимбер тоже была растрогана, но весьма немного. При выходе из церкви, м-с Блимбер заметила Альфреду Фидеру, что теперь ей остается только познакомиться и поговорить с Марком Туллием Цицероном в его прелестном тускулануме, и она спокойно закроет глаза, ибо тогда свершатся все желания её счастливой жизни.

Затем для немногих гостей был сервирован завтрак, великолепный, классический завтрак. М-р Фидер был чрезвычайно изворотлив и весел, и его остроумие до такой степени подействовало на впечатлительную душу м-с Тутс, что почтенный её супруг не раз принужден был делать через стол энергичные замечания: "Сусанна, дружок мой, не надсажайся, сделай милость!" При окончании завтрака, м-р Тутс, несмотря на телеграфические сигналы своей супруги, счел с своей стороны иеизбежно необходимым произнести приличную речь, которая могла бы достойным образом завершить великолепное торжество. Для этой цели м-р Тутс поднялся на ноги и начал так:

"Прошло много лет, как в этом доме удручались... ничего, собственно говоря... я хотел кое-что заметить насчет умственной пытки, или, так сказать, ломанья головы; но это - вздор, трын-трава... я никого не обвиняю. Я был почти свой y Блимбера в семействе и даже целый год имел в учебной комнате свою собственную конторку, за которой упражнялся... но это не идет к настоящему делу. В настоящий торжественный день друг мой Фидер... Фидер...

- Сочетался браком, - подсказала м-с Тутс.

"При этом, леди и джентльмены, не лишним считаю заметить, что моя жена - самая экстраординарная из всех возможных женщин, и если бы теперь на моем мест говорила она, нет сомнения, её речь, что называется... ну, разумеется, вы понимаете, что она, точно так же, как и я, или, так сказать, я вместе с нею не могу допустить, чтобы друг мой Фидер, сочетавшийся браком... браком...

- С мисс Блимбер, - подсказала м-с Тутс.

- Нет, мой ангел, с м-с Фидер, - возразил м-р Тутс, делая коротенькое отступление в пользу своей супруги. - Итак, леди и джентльмены, моя мысль, собственно, та, что: "Их же соедини...

- Бог соединил, - поправила Сусанна.

- Вот это так, душенька, совершенно так. - "Их же Бог соединил, человек да не разлучает". Следовательно, в настоящую минуту, я никак не могу допустить, чтобы друг мой Фидер, сочетавшийся законным браком с м-с Фидер, не позволил мне... что называется... предложить тосты за их здоровье. Итак, да горит факел гименея, подобно радостному маяку, и да будут цветы, разсыпанные нами сегодня на их торжественной стезе, да будут, говорю, сии цветы разрушителями и... и... и, что называется, сокрушителями мрака!

Др Блимбер, отличный знаток метафор и фигур, удостоил милостивым одобрением витиеватую речь своего бывшого питомца и, потирая руки, сказал:

- Очень хорошо, Тутс! Право, Тутс, очень хорошо!

Затем м-р Фидер произнес в ответ комическую речь, проникнутую весьма замечательным юмором. Альфред Фидер, баккалавр теологии и философии, благоволил изъявить в приличном тоне душевный восторг по поводу вожделенного родства с почтенной фамилией Блимбер. Затем д-р Блимбер звучным голосом изложил несколько афоризмов и сентенций в легком пастушеском стиле, относительно камышей, цветов и пчел, которыми отныне он и его супруга будут окружены в своей сельской, пастушеской хижине. Вскоре после того глаза y д-ра Блимбера запрыгали весьма оригинальным образом. Скромная м-с Блимбер поспешила распустить собрание и немедленно, куда следует, отправила в карете свою дочку с другом её сердца.

М-р и м-с Тутс удалились в Бедфорд, где м-с Тутс проживала в бывалое время под своим старым девичьим именем Сусанны Ниппер Выжиги. Здесь им подали письмо, которое м-р Тутс читал, вертел, перечитывал и перевертывал до того, что его супруга решительно испугалась.

- Сусанна, дружок мой, - сказал м-р Тутс, - испуг еще гораздо хуже надсады. Успокойся, сделай милость.

- От кого письмо? - спросила м-с Тутс.

- От капитана Куттля, мой ангел. Пожалуйста, не горячись. Лейтенанта Вальтера и мисс Домби ожидают с часу на час.

- О нет, мой милый, не старайся меня обмануть, - с живостью возразила м-с Тутс, быстро вскочив с своего места. - Вижу по твоим глазам, что они уже приехали, не так ли?

- Поди вот и проведи ее! - воскликнул м-р Тутс в порыве глубочайшого изумления. - Ты угадала, мой ангел, они уже в Лондоне. Мисс Домби виделась с отцом, и они помирились.

- Помирились! - вскричала Сусанна, хлопая руками.

отца из старого дома на квартиру, где они живут с лейтенантом Вальтером. М-р Домби ужасно болен, чуть ли не при смерти, и мисс Домби не отходит от его постели.

М-с Тутс заплакала навзрыд.

- Сусанна, радость моя, припомни, сделай милость, что говорил доктор. Ну, если не можешь припомнить, так и быть, это ничего, да все-таки плакать-то не нужно.

М-с Тутс оправилась быстро и еще быстрее подскочила к своему супругу, заклиная его всем святым отправить ее немедленно к её безценной горлинке, к её сизой голубушке, и м-р Тутс был далеко не такой человек, чтобы оставаться хладнокровным к этим энергичным проявлениям женственного сердца. Немедленно они согласились ехать вместе и представить собственные особы в ответ на капитанское письмо.

Теперь, по неисповедимым судьбам всесильного рока, оказалось так, что в этот чреватый событиями день сам капитан Куттль принимал весьма деятельное участие в одном свадебном поезде, где он был дополнительным, впрочем, довольно важным, действующим лицом. Это произошло совершенно случайным образом, вот как:

Повидавшись с Флоренсой и взглянув с невыразимым наслаждением на её ребенка, капитан, после продолжительных разговоров и совещаний с Вальтером Гэем, вышел погулять. Капитан шагал медленно, с разстановкой и понурив лощеную шляпу, но как только перед умственным его взором являлся младенец Флоренсы, в одно мгновение он весь с головы до ног проникался самым эксцентричным восторгом, смеялся на всю улицу и высоко бросал над головой свою лощеную шляпу, к назиданию любопытных пешеходов, которые останавливались невольно, чтобы полюбоваться, с какою ловкостью помешанный чудак ловит на воздухе свой головной убор. Быстрые перемены света и тени, которым подвергали капитана эти два противоречащих предмета глубокой думы, чрезвычайно расшевелили его жизненную деятельность, и через несколько минут он уже выступал самым скорым шагом, уверенный, что вот теперь-то именно ему надобно погулять да погулять. Увлекаемый всесильным влиянием рока, капитан, сам не зная как, выбрал местом для этой прогулки свой старый квартал, куда, вниз по течению Темзы, и направились его шаги мимо корабельных мачт, весел, блоков, смоляных бочек, доков, каналов, висячих мостов и так далее, все по направлению к Корабельной площади.

Все эти любопытные предметы, со включением каланчей и пожарных труб, имели на капитана такое успокоительное действие, что он мало-по-малу пришел совершенно в нормальное состояние и уже затянул, для препровождения времени, отрывок из баллады "О любовных похождениях Пегги", как вдруг, при повороте за угол, он, совершенно неожиданно, наткнулся на триумфальную процессию, которая шла прямо на него. Капитан обомлел.

серебряные часы, принадлежащие - можете вообразить! - командиру Бенсби, её шея была украшена длинною-предлинною бронзовою цепью. Эту даму вел под руку не кто другой, как самь Бенсби, командир "Осторожной Клары", и лицо этого мудреца - можете представить! - было проникнуто совершенным отчаянием, как будто он попался к диким на неизвестный остров, и его того и гляди изжарят на мелком огне. За ними веселым хором выступали маленькие Мак Стингеры, прискакивая и припрыгивая от полноты душевного восторга. За ними две старые леди, угрюмые и черствые, вели под руку коротенького джентльмена в высокой шляпе. Процессию заключал вертлявый юнга с корабля Бенсби с двумя огромными зонтиками под мышкой. Все, казалось, было устроено по обдуманному плану, и один взгляд на расфранченную компанию, независимо от безпардонной неустрашимости дам, достаточно убедил капитана Куттля, что это была процессия роковая, убийственная, и что обреченной жертвой был не кто иной, как сам командир "Осторожной Клары".

Первым побуждением капитана было - бежать со всех ног и без оглядки. Это же, казалось, было первым побуждением и Бенсби; но вдруг компания огласила воздух радостным криком нечаянного свидания, и Александр Мак Стингер подбежал к капитану с раскрытыми объятиями. Куттль прирос к земле.

- Ведь вот, подумаешь, человек с человеком не то, что гора с горой, всегда как-нибудь да столкнутся, - начала м-с Мак Стингер. - Здравствуйте, капитан! Как вы живетеможете? Я уже на вас давно не сержусь, кептен Куттель, и, право, нечего вам меня робеть. Я иду к Божьему алтарю, и надеюсь, вы поймете, в эту минуту я простила всем своим лиходеям. - Мой супруг, кептен Куттель! - заключила м-с Мак Стингер, указывая на обреченную жертву.

Безталанный Бенсби не смотрел ни на невесту, ни на друга, но его отчаянное око устремлено было в безпредельный горизонт и не останавливалось ни на каком предмете в особенности. Когда капитан протянул руку, Бенсби машинально протянул и свою, но ни слова не сказал в ответ на дружеское приветствие Куттля.

- Если вы, так же как и я, отложили вашу закоснелую вражду, - сказала м-с Мак Стингер, - и хотите при таком торжественном случае быть полезным вашему единственному другу, то мы, кептен Куттль, готовы с удовольствием причислить вас к нашему обществу. Идите с нами в часовню. Вот эта леди, рекомендую, моя свадебная подруга и она с удовольствием принимаег покровительство капитана Куттля, - заключила м-с Мак Стингер, указывая на одну из храбрых дам.

что в этих случаях решается судьба человека утвердительным ответом на вопрос пастора: - "Согласен ли" и потому в критических обстоятельствах он заранее решился отвечать без околичностей: "Не хочу". Мало-по-малу это подозрение, как ни на чем не основанное, совершенно исчезло, и добрый капитан уже исключительно боялся за командира "Осторожной Клары", до того боялся, что холодный пот начал пробиваться крупными каплями с его чела, и он некоторое время был решительно неспособен внимать бойким речам своей прекрасной дамы. Успокоившись несколько от душевной тревоги, капитан узнал, что его леди - вдова некоего м-ра Бокума, служившого при таможне, что она, м-с Бокум - закадычная приятельница м-с Мак Стиниер, которую любит и уважает, как совершеннейшую представительницу прекрасного пола, далее, что она частенько слыхала о капитане Куттле и надеется, что теперь почтенный капитан, без сомнения, оставил свою прежнюю одинокую жизнь; далее, что м-р Бенсби удостоивается теперь небесного благословения, которое, впрочем, он едва ли оценит надлежащим манером, так как мужчины вообще народ ветрениый, и прочее, и прочее.

Капитан Куттль очень явственно заметил, что м-с Бокум во все это время не спускала глаз с жениха, и всякий раз, как свадебное общество проходило через какой-нибудь сквозной двор или узкий переулок, представлявший благоприятные случаи к побегу, она вытягивалась во весь рост и ускоряла шаги, изъявляя очевидную готовность в случае надобности задержать дезертира на первых порах. Другая леди, так же как и её супругь, коротенький джентльмен в высокой шляпе, держали, с своей стороны, ухо востро и следовали по пятам обреченной жертвы; притом, сама м-с Мак Стингер до того завладела командиром "Осторожной Клары", что всякая мысль о спасении посредством бегства становилась решительно невозможною. Все эти штуки были очевидны даже для праздношатающихся уличных зевак, и они очень весело подтрунивали над храброй невестой, сопровождая весь кортеж криком и гвалтом. М-с Мак Стингер была убийственно равнодушна ко всему, a жених её утратил, по-видимому, всякое сознание.

Капитан сделал несколько попыток передать философу свои мысли односложными звуками и сигналами, но без всякого успеха, так как подвижная гвардия следила за каждым движением. Да и трудно было в какое бы то ни было время пробудить внимание командира "Осторожной Клары", ибо он не имел привычки всматриваться в ближайшие предметы. Таким образом, они благополучно прибыли в часовню, помещавшуюся в довольно опрятном здании, которое недавно нанял достопочтенный Мельхиседек Гоулер, ярый представитель секты рентеров.

командира "Осторожной Клары".

- Дружище, - сказал он, - как идут дела?

- Прескверно! - отвечал м-р Бенсби, совершенно забыв о присутствии достопочтенного Мельхиседека, что, натурально, могло быть извинено только отчаянным положением, в каком он находился.

- Бенсби, - шептал капитан, - по своей ли ты воле на этом месте?

"Нет!"

Бенси, теперь, как и всегда, смотревший с неподвижным лицом на противоположный конец мира, не дал никакого ответа.

- Отчалим, любезный! - сказал капитан.

- Что толку? - возразил удрученный мудрец. - Она меня настигнет y самых полюсов.

- Ну да попытайся, любезный. Ободрись, и марш налево кругом. Еще есть время. Ну же, ну! Отчаливай Бенсби!

- Все это началось с твоего проклятого сундука.

- Эх, окаянная баба! Подцепить человека с твоими убеждениями!

М-р Бенсби испустил подавленный вздох.

- Ну же, любезный! - говорил капитан, толкая его локтем. - Пора! отчаливай живеи, a я прикрою тебя сзади. Время летит. Бенсби, утекай! Ведь дело об избавлении, друг ты мой милый! Ну, хочешь - раз!

- Да, слушай же команды, Бенсби! два!

Бенсби не шевелился.

- Об избавлении идет дело! Слушай, вот тебе, три! Ну, ну, утекай! Теперь или никогда!

Одним из самых страшных обстоятельств этой церемонии для капитана Куттля было необыкновенное участие, которое принимала в ней мисс Юлиана Мак Стингер, вылитый портретик своей матушки. Она, по-видимому, сосредоточила все свои способности на том, что совершалось перед её глазами, и капитан, с замиранием сердца, видел в ней плодовитый зародыш бесконечных западней и ловушек, которые, иостоянно, в продолжение целых поколений, на Корабельной площади разставлены для честных моряков, лишенных всякой способности защищать свою личность против сухопутного коварства. Зрелище поразительное и даже экстраординарное в своем роде, ибо мисс Юлиана Мак Стингер затмевала собой и м-с Бокум с её железной волей, и коротенького джентльмена с его высокой шляпой, и даже самое Мак Стингер с её отчаянной и свирепой непреклонностью. Маленькие Мак Стингеры весьма не много смыслили в этих делах, и главнейшим их увеселением, в продолжение церемонии, было - путешествовать по ногам джентльменов; но зато тем поразительнее выставлялся кфнтраст этих невинных малюток с мисс Юлианой, воплощавшей в себе будущую безпардонную даму со всеми её принадлежностями. "Каких-нибудь два, три года, - думал капитан, - и горе несчастному, который вздумает приютиться под одною кровлею с этой девицей".

Церемония закончилась шумным ликованием юных птенцов благоприобретенной семьи м-ра Бенсби, которые все бросились на шею к милому папаше и просили y него деньженок на бонбошки. Когда кончились эти излияния нежнейших, трогательных чувств, процессия готова была выступить из церкви, но, вдруг, на некоторое время, ее приостановил неожиданный вопль со стороны Александра Мак Стингера. Этот милый птенец, взглянув на могильные памятники подле часовни, ни с того ни с сего забрал себе в голову, что его маменьку хотят будто зарыть в свежей могиле, и она с ним распрощается навсегда. На этом законном основании он завизжал с изумительной силой, и его младенческое личико даже почернело от надрыва. Но как ни были трогательны эти умилительные знаки сыновней любви, маменька его была отнюдь не такая дама, чтобы позволить в своем присутствии выказывать подобную слабость. После безполезных попыток образумить малютку подзатыльниками и щелчками, она выволокла его на свежий воздух, поставила на мостовую, и вскоре свадебная компания имела удовольствие слышать громкие аплодисменты, которые раздавались по спине и плечам юного Александра.

Когда все пришло в стройный порядок, процессия, с приличным торжеством, двинулась опять на Корабельную площадь, при громких свистках и рукоплесканиях праздношатающихся зевак, которые, скидывая шляпы, униженно кланялись м-ру Бенсби и поздравляли его с благополучным приобретением красавицы. Капитан проводил компанию до дверей девятого номера, но дальше идти не хотел, несмотря на великолепный пир, который был приготовлен для счастливых гостей. Во-первых, м-с Бокум, свободная теперь от исполнения своей трудной обязанности - пленник натурально вырваться бы не мог - обратила все свое внимание на капитана и засыпала его отчаянными любезностями, а, во-вторых, честный капитан слишком мучился угрызениями совести при мысли, что он сам некоторым образом завел своего приятеля в эту западню, хотя, конечно, ему никак не могло придти в голову, чтобы мудрый Бенсби, совершеннейший знаток человеческой натуры, допустил таким образом опутать себя. Поэтому капитан, не входя в брачный дом, учтиво раскланялся с своей дамой и отправился назад, обещая, впрочем, воротиться опять не позже, как часа через два.

Капитан устал, растерялся, был взволнован, но ему, однако, ничего не стоило в этот же день завернуть на часок к м-ру Домби, хотя квартира этого джентльмена была теперь за городом в одном из самых отдаленных лондонских предместий. Туда он и направил свои шаги, не заходя даже к старику Соломону в пределы деревянного мичмана.

В самом деле, м-р Тутс и его супруга были уже здесь.

Тотчас же по прибытии в этот дом, мисс Тутс схватила на руки чьего-то ребенка, уселась с ним на ступени лестницы и принялась его лелеять, целовать, миловать и няньчить с необыкновенным, истинно-материнским восторгом. Флоренса была тут же с потупленною головою, и трудно было сказать, кто был милее для м-с Тутс, мать или ребенок, или кто из них был нежнее, Флоренса к м-с Тутс или м-с Тутс к Флоренсе, или обе оне к невинному младенцу.

- Папенька ваш очень болен, душечка мисс Флой? - спросила Сусанна.

- Очень, очень болен, - сказала Флоренса. - Сусанна, друг мой, пожалуйста, не называйте меня моим старым именем. A это что? - воскликнула Флоренса, бросив изумленный взгляд на её костюм. - Старое платье, моя милая? старая шляпка, букли, все старое?

Сусанна залилась слезами и покрыла поцелуями маленькую ручку своей безценной, несравненной горлинки, мисс Флой.

этом отношении. Еще прежде, чем вы обвенчались, да и после, она говорила тысячу раз, что, когда бы вы ни воротились домой, она будет приходить к вам не иначе, как в том самом платье, в котором вы привыкли ее видеть. Она, видите ли, боится, как бы вы не стали меньше ее любить, если она переменит свой костюм. Да и то сказать, это платье к ней отлично идет, и я ее обожаю в нем. Милая мисс Домби, пусть она будет опять вашей горничной, нянькой, всем, чем была прежде, как будто в её жизни не случилось никаких перемен. Да только вот что, Сусанна, - заключил м-р Тутс, говоривший с большим одушевлением и чувством, - об одном прошу тебя, мой ангел, помни, сделай милость, докторский совет, и не надсажайся слишком много!