Дети богача.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дети богача. Глава III. (старая орфография)

ГЛАВА III.

Мало-по-малу в доме мистера Домби все успокоилось и все пошло своим обычным порядком.

Огромный дом мистера Домби стоял на тенистой стороне, на углу темной и длинной улицы, одной из самых темных и больших улиц Лондона {Лондон - главный город Англии, очень большой и богатый.}. Дом был прадедовский, старый-престарый и очень угрюмый; внизу, в подвальном этаже, помещались погреба с железными решетками и кривыми дверями. Окна парадных комнат выходили иа большой пустынный двор, усыпанный щебнем, где торчали два тощих дерева с почерневшими стволами и ветвями, с закоптелыми листьями, которые шуршали при малейшем ветре. Летнее солнце появлялось на улицу только в самый полдень, вместе с водовозами, тряпичниками, починщиками старых зонтиков и продавцами всевозможных вещей, но скоро солнце скрывалось, на улицу ложилась тень, и весь этот рабочий народ уступал место бродячим музыкантам и шарманщикам с куклами и обезьянами.

В сумерки музыканты расходились; улица темнела еще больше и пустела. Тогда из домов выходили к воротам слуги и служанки, если их господа не обедали дома; около фонарей суетился фонарщик, протирая стекла и зажигая огонь.

Огромен и пуст был дом мистера Домби и снаружи и внутри. Большие высокия комнаты, тяжелые старинные стулья по стенам, тусклые зеркала в темных огромных рамах. Тотчас же после похорон мистер Домби приказал накрыть чехлами всю мебель, - быть-может, для того, чтобы сберечь ее для сына, - и комнаты стали еще пустее и непригляднее. Весь дом казался каким-то нежилым, забытым; там и сям громоздились груды стульев и столов, составленных друг на друга; зеркала были завернуты в газетную бумагу, из пустых закоптелых каминов {Камин - род печи с большим устьем, в который дрова кладутся на решетку стоймя.} несло сыростью и затхлым воздухом как из погреба или из могилы. Умершая хозяйка дома точно смотрела со стены ва своем портрете в белом платье, как страшное привидение в саване.

А на улице ветер развевал полусгнившие клочки соломы, настланной подле дома, когда хозяйка была больна.

Скучно, очень скучно и неуютно было в большом доме мистера Домби.

Новой жилице этого дома, кормилице маленького Домби, дом казался погребом, тюрьмой, могилой, куда ее схоронили заживо, и её веселый, светлый домик в Оленьих Садах казался ей теперь просто раем.

Сам мистер Домби занимал в доме три комнаты внизу; эти три комнаты соединялись дверьми одна с другою, и поутру, когда мистер Домби закусывал, и вечером, когда он возвращался к обеду, кормилица Ричардс должна была являться в крайнюю из этих комнат, маленькую, с большими стеклами, обращенную окнами на двор, где росли чахлые деревья и расхаживать взад и вперед с своим маленьким питомцем.

Бросая изредка взгляды на мистера Домби, который молча сидел в глубине комнаты и следил глазами за ребенком, кормилица думала иногда, что хозяин её, как две капли воды, похож на арестанта в тюремном замке или на страшное привидение, на выходца с того света, неумевшого говорить и понимать живых людей.

Уже несколько недель кормилица вела такую жизнь и носила сюда маленького Павла; по временам выходила она со двора, но отнюдь не одна: обыкновенно в хорошую погоду заходили за ней мистрис Чик или мисс Токс и водили ее с ребенком подышать свежим воздухом, то-есть пройти несколько раз взад и вперед по темной, скучной улице.

Раз, хогда после одной из таких прогулок кормилица Ричардс вернулась, прошла к себе наверх и села с ребенком около окна, дверь в комнату потихоньку отворилась, и черноглазая маленькая девочка в черном платье остановилась на пороге,

"Это, верно, мисс Флоренса вернулась от своей тетки", подумала Ричардс, которая слышала от прислуги, что у мастера Домби есть еще дочь, которую мистрис Чик взяла к себе на время похорон.

- Что вам угодно, мисс? - спросила кормилица, с любопытством оглядывая девочку с ног до головы.

- Это мой брат? - спросила девочка, указывая на ребенка,

- Да, моя красавица, подойдите, поцелуйте его.

Но девочка, не двигаясь с места, задумчиво посмотрела в лицо кормилицы и проговорила:

- Что вы сделали с моей мамой?

- Господи помилуй! - вскричала Ричардс. - Что сделали? Ничего, мисс!

- Что они сделали с моей мамой? - настойчиво повторила Флоренса.

- В жизнь мою не видала такой жалости! - проговорила Ричардс, и ей вспомнились её дети: кто знает, быть-может, и они когда-нибудь будут так же тоскливо спрашивать у чужих людей, где их мать. И она сказала еще ласковее: - Подойдите поближе, моя милая, не бойтесь меня.

- Я не боюсь вас, - отвечала девочка, входя в комнату, - но мне надобно знать, что она сделали с моей мамой?

- Подойдите ко мне, голубушка; сядьте здесь, подле меня, - сказала растроганная кормилица, - я разскажу вам одну сказочку.

- В некотором царстве, в некотором государстве, - начала Ричардс, - жила-была одна леди, очень добрая леди, и маленькая дочь, и эта дочка очень любила ее.

- Очень добрая леди, а маленькая дочка очень любила ее? - повторила Флоренса.

- И угодно стало Богу, что захворала добрая леди, захворала и умерла.

Ребенок вздрогнул.

- И умерла добрая леди, и никто не видит её здесь, и зарыли добрую леди в сырой земле, где растут деревья...

- В сырой земле! - проговорила девочка, задрожав всем телом.

- Нет, нет, я ошиблась, - возразила Полли: - не в сырой, а в теплой земле, где некрасивые маленькия семена превращаются в хорошенькие цветочки, и в траву, и в колосья, и еще во многое другое; когда похоронят там доброго человека, он становятся светлым ангелом и улетает на небо...

Ребенок, опустивший было головку, поднял ее и стал внимательно смотреть на кормилицу.

- Ну, так, дай Бог память! - сказала Полли, сильно взволнованная и этим упорным взглядом, и желанием утешить ребенка, и боязнью, что это ей не удастся: - ну, так, когда добрая леди умерла, куда бы ни девали ее, куда бы ни положили, она отошла к Богу. И она молится Ему, эта добрая леди, - продолжала сильно растроганная Полли, - чтобы Он научил её маленькую дочку верить, что она счастлива на небесах и любит попрежнему свое дитя, чтобы Он научил надеяться, всю жизнь надеяться, что и она, эта маленькая дочка, свидится с нею на небесах, свидится и не разстанется никогда, никогда!

- Это вы о моей маме! - закричала девочка, вскочив с места и обнимая кормилицу.

- И вот детское сердце этой маленькой сиротки-дочери, - говорила Полли, прижимая Флоренсу к своей груди, - сердце этой маленькой девочки наполнилось такою надеждою, такою верою, что, когда даже она услышала об этом от чужой, посторонней женщины, не умевшей хорошо рассказывать, но которая сама имеет детей и их любит, - то девочка нашла утешение в её словах, перестала чувствовать себя одинокою, заплакала и прижалась к груди этой женщины, и начала любить своего братца, маленького ребеночка, лежащого у женщины на коленях, и тогда, тогда... - продолжала Полли, лаская кудри девочки и обливаясь слезами, - тогда мое милое, бедное дитя...

- Хороши же вы, барышня! Что-то скажет на это папаша! - закричал вдруг у двери пронзительный женский голос, и низенькая, смуглая, курносая девочка, лет четырнадцати, с большими черными глазами, сверкавшими, как бусы, вошла в комнату. - Ведь вам строго настрого запрещено таскаться сюда! - продолжала она. - Зачем вы тормошите кормилицу?

- Она нисколько не безпокоит меня, - отвечала изумленная Полли: - я очень люблю детей.

- Не в том дело, не в том дело, мистрис Ричардс, - возразила черноглазая девочка с таким колким видом, точно хотела проглотить ни в чем неповинную Полли. - Не худо бы вам, - прошу извинить, - как бишь вас? - мистрис Ричардс, - не худо бы вам зарубить хорошенько на носу, что вы ходите за мистером Павлом, а мисс Флой под моим надзором!

- К чему же нам ссориться? - возразила Полли.

- Не к чему, ваша правда, не к чему, любезная мистрис Ричардс, вот-таки решительно не к чему, - скороговоркой отвечала девочка. - Я вовсе не желаю ссориться: мисс Флой у меня навсегда, а мистер Павел у вас на время.

Она так и сыпала словами, не переводя духу, не давая говорить Полли. Наконец она остановилась на минуту, и Полли поспешила соросить:

- Мисс Флоренса только-что вернулась домой, не правда ли?

- Да, да, мистрис Ричардс, она только-что вернулась домой; а вы, мисс Флой, не успели повернуться, а уже нашла время выпачкать платье мистрис Ричардс!

С этими словами задорная девочка, которую звали Сусанна Ниппер, с силой оторвала Флоренсу от её нового друга. Но все это, повидимому, делала она не столько по злобе, сколько из усердия, чтобы как можно больше походить на настоящую воспитательницу ребенка.

- Теперь, когда мисс Флоренса вернулась домой, - сказала Полли, улыбаясь девочке, - она будет совершенно счастлива и увидит нынче своего милого папашеньку.

- Что-о-о? Что вы сказали, мистрис Ричардс? - закричала во все горло Сусанна Ниппер. - Она увидит милого папашеньку? Вот новость! Хотела бы я посмотреть, как она его увидит!

- Почему же нет? - спросила Полли.

не значат, право ничего!

Девочка быстро взглянула на собеседниц, как будто понимала и чувствовала их разговор.

- Вы удивляете меня, - сказала Полли. - Неужели же мистер Домби не видал её с тех пор?..

- Не видал, не видал, - прервала ее Сусанна, - да и прежде-то того не видал её месяцев пять-шесть, и, если б перед тем он встретил ее на улице, он не увидал бы, что это мисс Флой... Да что толковать!.. Встреть он ее хоть завтра, право не узнает, что это его дочь. Так то, мистрис Ричардс! Ну, а что касается меня, - продолжала девочка, не переводя духу и помирая со смеху, - бьюсь о заклад, что мастер Домби вовсе не знает, что живет на свете какая-то Сусанна Ниппер. Ей Богу! Ну, прощайте, мистрис Ричардс! А вы, мисс Флой, идите-ка со мною, да смотрите, вперед ведите себя хорошенько, не так, как невоспитанная глупая девчонка, которая вешается всем на шею!

Но, несмотря на строгий выговор, маленькая Флоренса вырвалась от своей воспитательницы и нежно поцеловала кормилицу.

- Прощайте, - говорила девочка, - прощайте, моя добрая! Скоро я опять к вам приду, а не то вы приходите ко мне. Сусанна нам позволит видеться. Ведь правда, Сусанна?

Собственно говоря, Сусанна была довольно добрая девушка, но только она думала, что с детьми необходимо обращаться как можно строже и что в этом именно и состоит её должность, - ну, она и старалась исполнять ее изо всех сил.

Когда Флоренса обратила на нее свои умоляющие глаза, Сусанна сложила свои коротенькия ручки, покачала головою, и её большие черные глаза стали глядеть очень ласково.

- Вы нехорошо делаете, что просите меня об этом, мисс Флой, так как вы знаете, что я ни в чем не могу вам отказать. Пусть только мистрис Ричардс похлопочет у мистера Домби о том, чтобы нам можно было видеть её и приходить сюда.

Полли охотно согласилась на это,

- В этом доме, кажется, никогда не было весело, - продолжала Сусанна, - и нам было бы глупо с своей стороны дичиться друг друга и увеличивать скуку. И выходит, что мы должны жить по-приятельски, мистрис Ричардс. Эй, мисс Флой, вы еще до сих пор не разделись? Ах, вы глупое дитя, ступайте к себе в комнату!

С этими словами девушка схватила ребенка за руку и вышла из комнаты.

А кормилица не могла забыть грустного и кроткого лица сиротки. Сердце несчастной девочки искало любви, привета, и некого ей было любить; её душа была полна тоски и печали, и некому было разделить её горя; все это Ричардс чувствовала своим материнским сердцем, и, когда милая девочка вышла из комнаты, кормилица почувствовала, что уже очень любит безприютную сиротку и стала думать о том, как бы потеснее сойтись с Сусанной и приблизить к себе ребенка.

Случай представился в тот же вечер.

В обычное время кормилица явилась в стеклянную комнатку и начала ходить взад и вперед с ребенком на руках, как вдруг, к величайшему её изумлению и страху, мастер Домби вышел из своей комнаты и, остановившись перед нею, сказал:

- Добрый вечер, Ричардс!

И теперь он был тот же суровый, угрюмый, неподвижный господин, каким видела она его в первый день; он уставил на нее холодный безжизненный взор, и бедная женщина еле одолела свой страх и, потупив глаза, поклонилась ему.

- Здоров ли мистер Павел, Ричардс?

- Совершенно здоров, сэр, и очень быстро растет.

- Это заметно, - сказал мистер Домби, с участием всматриваясь в крошечное личико ребенка. - Надеюсь, вам дают все, что нужно?

- Покорно благодарю, сэр; я очень довольна.

И вдруг ей пришло в голову - нельзя ли замолвить словечко за Флоренсу.

- Я думаю, сэр, что ребенок был бы живее и веселее, если бы около него играли другия дети...

- Когда вы пришли сюда, Ричардс, я, кажется, говорил вам, чтобы детей ваших не было в моем доме. Можете продолжать свою прогулку, - и мистер Домби скрылся в свою комнату, не поняв тайного намерения Полли.

вернуться назад. Но мистер Домби дал знак войти.

- Если вы думаете, - заговорил он тотчас же, как она взошла, - что мистеру Павлу нужны другия дети, то где же мисс Флоренса?

- Ничего не может быть лучше, - радостно отвечала Полли, - но я слышала от её девушки, что...

Но мистер Домби уже не слушал её, он позвал слугу.

- Сказать, чтобы мисс Флоренсу пускали к Ричардс, когда только она захочет; пусть она ходит с ней гулять, сидит в её комнате. Сказать, чтобы дети были вместе, когда потребует Ричардс.

Ричардс смело продолжала свое доброе дело, хоть и боялась мистера Домби.

- Не худо бы, если бы мисс Флоренса сейчас пришла сюда, в эту комнату, чтобы привыкнуть к братцу, - добавила она.

Она не спускала глаз с сурового лица мистера Домби, и вот, когда слуга ушел передавать приказания, она вдруг, к изумлению своему, заметила, что мистер Домби как будто бы побледнел, изменился в лице и поспешно пошел к двери; кормилица испугалась: ей показалось, что мистер Домби хочет вернуть слугу и отменить свое приказание; но скоро он опомнился, повернулся к двери спиной, а лоб его нахмурился.

Кормилица не ошиблась: мистеру Домби тяжело было видеть дочь. Со смерти жены мистер Домби не мог притти в себя: ему постоянно вспоминались её последния минуты, ему вспоминалось отверженное его дитя в объятьях умирающей матери, он не мог забыть, что здесь, в этом предсмертном прощания матери и дочери, у него не было доли, он был чужой им в эту минуту, о нем забыли, и в сердце его шевельнулось какое-то неприятное чувство к Флоренсе. Прежде он никогда не думал о ней, теперь он желал бы вовсе не думать о ней, не только не знал, как это сделать: постоянно перед его глазами стояло все то же испуганное бледное лицо, глубокие тоскующие глаза, бледные худенькия ручки, обхватившия шею матери, и при этом воспоминании душу его охватывало какое-то странное безпокойство; он чувствовал теперь только зависть к этому ребенку и боялся, что со временем будет ее ненавидеть.

Когда маленькая Флоренса робко вошла в стеклянную комнатку, мистер Домби перестал ходить, остановился и взглянул на дочь.

Она стояла на пороге, испуганная, нерешительная, подняв на отца глаза, полные страха и надежды. Ей так хотелось подбежать к нему, броситься в его объятия и закричать: "Папа, милый папа, люби меня, у меня ни кого нет, кроме тебя!" Но страх удерживал ее на месте; она боялась, что это покажется отцу обидным, разсердит его.

Если бы он сказал ей хоть одно слово, только бы взглянул на нее поласковее, она не выдержала бы и кинулась к нему, но отец не понимал того, что делалось в её душе, он видел только, что она нерешительно остановилась в дверях и робко взглянула на него, - больше ничего не видал мистер Домби.

- Войди, - сказал он сухо, - войди, чего ты боишься?

Она вошла и, осмотревшись, с нерешительным видом остановилась против него и крепко сложила руки на груди.

- Подойди сюда, Флоренса. Знаешь ли, кто я?

- Знаю, папа.

- Не хочешь ли сказать что-нибудь?

Флоренса подняла на отца заплаканные глаза.

Боже, какой суровый взгляд она увидала! Она опять опустила глаза и робко протянула отцу свою дрожащую руку.

Мистер Домби небрежно взял протянутую к нему ручку девочки и молча простоял несколько минут; повидимому и он тоже не знал, что говорить и что делать.

- Ну, будь же доброй девочкой, - проговорил он, наконец, украдкой бросая за все тревожный взгляд. - Ступай к Ричардс, ступай!

По Флоренса еще с минуту простояла на одном месте; ей, должно быть, все еще хотелось бросаться к отцу, она не переставала надеяться, что он поцелует ее. Она еще раз подняла на него свое грустное лицо, и он, к ужасу своему, заметил, что она глядит на него точь в точь так, как смотрела на доктора в день смерти матери. Он медленно выпустил её руку и отвернулся.

"Не жестоко ли, что этот человек всю свою любовь отдает сыну, тогда как другое его дитя, девочка-сиротка, стоит перед его глазами точно совсем, совсем ему чужая?"

отца, чтобы пожелать ему доброй ночи, но девочка в страхе отступила назад, закрыла лицо ручонками и с горестью прошептала:

- О, нет, нет! Он не хочет меня, он меня не хочет!

Слезы катились по её пальцам.

И не успела кормилица что-нибудь ей сказать Флоренса, как уже шмыгнула вон из комнаты. Когда Ричардс оглянулась, Флоренсы уже не было.