Оливер Твист.
XLIX. Монкс и мистер Броунлоу наконец встречаются; о чем они говорили и какое известие прервало их беседу.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Оливер Твист. XLIX. Монкс и мистер Броунлоу наконец встречаются; о чем они говорили и какое известие прервало их беседу. (старая орфография)

XLIX. Монкс и мистер Броунлоу наконец встречаются; о чем они говорили и какое известие прервало их беседу.

Начинались сумерки, когда мистер Броунлоу вышел из наемной кареты у своего подъезда и постучался. Когда дверь открылась, то из кареты вышел плечистый мужчина и стал с одной стороны подножки, между тем как с другой стороны поместился второй человек, сошедший с козел. По знаку мистера Броунлоу они помогли третьему выйти из кареты и, ведя его между собою, увлекли в открытую дверь дома. Это был Монкс.

Они поднимались по лестнице, не произнося ни слова. Мистер Броунлоу, идя впереди, указывал путь и направил их в одну из задних комнат. Здесь Монкс, все время шедший с очевидной неохотой, остановился перед дверью. Ведшие его люди вопросительно посмотрели на старого джентльмена.

- У него нет иного выбора, - сказал мистер Броунлоу. - Если он будет упираться или хоть одним движением пальца выкажет неповиновение вам, то вытащите его на улицу, позовите полицию и заявите от моего имени, что он мошенник.

- Как вы смеете так говорить? - спросил Монес.

- А как вы смеете вынуждать меня к этому? - ответил мистер Броунлоу, в упор глядя на него. - Не спятили ли вы с ума, что хотите уйти отсюда? Отпустите ему руки. Ну вот, сэр. Вы имеете полную свободу уйти, а мы - последовать за вами. Но я клянусь вам всем, что для меня самое дорогое и святое, что в то самое мгновение, когда вы ступите на улицу, я арестую вас по обвинению в мошенничестве и присвоении чужих денег. Я тверд и непреклонен в своем решении. Если и вы намерены проявить себя таким же, то ваша кровь пуст падет на вашу же голову!

- Какою властью я схвачен на улице и приведен сюда этими собаками? - спросил Монкс, взглядывая на стоявших по обе стороны его людей.

- Моей, - ответил мистер Броунлоу. - Эти люди наняты мной. Если вы жалуетесь на то, что вас лишили свободы (ведь вы имели возможность и власть вернуть ее себе, когда были еще на улице, но, повидимому, сочли более благоразумным хранить молчание), - то, повторяю, обратитесь к покровительству закона. Я тоже с своей стороны прибегну к закону. Но когда вы зайдете слишком далеко, чтобы можно было отступить, то уж не просите у меня снисхождения. Раз власть над вами перейдет в другия руки, не говорите, что я толкнул вас в пучину, в которую вы бросились сами.

Было видно, что Монкс смущен и встревожен. Он колебался.

- Ваша нерешимость не продлится долго, - продолжал мистер Броунлоу твердо и невозмутимо. - Если вам угодно, чтобы я выставил свои обвинения публично и навлек на вас кару, размеры которой я могу лишь с трепетом предугадывать, но невластен их назначать, то, повторяю еще раз, путь перед вами открыт. Если же нет, и вы взываете к моему снисхождению и к доброте тех, перед кеми вы так глубоко виноваты, то садитесь без дальнейших слов на этот стул. Он поджидал вас целых два дня.

Монкс пробормотал несколько невнятных слов, но все еще не решался.

- Не угодно ли поторопиться, - сказал мистер Броунлоу. - Одного моего слова достаточно, и выбора уже не будет...

Тот все еще колебался.

- Я не имею склонности продолжать переговоры, - сказал мистер Броунлоу. - Так как я защищаю важненшие интересы других, то не имею на это нравственного права.

- Нет ли... - спросил Монкс, запинаясь: - нет ли... средняго пути?

- Нет.

Монкс безпокойно взглянул на старого джентльмена, но не прочтя на его лице ничего, кроме суровости и твердой решимости, вошел в комнату и, пожав плечами, сел.

- Заприте дверь снаружи, - сказал мистер Броунлоу своим людям, - и войдите, когда я позвоню.

Люди повиновались и оставили их с глазу на глаз.

- Нечего сказать, сэр, хорошее обхождение, - произнес Монкс, сбрасывая шляпу и плащ, - со стороны старого друга моего отца.

- Потому, именно, что я был старым другом вашего отца, молодой человек, - ответил мистер Броунлоу: - потому, что надежды и желания юных счастливых лет моих были связаны с ним и с тем прекрасным, родным ему существом, которое в юности было отозвано Богом и оставило меня здесь вести одинокую, безотрадную жизнь; потому именно, что он, еще мальчиком, на коленях стоял рядом со мной у смертного одра своей единственной сестры в то самое утро, когда она - Небо судило иначе - должна была сделаться моей женою; потому именно, что мое наболевшее сердце было привязано с этих пор и не покидало его во всех его испытаниях и заблуждениях до самой его смерти; потому именно, что душа моя наполнена старыми воспоминаниями и картинами былого и даже встреча с вами пробуждает прежния думы, - только по этим причинам во мне возникло побуждение отнестись к вам с такой снисходительностью теперь. - Да, Эдуард Лифорд, даже теперь!... И я стыжусь за вас, недостойного носителя этого имени.

- При чем тут имя? - спросил тот после минутного молчания, в течении которого он с угрюмым удивлением наблюдал за волнением своего собеседника. - Что составляет для меня имя?

- Ничего, - ответил мистер Броунлоу. - Для вас ничего. По это же имя носила и она, и даже теперь, на разстоянии стольких лет, оно меня, старика, обдает тем же жаром и трепетом, как бывало прежде, когда кто нибудь произносил его при мне. Я очень рад, что вы переменили его... очень, очень рад.

- Все это прекрасно, - сказал Монкс (будем называл его этим вымышленным именем) после долгой паузы, во время которой он с угрюмым, вызывающим видом ерзал на месте, а мистер Броунлоу сидел, закрыв лицо рукой. - Но что вам от меня нужно?

- У вас есть брат, - сказал мистер Броунлоу, очнувшись от своего полузабвения: - брат, прошептать имя которого вам на ухо, подойдя к вам сзади на улице, оказалось почти достаточно, чтобы против вашей воли привести вас сюда, встревоженного и недоумевающого.

- У меня нет брата, - ответил Монкс. - Вы знаете, что я был единственный сын. С чего это вы толкуете о каких то братьях? Вам это все так же хорошо известно, как и мне.

- Выслушайте то, что мне известно, и вы заговорите иначе, - сказал мистер Броунлоу. - Я вас заинтересую понемногу. Мне известно, что от этого несчастного брака, к которому фамильная гордость и самое жалкое и пустое тщеславие принудили вашего отца, когда он был еще юношей, вы были единственным и крайне неудачным плодом.

- Какой мне толк от крепких выражений, - сказал Монкс с язвительным смехом. - Вам известен факт, и довольно с меня.

- Но мне также известно, - продолжал старый джентльмен: - сколько бедствия, медленной пытки, бесконечной горечи было в этом злополучном союзе. Я знаю, как апатично и безучастно каждый из несчастной четы влачил свою тяжелую цепь среди отравленной жизни. Я знаю, сколько язвительных упреков они бросали друг другу тотчас, когда кончалось соблюдение внешних формальностей; я знаю, как равнодушие уступило место неприязни, неприязнь - ненависти, ненависть - отвращению, пока они наконец не порвали связи окончательно и не поселились далеко друг от друга, каждый нося с собой мучительный обрывок цепи, расковать которую могла лишь смерть, и которую они должны были скрывать в новом общественном кругу, под маской напускного веселья. Вашей матери удалось это. Она скоро забылась. Но сердце вашего отца эта цепь много лет продолжала язвить и терзать.

- Да, они жили отдельно, - сказал Монкс. - Что же из этого?

- Когда прошло несколько времени после их разрыва, - ответил мистер Броунлоу, - и ваша мать, всецело отдавшись легкомысленной жизни на континенте, совершенно забыла молодого мужа, которого она была на десять лет старше, оставшагося дома с разбитою будущностью, то он нашел себе новых друзей. По крайней мере, это-то обстоятельство вам известно.

- Нет, - сказал Монкс, отводя глаза в сторону и топая ногою по полу с видом человека, который решился отрекаться от всего. - Нет.

- Ваше обращение и ваши поступки внушает мне уверенность, что вы не забыли этого и никогда не переставали думать об этом с горечью, - возразил мистер Броунлоу. - Я говорю о том, что было пятнадцать лет назад, когда вам было не больше одиннадцати лет, а вашему отцу только тридцать один, - потому что, повторяю он был почти мальчик, когда его отец приказал ему жениться. Должен ли я коснуться событий, которые бросают тень на память вашего родителя, или вы избавите меня от этого и откроете мне правду?

- Мне нечего открывать, - ответил Монкс. - Продолжайте говорить, если хотите.

- Хорошо, - сказал мистер Броунлоу. - Эти новые друзья были: морской офицер, вышедший уже в отставку и около полугода до этого знакомства потерявший жену, и его двое детей. Их было больше, но из всей семьи остались в живых только двое. Это были дочери; одна - очаровательная девушка девятнадцати лет, другая - еще совсем ребенок лет двух или трех.

- Что мне за дело до этого? - спросил Монкс.

- Они жили, - продолжал мистер Броунлоу, как бы не разслышав вопроса: - в той местности Англии, куда ваш отец забрался в своих скитаниях и где он поселился. Знакомство повело к сближению, сближение - к дружбе. Ваш отец быль обаятелен, как немногие. У него была та же душа и те же личные свойства, как у его покойной сестры. По мере того как старый офицер узнавал его, он стал любить его все больше и больше. Если бы ограничивалось только этим! Но и его дочь полюбила вашего отца.

Старый джентльмен остановился; Монкс кусал себе губы, уставившись глазами на пол. Броунлоу тотчас же продолжал:

- К концу года он был помолвлен, торжественно помолвлен с этой девушкой; он был предметом её первой, неизменной, горячей, целомудренной страсти.

- Это правдивый рассказ о скорби, испытаниях и горести, молодой человек, - возразил мистер Броунлоу - а такие рассказы всегда длинны. Будь это повесть о сплошной радости и счастье, мне пришлось бы говорить очень недолго. Наконец, один из тех богатых родственников, в пользу интересов и общественного положения которых ваш отец был принесен в жертву, как это часто делается, - умер и оставил для поправления всего причиненного им зла ту панацею против всякой скорби, которая его самого удовлетворяла всю жизнь, - деньги. Он должен был отправиться в Рим, где этот человек лечился и после смерти оставил свои дела чрезвычайно запутанными. Он поехал, схватил там смертельную болезнь, и к нему тотчас отправилась ваша мать, захватив и вас с собою, как только получила в Париже извещение об этом. Он умер на другой день после её приезда, не оставив никакого завещания - никакого - там что все состояние досталось ей и вам.

В этом месте рассказа Монкс затаил дыхание и слушал с видом крайне нетерпеливого интереса, хотя глаза его не были обращены на говорившого. Когда мистер Броунлоу замолк на минуту, он переменил свою позу с видом человека, испытавшого внезапное облегчение и вытер разгоряченное лицо и руки.

- Перед отъездом за границу, проезжая через Лондон, - сказал мистер Броунлоу медленно и устремив глаза на лицо Монкса, - он зашел ко мне.

- Я ни разу не слышал об этом, - перебил Монкс голосом, которому старался придать оттенок недоверия, но в котором слышалось скорее неприятное удивление.

- Он зашел ко мне и оставил в числе других вещей картину - портрет рисованный им - портрет этой бедной девушки, который он не хотел оставить дома или везти с собою. Тревога и угрызения совести почти обратили его в тень. Он несвязно, как безумный, толковал о том, что он погубил и обезчестил девушку; он посвятил меня в свое намерение обратить свою собственность в деньги и, предоставив вам и жене часть недавняго наследства, покинуть Англию - я не сомневался, что он покинул бы ее не один - и никогда больше не возвращаться. Даже от меня, своего старинного и первого друга, привязанность которого коренилась в земле, покрывавшей ту, которая была дорога нам обоим, - даже от меня он скрыл дальнейшия подробности своих планов, обещав написать и сообщить мне все, а после того повидаться со мной еще раз - в последний раз на земле. Увы! Оказалось что то был последний раз. Я не получил письма и больше не виделся с ним.

- Я отправился, - продолжал мистер Броунлоу, после короткой паузы: - я отправился, когда все было кончено, в места, где зародилась его - я применю то выражение, которым не задумались бы определить это в свете, так как светские приговоры или одобрения ему безразличны, - где зародилась его преступная любовь; я твердо решил, что если мои опасения окажутся действительны, то это заблудшее дитя найдет сердце и кров, которые утешат и приютят ее. Но семья офицера уехала за неделю перед тем. Они расплатились со всеми мелкими долгами и уехали вечером. Почему и куда - никто не мог сказать.

Монкс вздохнул еще свободнее и осмотрелся с усмешкой торжества.

- Когда ваш брат, - сказал мистер Броунлоу, придвигая к нему свой стул: - когда ваш брат - слабое, беззащитное, нищее дитя - был поставлен на моем пути более могучей силой, чем случай, и был спасен мной от порочной и преступной жизни...

- Что? - вскричал Монкс.

- Да, спасен мной, - сказал мистер Броунлоу. - Я предсказывал вам, что скоро вас заинтересую! Я вижу, что ваш хитрый сообщник умолчал о моем имени, хотя мог ли он знать, что оно вам известно? Итак, когда он лежал в моей квартире, оправляясь от болезни, то его сильное сходство с портретом, о котором я говорил, поразило меня. Даже когда я впервые увидел его, во всей его грязи и убожестве, в его лице я заметил какое то выражение, которое подействовало на меня, как быстрый взгляд на старого друга, промелькнувшого в сновидении. Мне нет надобности говорить вам, что он был снова поймал в сети, прежде чем я узнал его историю....

- Почему нет надобноcти? - с наивностью спросил Монкс.

- Потому что вы хорошо это знаете.

- А!

- Напрасно вы отрекаетесь. Я докажу вам, что мне известно гораздо больше этого.

- Вы... вы... ничего не можете доказать против меня, - пробормотал Монкс. - Попробуйте-ка доказать.

- Посмотрим, - ответил старый джентльмен окидывая его испытующим взглядом. - Я потерял мальчика из виду и никакими усилиями не мог его найти. Так как ваша мать умерла, то я знал, что вы один можете разрешить тайну, если вообще её разрешение возможно. Последнее бывшее у меня известие о вас говорило, что вы находитесь в своих владениях в Вест-Индии - куда, как мне хорошо известно, вы отправились после смерти матери, чтобы избежать преследования за здешния темные дела. Я поехал туда. Вы, оказалось, выбыли оттуда за несколько месяцев перед тем и по предположению, находились в Лондоне, но никто не мог указать вашего местопребывания. Я возвратился. Ваши управляющие не знали, где вы живете. Они сказали мне, что вы появляетесь и исчезаете так же странно, как всегда: - то подряд каждый день, то не видно вас целые месяцы; повидимому, вы жили в тех же вертепах и вращались среди той же преступной орды, где вы находили себе друзей, еще когда были неукротимым подростком. Я надоедал вашим поверенным в делах новыми разспросами. Я поджидал на улицах днем и ночью, но ни разу не увидел вас и только два часа тому назад мои безплодные усилия увенчались успехом.

давно умершого человека? Брат! Да вы не знаете даже, родился ли ребенок у этой плаксивой девчонки! Вы не знаете даже этого!

- Я не знал ваша мать уничтожила, перед смертью посвятив вас в эту тайну и предоставив вам извлекать из нея выгоды. Завещание упоминало о ребенке, который мог появиться на свет, как плод этой грустной любви; ребенка этого вы встретили случайно и ваши первые подозрения были пробуждены его сходством с отцом. Вы поехали на место его рождения. Там существовали доказательства - долго лежавшия под спудом - доказательства его рождения и происхождения. Вы их уничтожили и теперь, как вы сами сказали своееу сообщнику-еврею: "единственные доказательства происхождения мальчика лежат на дне реки, а старая ведьма, которая взяла их от его матери, гниет в гробу". Недостойный сын, подлец, обманщик, - вы, совещающийся с ворами и убийцами ночью в темных комнатах, вы, который своим коварством и кознями послужили причиной жестокой смерти той, кто стояла неизмеримо выше вас, вы, с самой колыбели вливавший горечь и желчь в сердце отца своего и до того одаренный всеми злыми страстями, порочностью, безпутством, что ваши низкия свойства послужили причиною уродливого недуга, сделавшого ваше лицо отражением вашей души - неужели вы, Эдуард Лифорд, еще дерзаете бросать мне вызов?

- Каждое слово, - вскричал старый джентльмен, - каждое слово, которое было сказано между вами и этим гнусным злодеем, известно мне! Тени на стене уловили ваши шептания и передали их мне. Увидев эту травлю ребенка, сам порок преобразился, нашел смелость и почти получил печать добродетели Совершилось убийство, нравственной причиной которого, если не фактической, являетесь вы!..

- Нет, нет! - прервал Монкс. - Мне... Мне ничего не известно об этом!.. Я шел разузнать правду об этом, когда вы остановили меня. Я не знал причины, я думал, что это результат простой ссоры.

- Нет, это результат разоблачения, отчасти, вашей тайны! - ответил мистер Броунлоу. - Согласны ли вы разоблачит остальное?

- Да, согласен.

- Обещаю это.

- Вы согласны оставаться здесь, пока не будет составлен этот документ, и отправиться со мною туда, где я сочту наиболее удобным его устное подтверждение?

- Если вы настаиваете, я сделаю и это, - ответил Монкс.

- Этого мало, - сказал мистер Броунлоу. - Вы должны вознаградить невинного и безобидного ребенка, хотя он и плод греховной и несчастной любви. Вы не забыли условий завещания. Исполните их, поскольку они касаются вашего брата, и тогда вы свободны идти куда вам угодно. Вам больше не надо с ним встречаться в этой жизни.

поспешно была отперта и в комнату взволнованно вбежал джентльмен, мистер Лосберн.

- Его поймают! - вскричал он. - Его поймают сегодня к вечеру!

- Убийцу? - спросил мистер Броунлоу.

- Да, да, - ответил он. - Его собаку видели около одного из их притонов, и почти несомненно, что хозяин или там уже, или явится туда под покровом темноты. Сыщики бродят кругом во всех направлениях. Я говорил с людьми, которым поручено арестовать его, и они сказали, что он не может теперь ускользнуть. Правительством объявлена награда в сто фунтов.

- Я добавлю еще пятьдесят, - сказал мистер Броунлоу, --

- Гарри? Как только он увидел, что ваш приятель безопасно усажен с вами в карету, он поспешил туда, откуда пришли эти новости, - ответил доктор. - Вскочил на лошадь и поскакал туда, чтобы присоединиться к первому же отряду в условленном месте.

- А Феджин? Что о нем слышно?

- Говорили, что он еще не пойман, по его заберут или, может быть, уже забрали. Он не мог уйти.

- Решились ли вы? - тихо спросил мистер Броунлоу у Монкса.

Мистер Броунлоу и доктор покинули комнату и дверь снова была закрыта на ключ.

- Чего вы добились? - шепотом спросил доктор.

- Всего, на что мог надеяться, и даже более. Соединив сообщение бедной женщины с тем, что мне было раньше самому известно, и с результатом разследований нашего доброго друга там, на месте, я не оставил негодяю никакой лазейки и обличил всю его подлость, которая при таком освещении получила характер полной достоверности. Напишите туда и назначьте время для встречи после завтра в семь часов вечера. Мы приедем несколькими часами раньше, но нам необходим будет отдых, в особенности молодой девушке, которая, быть может, в большей степени будет нуждаться в бодрости духа, чем вы или я можем предвидеть теперь. Однако, моя кровь кипит, требуя отмщения за убитую бедняжку. Куда они отправились?

Оба джентльмена наскоро распрощались, оба охваченные лихорадочным волнением, с которым они не в силах были бороться.