Оливер Твист.
XLVIII. Бегство Сайкса.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Оливер Твист. XLVIII. Бегство Сайкса. (старая орфография)

XLVIII. Бегство Сайкса.

Из всех злодеяний, совершенных под покровом темноты в широко раскинувшемся Лондоне, пока ночь висела над ним, это было самое страшное. Из всех ужасов, подымавшихся в утреннем воздухе вместе с миазмами, это преступление было самое постыдное и самое жестокое.

Солнце - яркое солнце, которое приносит человеку не только новый свет, но и новую жизнь, и надежду, и свежесть - засияло над многолюдным городом во всей своей ясной, лучезарной красоте. Сквозь богатые цветные стекла и в заклеенные бумагою окна, в просветы церковного купола и в разселины жалких лачуг оно поровну вливало свои прямые лучи. Оно осветило и комнату, где лежала убитая женщина. Оно осветило ее. Сайкс хотел заградить ему доступ, но свет вливался опять. Если зрелище было ужасно при бледном разсвете, то каким было оно теперь, при этом сверкающем сиянии дня!

Он не двигался; он боялся тронуться с места. Послышался стон, и её рука шевельнулась. В изступлении и ужасе он нанес ей удар, и еще, и еще. Он набросил на нее одеяло. Но еще страшнее было думать о её глазах и представлять себе, что они устремляются на него, чем видеть их обращенными кверху и словно следящими за отражением лужи крови, трепетавшим и игравшим на потолке при свете солнца. Он снял прочь одеяло. Перед ним лежало тело - только плоть и кровь, не более - но что за плоть и как много крови!

Он высек огонь, растопил очаг и засунул в пламя дубину. К её концу прилип волос, который вспыхнул и, съежившись в виде легкого пепла, полетел вверх по трубе, захваченной тягой. Даже и это напугало его при всей его смелости; но он продолжал держать в огне дубину, пока она не перегорела пополам, и тогда он оставил обломки на угольях, чтобы они догорели и обратились в золу. Он умылся и вычистил платье; кое где были пятна, которые нельзя было устранить. Он вырезал эти места и сжег их. Сколько этих пятен по всей комнате! Даже лапы собаки были в крови.

Все это время он ни разу не поворачивался спиной к трупу, ни на одно мгновение. Окончив свои приготовления он вышел, пятясь задом через дверь и таща с собой собаку, чтобы она не выпачкала снова лап в крови и не унесла на улицу новых улик преступления. Он безшумно закрыл дверь, запер ее, вынул ключ и покинул дом.

Он перешел на другую сторону улицы и взглянул на окно, чтобы удостовериться, что снаружи ничего не заметно. Попрежнему была задернута занавеска, которую она хотела откинуть, чтобы дать доступ свету, которого ей не пришлось больше увидеть. Тело лежало почти как раз под окном. Он это знал. Боже, как солнце заливает лучами это самое место!

Он смотрел туда лишь одно мгновение. Покинув комнату, он почувствовал облегчение. Он свиснул собаку и быстро зашагал прочь.

Он прошел через Айлингтон, поднялся на холм Хайгэта, где стоит памятник в честь Уиттингтона, и повернул вниз к Хайгэтскому пригорку, не имея цели и не зная, куда идти. Он тотчас свернул вправо, едва начав спускаться, и направившись по тропинке через поля, миновал опушку Сэнского леса и вышел на поросший вереском Хемпстедский пустырь. Пересекши котловину близь Долины Здоровья, он вскарабкался на подъем и, пройдя поперек дороги, соединяющей села Хемпстед и Хангэт, пошел вдоль пустыря к полям у Северного Конца; добравшись до полей, он лег под плетнем и заснул.

Скоро он опять был на ногах и покинул поля - приблизившись к Лондону по проездной дороге. Затем пошел снова назад; затем пересек другую часть того пустыря, где он проходил уже; затем принялся бродит туда и сюда по полям, ложась на берегу канав, чтобы отдохнуть, и, вскакивая на поиски другого места; вскоре снова останавливался, и снова начинал блуждать.

Куда бы пойти ему поблизости, где было бы не очень многолюдно и можно было закусить и выпить? Хендон! Это как раз подходящее место; оно расположено недалеко и в то же время в стороне от дороги. Он направил туда свой путь, то принимаясь бежать, то, по какой то странной несообразности, плетясь черепашьим шагом и даже останавливаясь на месте и начиная безцельно сбивать палкой ветки кустов. Но когда он пришел туда, все, кто попадались ему навстречу - даже дети у дверей домов - смотрели на него словно с подозрением. Опять он повернул назад, не имея смелоcти купит даже кусок хлеба или кружку питья; хотя много часов уже он ничего не ел. И еще раз укрылся он в вересняке, не зная, куда идти.

Он, исходив многия мили, каждый раз возвращался все к тому же самому пустырю. Миновали утро и полдень и уже день клонился к вечеру, а он попрежнему блуждал туда и сюда, уходил и возвращался назад, пускался в обход, и все кружил, и кружил около прежнего места. Наконец вырвался из этого заколдованного круга и направился к Хэтфильду.

В девять часов вечера он, совершенно изнуренный, вместе с собакой, прихрамывавшей и обезсилевшей от непривычного путешествия, свернул вниз по холму, против церкви тихого села, и, тяжело шагая по небольшой улице, незаметно вошел в маленькую харчевню, слабый огонек которой указал ему путь. В столовой топился очаг, и несколько рабочих-сельчан сидели у огня, прихлебывая пиво. Они потеснились, чтобы дать место новому посетителю, но он сел в самом далеком углу и принялся за еду и питье наедине или, вернее, в компании с собакой, которой иногда бросал куски.

Посетители разговаривали о местных полях, о фермах; когда эти темы были исчерпаны, то беседа перешла на то, сколько лет было старику, которого похоронили в предыдущее воскресенье. Молодые из собеседников считали его очень старым, а старые заявляли, что он был совсем еще молод - не старше, по словам одного седого дедушки, чем он. В нем еще было жизни и крайней мере на десять или пятнадцать лет, если бы он был осторожнее.

В таком разговоре не было ничего, что могло бы привлечь внимание или встревожить. Разбойник, расплатившись, продолжал сидеть, молчаливый и никем не замечаемый, в своем углу, и почти заснул, когда его наполовину разбудило шумное появление нового посетителя.

Это был один из тех мастеров на прибаутки - не то коробейников, не то шарлатанов - которые ходят из деревни в деревню, продавая точила, бритвы, ремни, мыло, мазь для сбруи, лекарства для собак и лошадей, дешевые духи, косметику и тому подобные товары, сложенные в привязанной у них за спиною коробке. Его появление было сигналом к обмену разнообразными веселыми шутками с поселянами, не утихавшими до тех пор, пока он не кончил удина и не открыл своего короба с сокровищами, остроумно соединив таким образом приятное с полезным.

- А что это за лакомство? Хорошо ли на вкус, Гарри? - спросил ухмыляясь, один из поселян, указывая на круглые куски какого то состава в углу ящика.

крепе, тике, на сукне, на коврах, на мериносе, на ратине, на шерсти, на бумазее, на муслине. Пятна от вина, от ягод, от пива, сырости и краски, от смолы и от всего исчезают при одном прикосновении с незаменимым и неоценимым составом. Даме, запятнавшей честь, стоит только проглотить один кусок, и она сразу смоет свой позор, потому что это ядовито. Джентльмену, который хочет доказать свою честь, достаточно забить один кусок в дуло, и он сразу устранит все сомнения, потому что это не только может заменить пулю, но и обладает гораздо более резким запахом, а следовательно является наилучшим средством. По пенсу за штуку! При всех этих драгоценных свойствах, по пенсу за штуку!

Два покупателя уже были готовы, а несколько других колебались. Торговец, заметив это, усилил свое красноречие.

- Этот состав весь раскупается нарасхват, как только его успевают приготовить. Над его выработкой непрерывно заняты четырнадцать водяных двигателей, шесть паровых машин и гальваническая батарея, и все таки они не успевают достаточно наготовить, хотя рабочие трудятся так неустанно, что умирают на месте, и тогда вдовам назначают пенсию, считая двадцать фунтов в год на каждого ребенка, а за двойню пятьдесят! По пенсу за штуку! Если угодно, по два полпенса, да и четыре фартинга {Фартинг равен четверти пенса.} будут приняты с величайшим удовольствием. По пенсу за штуку! Пятна ягодные, винные, пивные, пятна от сырости, от краски и от грязи, пятна смоляные, кровяные! Вот на шляпе одного джентльмена из вашей компании вы видите пятно, которое я вычищу раньше, чем он успеет поднести мне кружку эля...

- А!.. - вскричал Сайкс, вскакивая. - Давайте назад шляпу!

- Я вычищу ее, сэр, - сказал коробейник, подмигнув остальным, - раньше, чем вы успеете подойти с того конца комнаты. Джентльмены, соблаговолите обратить внимание на темное пятно на шляпе этого джентльмена - оно не более шиллинга, но превышает полкрону. Будет ли это пятно от сырости, краски или грязи, винное, ягодное, пивное, смоляное или кровяное...

Ему не пришлось сказать, так как Сайкс с зловещим проклятием опрокинул стол и, выхватив шляпу из рук торговца, бросился вон.

С той же самой бурей противоположных чувств и нерешимостью, которые, против его воли, весь день не покидали его, убийца, видя, что за ним никто не пошел следить и что его очевидно приняли за какого нибудь пьяного и нелюдима, вернулся в городок и, сторонясь от света фонарей кареты, которая стояла на одной из улиц, заметил, проходя мимо, что это приехала почта из Лондона и остановилась у почтовой конторы. Он почти уверен был, какие новости она привезла, но тем не менее перешел через дорогу и стал прислушиваться.

Почтальон стоял у двери, поджидая сумки с письмами. В эту минуту подошел человек, одетый лесником, и почтальон передал ему корзину, стоявшую на тротуаре.

- Это для ваших, - сказал он. - Да поторопитесь вы там, слышите? Проклятая сумка, не могли ее приготовить до сих пор за целый вечер; на что это похоже!

- Что в столице нового, Бен? - спросил лесник, отступая к ставням окна, чтобы удобнее обозреть лошадей.

- Ничего не смогу сказать, - ответил тот, натягивая перчатки. - Вот разве поднялась немного цена на зерновой хлеб. Я слышал тоже, что где то у Спитальфильда убили кого то, не не могу этому придать большой веры.

- Нет, это действительно случилось, - сказал выглянувший из окна кареты джентльмен. - И притом зверское убийство.

- Вот как, сэр? - произнес почтальон, дотронувшись до своей шляпы. - А скажите пожалуйста, кого убили - мужчину или женщину?

- Женщину, - ответил джентльмен, - Говорят...

- Скоро ли, Бен? - нетерпеливо сказал кучер.

- Проклятая сумка! - ответил почтальон. - Дa вы там заснули все, что ли?

- Иду! - отозвался служитель конторы, выбегая из двери.

- Иду! - проворчал почтальон. - Иду так же скоро, как та молодая и богатая невеста, которая должна в меня влюбиться, только не знаю когда. Давайте сюда. Ну, с Богом!

Рог протрубил несколько веселых нот, и карета исчезла из виду.

Сайкс продолжал стоять на улице, очевидно, безучастный к тому, что сейчас услышал, и не волнуемый иным чувством, кроме сомнения, куда идти. Наконец он повернул опять назад и двинулся по дороге, идущей от Хэтфильда к Сент-Альбансу.

Он угрюмо шел вперед. Но когда город остался позади и он очутился среди уединения и мрака дороги, в его душу начал закрадываться страх, и трепетный ужас обуял его. Каждый предмет впереди, - будь то дерево или тень, колебался ли он или был недвижен, - принимал какие нибудь страшные очертания. Но эта боязнь ничего не значила по сравнению с преследовавшим его сознанием, что тот страшный образ, который был утром перед его глазами, идет теперь за ним по пятам. Он мог в темноте различить его тень, не упустив ни одной подробности очертаний, мог видеть, как грозно и твердо призрак убитой идет позади. Он слышал шорох её платья в шепоте листьев, и каждое дуновение ветра приносило с собой её последний тихий стон. Если он останавливался, стоял и призрак. Если он принимался бежать, то видение не покидало его - но оно не бежало - это было бы облегчением - а неслось, как мертвое тело, на крыльях какого-то однообразного печального ветра, который не усиливался и не замирал.

сзади него. Утром он удерживал это видение впереди себя, но теперь оно было позади него, и он знал, что это навсегда! Он прижался спиною к откосу, но чувствовал, что оно стоить над ним, выделяясь на холодном ночном небе. Он растянулся на дороге, легши на спину. Оно стояло у его головы, безмолвное, прямое и недвижное, - живой надгробный памятник, надпись которого была начертана кровью.

Можно ли говорить, что убийцы иногда избегают суда и что Провидение бездействует? Сотни жестоких смертей заключены в одной бесконечной минуте этой агонии ужаса.

В поле, где он проходил, стоял сарай, которые мог дать кров для ночлега. Перед входом стояли три высоких тополя от которых темнота внутри сарая еще больше сгущалась; ветер зловеще завывал среди ветвей. Он не мог идти дальше до наступления нового дня; и прилег здесь, вплотную к стене, чтобы встретить новую пытку.

Теперь другое видение преследовало его, столь же упорное, но более страшное, чем то, от которого он избавился. Те широко раскрытые глаза, такие потухшие и стеклянные, что ему легче было видеть их наяву, нежели думать о них, появились среди темноты, светлые, но ничему не дававшие света. Только два было глаза, но они были повсюду. Если он зажмуривал глаза, то перед ним представала комната со всей знакомой ему обстановкой - и такими подробностями, которых он и не вспомнил бы, если бы вздумал возстановить эту картину по памяти. Все предметы были на обычных местах. И тело было на своем месте, и глаза были точь в точь такие, какими он видел их, уходя. Он встал и вышел в поле. Призрак снова был позади. Он вернулся в сарай и опять растянулся на земле. Но не успел он улечься, как глаза были уже перед ним.

Здесь он оставался, охваченный таким ужасом, какого никто не знал до него, дрожа всем телом и обливаясь холодным потом, когда вдруг ночной ветер принес шум отдаленной тревоги и гул смешанных криков. Людской голос в этом глухом месте, хотя бы он был поводом к тревоге, был для него отрадою. Перед лицом возможной опасности к

Широкий небосвод, казалось, охвачен был пламенем. Поднимаясь кверху вместе с дождем искр и возносясь один над другим, перебегали огромные огненные языки, освещая окрестность на многия мили кругом и посылая облака дыма к тому месту, где он стоял. Крики становились громче, новые голоса примешивались к общему шуму, и он различал возгласы "пожар!" среди звона в набат, падения тяжелых балок и трещания пламени, которое, встретив какое нибудь новое препятствие, вскидывалось кверху, ободренное горючею пищей. Суматоха росла. Там были люди - мужчины, женщины - там был свет, движение. Перед ним будто открылась новая жизнь. Он кинулся вперед - прямо, стремглав, пробиваясь сквозь колючие кусты и заросли и перескакивая через плетни и ограды, так же стремительно, как и его собака, которая летела впереди него с громким и звонким лаем.

Он добежал до горевшей постройки. Полуодетые люди метались туда и сюда; одни старались вывести испуганных лошадей из конюшен, другие - выгоняли скот из загородей и надворных строений, третьи выходили из охваченного огнем дома, нагруженные вещами, среди сыпавшагося на них дождя искр и падавших кругом раскаленных, обугленных балок. Из отверстий, где час тому назад находились окна и двери, вырывалось яростно бушующее пламя; стены колыхались и коробились под напором огненного потока; расплавленный свинец и железо, раскаленные добела, лились и сыпались на землю. Женщины и дети громко плакали, мужчины ободряли друг друга криками и дружными возгласами. Дребезжание пожарных помп и шум дробящейся и кипящей воды, когда струя ударялась о пылающее дерево, смешивались с оглушительной суматохой. Он тоже кричал, пока не охрип и, забыв все и себя самого, ринулся в самую середину давки.

В течении ночи он не переставал бегать туда и сюда; то он качал воду, то стремился сквозь дым и пламя, все время суетясь там, где было больше всего шуму и людей. На приставных лестницах, на крышах построек, на половицах, которые трещали и подавались под его тяжестью, всюду он появлялся, осыпаемый градом падающих кирпичей и камней и заглядывая в каждую область грозного пожара. Но он жил чудною жизнью. Он не получил ни царапины, ни ушиба, не чувствовал усталости и ни о чем не думал, пока не спустилось утро, осветив одне лишь почерневшия, дымящияся развалины.

что предметом их разговора является он. Собака поняла выразительное движение его пальца, и они украдкой пошли прочь вместе. Когда он проходил мимо помпы, у которой сидели несколько человек, то они пригласили его разделить с ними еду. Он съел немного хлеба с мясом, а хлебнув пива, услышал, что пожарные, которые приехали из Лондона, разговаривают об убийстве.

- Говорят, он направился в Бирмингем, - сказал один из них: - но его изловят, потому что сыскная полиция вся на ногах, а завтра будет разослано объявление по всей стране.

Он торопливо ушел и не останавливался, пока в силах был держаться на ногах. Затем он улегся в кустах и предался долгому, но прерывистому и безпокойному сну. Нерешительно и безцельно побрел он дальше, угнетаемый страхом перед новым одиноким ночлегом.

Внезапно он принял отчаянное решение пойти назад в Лондон.

"Там есть по крайней мере с кем перекинуться словом", подумал он, - "и при том можно хорошо спрятаться. Они не ожидают меня изловить так, раз ищут меня за городом. Отчего бы мне не выждать неделю или около того, а затем, потребовав денег у Феджина, - не поехать во Францию? Чорт возьми, попытаюсь."

который он избрал своей целью.

Но собака? Если разосланы уже какие нибудь описания его наружности, то не забудут упомянуть, что его собака исчезла и, вероятно, ушла вместе с ним. Благодаря этому его могут узнать, когда он будет итти по улицам. Он решил утопить ее и на ходу высматривал какой нибудь пруд; в тоже время, подобрав камень, он завязал его в свой платок.

Животное во время этих приготовлений посматривало в лицо своему хозяину. Потому ли, что инстинкт подсказал собаке, в чем его намерения, или разбойник покосился на нее суровее обыкновенного, но она отстала от него несколько более обычного и начала приседать, когда он замедлял шаги. Её хозяин остановился на краю небольшого пруда и оглянулся, подзывая ее; она не шла к нему.

Животное подошло к нему, повинуясь привычке, но когда Сайкс нагнулся, чтобы привязать к его шее платок с камнем. Собака тихо зарычала и отскочила назад.

Собака вильнула хвостом, но не двинулась с места. Сайкс сделал затяжную петлю и позвал ее опять.

Собака подошла, отступила назад, остановилась на минуту и со всех ног кинулась прочь.

Он продолжал свистать и присел в ожидании, что она прибежит назад. Но собака не возвращалась, и он пустился в дальнейший путь.