Дети богача.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дети богача. Глава VIII. (старая орфография)

ГЛАВА VIII.

После ухода кормилицы маленький Павел ни с того ни с сего вдруг начал чахнуть и хиреть. Каких-каких только детских болезней не пришлось перенести этому маленькому, слабенькому человечку! Не успевал он оправиться от одной болезни, как на смену ей приходила уже другая. Вообще это был самый несчастный ребенок в свете, как сказала о нем его новая нянька, мистрис Уикем, унылая женщина, вечно вздыхающая, с глазами, постоянно обращенными к небу.

Наконец Павлу минуло пять лет. Он был довольно красивый мальчик, но его бледное худенькое личико было всегда так грустно и задумчиво, что, глядя на него, мистрис Уикем только вздыхала и грустно покачивала головой,

Правда, по временам угрюмость его проходила, и он резвился как другия дети, но зато, когда иной раз он задумчиво сидел в своем высоком кресле и молчал, он скорее был похож тогда на столетняго старика, которому жизнь стала уже не под силу, чем на пятилетняго ребенка.

Случалось, что ребенок развеселится с Флоренсой или заиграется в лошадки с мисс Токс, и вдруг в средине игры бросает игрушки, умолкает и уходит, жалуясь на усталость.

Но чаще всего эта тоска находила на него по вечерам, когда он сидел с отцом в отцовской комнате у камина. Тогда он просиживал по целым часам, не говоря ни слова, не отрывая глаз от огня, и по лицу ребенка было видно, что он много и долго о чем-то думал.

Один раз Павел так долго сидел молча в своем маленьком высоком кресле, что отец подумал, что малютка задремал, но, заглянув ему в глаза, он с удивлением заметил, что они широко раскрыты, и мальчик, не двигаясь, словно застыл, не сводя глаз с огня.

Увидев отца, мальчик точно проснулся, поднял на него свои большие светлые глаза и спросил:

- Папа, что такое деньги? 

Этот вопрос так озадачил мистера Домби, что он в первую минуту не нашелся, что ответить, и растерянно переспросил:

- Что такой деньги, Павел, деньги?

- Да, - сказал ребенок, переводя опять глаза на огонь, - скажи ты мне, что такое деньги?

- Деньги, это золотые, серебряные, медные монеты... Ну, узнал теперь, что это такое?

- Ну, да, да, я знаю! - ответил Павел. - Но я не об этом думаю, папа. Я хочу знать, что деньги могут сделать.

Мистер Домби с изумлением глядел на странного ребенка, а Павел, крепко сложив на груди свои худенькия ручонки, посматривал то на отца, то на огонь.

- Со временем ты это хорошо узнаешь, - сказал, наконец, мистер Домби, поглаживая сына по головке. - Деньги, мой милый, делают всякия дела, и, взяв маленькую ручку Павла, он начал слегка хлопать ею по своей руке, но ребенок нетерпеливо вырвал свою ручонку из рук отца и долго сидел молча, глядя в огонь. Наконец он повторил:

- Деньги, говоришь ты, делают всякия дела?.. Всякия, - ведь это значит, что деньги делают все... Ведь так, папа?

- Да, деньги могут сделать все, мой милый.

- Жестоко? Но тут деньги не виноваты, - сказал мистер Домби, собираясь с мыслями. - Нет, хорошая вещь не может быть жестокою.

- Удивительно, однакоже, почему оне не спасли мою маму? - повторил опять мальчик.

Он теперь уже не спрашивал отца. Кто знает, быть-может, по лицу отца он заметил, что ему неприятен этот разговор! Теперь он просто думал вслух, словно поверял огню свою думу.

Мистер Домби был очень взволнован; хотя в первый раз сын заговорил с ним о матери, но по всему было видно, что мальчик много думал о ней, и это было ему неприятно. Мало-по-малу он оправился от неприятного чувства, охватившого его душу, и начал говорить сыну. Он долго и много говорил ему о деньгах, потому что ему хотелось внушить мальчику уважение к деньгам, к богатству и к торговым делам, через которые скопляются большие капиталы.

- Деньги, - говорил мистер Домби, - доставляют нам почет и уважение, за деньги мы можем иметь много хороших вещей; наконец, деньги могут все-таки на время удалить и самую смерть: когда мать твоя была больна, за деньги она могла лечиться у лучшого доктора в Англии. Словом, деньги делают все, что можно сделать.

Ребенок молча слушал его, не отрывая глав от огня, не отнимая от груди худых ручонок; когда отец кончил, он несколько минут еще молчал, потом вдруг поднял глаза за отца и сказал:

- А ведь вот, папа, деньги не могут сделать меня здоровым и сильным?

- Как, да разве ты не здоров и не силен? - с удивлением спросил отец.

Как много грусти и добродушного лукавства виднелось на старческом личике ребенка, когда он поднял свои печальные глаза на отца!

- Ты здоров и силен, как все дети твоих лет, - сказал мистер Домби.

- Нет, папа, - и мальчик грустно покачал головой, - Флоренса, правда, старше меня, но, когда она была такая же маленькая, как я, мне кажется, она могла играть сколько хотела, и никогда не уставала. А если б ты знал, как я иногда устаю, - ох, как устаю! Право, точно все тело болят у меня. Няня говорит, что это кости болят, - и так оне болят, что уж я и не знаю, просто, что мне делать.

И маленький Павел, грея руки, согнулся над каминной решеткой и вновь устремил глаза на огонь.

- Это, видно, бывает с тобой по вечерам, - сказал мистер Домби, ближе подвигаясь к сыну и тихонько поглаживая его по спине: - дети всегда устают к вечеру и спят потом очень крепко.

- О, нет, папа! это бывает со мною и днем, когда я лежу у Флоренсы на коленях, и она поет мне песни. Ночью же мне снятся такия удивительные вещи! Право, самые удивительные!

И ребенок снова устремил свои глаза на огонь и глубоко задумался, точно размышляя о тех удивительных снах, которые ему снились но ночам.

На этот раз мистер Домби был слишком встревожен и просто не знал, что и сказать. Он еще ближе придвинулся к сыну и долго смотрел на него. Потом он попробовал было отвести от огня голову ребенка, но ребенок тотчас же повернул свое личико снова к камину и продолжал всматриваться в огонь, пока нянька не пришла звать его спать.

- Почему же Флоренса не пришла за мной? - спросил мальчик.

- Разве вы не хотите итти с своей бедной няней? - спросила мистрис Уикем, с притворной печалью закатывая к потолку глаза и испустив глубокий вздох. (Она всегда притворялась).

- Не хочу, - отвечал Павел,

не мог надивиться этой перемене.

Когда дети вышли из комнаты, ему вдруг послышался нежный голос, напевавший какую-то тихую песню. "Я лежу у Флоренсы на коленях, и она поет мне песни..." вспомнились мистеру Домби слова сына. Он медленно подошел к двери и стал смотреть на детей: Флоренса с усилием взбиралась по ступеням огромной лестницы, держа в объятиях маленького брата, который, положив голову на плечо сестры, обвился руками вокруг её шеи. И пока они всходили, Флоренса все пела, а Павел подтягивал ей. Мистер Домби безмолвно смотрел на них с изумлением.

Дети взобрались уже на лестницу и вошли в комнаты и скрылись из виду, а мистер Домби все еще стоял у дверей, с глазами, поднятыми к верху, и тогда только, когда бледный свет луны начал пробиваться в тусклое окно, он задумчиво вернулся на свое место.

Разговор с сыном не выходил у него из головы: до сих пор никто не говорил ему о слабости Павла, и он в первый раз заметил, до чего мальчик худ и печален, "Точно все тело болит у меня. Ох, как я устаю!" - вспоминались ему слова сына.

На другой день мистер Домби долго советовался с мистрис Чик и с домашним доктором, мистером Пилькинсом. Доктор посоветовал отправить мальчика куда-нибудь к морю.

- Морской воздух наверно подкрепит ребенка, и он вернется к нам молодцом! - сказал он.

Мистрис Чик советовала отдать его к мистрис Пипчин.

- Это очень почтенная женщина, - говорила она. - Она живет в Брайтоне {Брайтон - город, расположенный на морском берегу, в нескольких часах езды ог Лондона.} и берет к себе на воспитание маленьких детей; её заведение славится, и многия знатные семейства отдают к ней детей.

Мисс Токс тоже очень расхваливала мистрис Пипчин и говорила, что Павлу будет там очень хорошо. Кончалось тем, что мистер Домби согласился на их предложение; особенно его соблазняло то, что сын его будет воспитываться с детьми знатных вельмож.

- Кто же поедет с Павлом? - спросил он мистрис Чик.

- Мне кажется, братец, - отвечала сестра, - его теперь никуда нельзя послать без Флоренсы. Он сильно привязался к ней и будет без нея очень скучать; у детей всегда свои прихоти, мой милый.

Мистер Домби, не поднимая глаз на сестру, отошел к шкапу и взял наугад какую-то книгу.

- А... еще кто поедет, кроме Флоренсы? - спросил он сестру, не поднимая глаз и небрежно перебирая листы книги.

- Еще нянька Уикем, разумеется. Больше никого не нужно. Павел будет в таких руках, что нечего особенно заботиться об этом. Впрочем, тебе не худо будет самому раз в неделю наведываться в Брайтон.

- Да, разумеется, - сухо сказал мистер Домби.

Ему так хотелось, чтобы сестра сказала: "Павел будет скучать без тебя, и ты должен ехать с ним". Нет, Флоренса, одна Флоренса нужна ему, без нея он жить не может, а отец не нужен, - без него ребенок обойдется.

И целый час после того мистер Домби смотрел все на ту же страницу раскрытой перед ним книги, не говоря больше уже ни слова.

Мистрис Пипчин, которую так расхваливали мистрис Чик и её подруга, была очень невзрачная и уже совсем пожилая дама, худая как скелет, с перегнутой спиной, с рябым лицом и с тусклыми серыми глазами. Одета она всегда была в черное и имела такой страшный и печальный вид, что стоило ей только войти в комнату, и всем становилось скучно, и даже в комнате делалось как будто темнее.

Мистрис Чик говорила правду, что мистрис Пипчин славилась своим уменьем воспитывать детей, но никто не знал, что воспитание её состояло в том, что она всегда давала детям то, чего они терпеть не могли, и не давала того, что они любили. Дети терпеть не могли свою мучительницу и боялись ее как огня. Какой бы живой и резвый ни был ребенок, стоило ему пожить месяц в доме мистрис Пипчин, - и он делался тише воды, ниже травы, и родители не могли надивиться, как умеет мистрис Пипчин обходиться с детьми.

Дом мистрис Пипчин стоял недалеко от морского берега, на кремнистом и безплодном участке земли, на котором далеко кругом не росло ни одного растения, кроме кропивы. Дом был большой, но прескверно построенный; летом дети умирали в нем от жары, зимой чуть не задыхались, - так мало было в комнате воздуха, потому что окна никогда не отворялись.

их с ног до головы.

- Вот мы и познакомилась, мой милый, - сказала она Павлу. - Надеюсь, ты будешь любить меня?

- Ну, нет, навряд ли! Я думаю, что я никогда вас не полюблю, - отвечал Павел. - Мне надо уехать отсюда; это не мой дом.

- Конечно, не твой, - возразила мистрис Пипчин: - здесь я живу.

- Прегадкий дом!

- А есть местечко похуже, - сказала на это мистрис Пипчин. - Такое местечко, куда запирают злых детей.

У мистрис Пипчин, разумеется, было такое местечко: небольшая угрюмая комната, которая носила страшное название "острога"; теперь там томилась одна из её учениц, несчастная маленькая мисс Панкей. Ее посадили туда за то, что она посмела три раза фыркнуть при гостях.

- А он был когда-нибудь в этом местечке? - спросил Павел, указывая на Битерстона, другого ученика мистрис Пипчин. (Надо сказать, что у мистрис Пипчин, кроме маленьких Домби, только и было два ученика: Битерстон и маленькая Панкей, а знатных детей у нея никогда и не воспитывалось, - все это наврала мистеру Домби его сестра, мистрис Чик, у которой были разные шашни с мистрис Пипчин).

На вопрос Павла мистрис Пипчин кивнула головой, то-есть что Битерстон был в этом местечке, и все смолкли. Павел принялся с любопытством разсматривать этого мальчика, вынесшого такия страшные испытания.

В час подали обед; к этому времени явилась и ученица, мисс Панкей, кроткая маленькая девочка с голубыми заплаканными глазами, и мистрис Пипчин долго читала ей всякия наставления. Потом сели за стол. Детям подали какой-то жиденький суп, но зато племянница мистрис Пипчин Беринтия получила кусок холодного поросенка, а сама мистрис Пипчин с большим удовольствием кушала бараньи котлеты, которые были только для нея поданы: она говорила, что по слабости здоровья должна всегда кушать горячия блюда. После обеда дети прочитали молитву, и мистрис Пипчин легла отдохнуть, а дети с Беринтией, или Берри, как они ее называли, отправились играть в "острог", - так называлась пустая угрюмая комната; итти гулять на морской берег было нельзя, потому что шел дождь. Беринтия постоянно жила у своей тетушки и много помогала ей. Это была высокая, тощая, некрасивая девушка средних лет, с грубым лицом и угрями на несу, но она была добрая, безответная, и дети любили оставаться с ней. Разсказывали, что у мисс Беринтии был когда-то жених, молодой мясник, живший почти по соседству, но мистрис Пипчин просто разбранила его и выгнала, когда он пришел свататься, и мисс Беринтия осталась попрежнему у тетушки, кротко переносила её сварливый характер и работала с утра до ночи.

Комната, носившая страшное название "острога", выходила своим одиноким окном на высокую стену и поэтому была темна и имела очень невеселый вид; но теперь в этой комнате было очень весело. Добрая Берри затеяла игры и сама играла и возилась с детьми, пока мистрис Пничин не постучала сердито в стену, - дети мешали ей спать; тогда дети умолкли, и Берри принялась шопотом рассказывать им разные сказки вплоть до самых сумерек.

За чаем дети получили молоко и хлеб, а мистрис Пипчин пила горячий крепкий чай и кушала с большой охотой поджаренный на масле белый хлебец.

Однакож ни горячия котлеты ни горячий чай с горячим хлебом не разогрели холодную мистрис Пипчин, и она была все также черства, брюзглива и неподвижна.

Наконец в урочный час дети прочли молитву и легли спать. Маленькая Панкей боялась спать в темноте, поэтому мистрис Пиичин каждый вечер сама гоняла ее наверх в отдельный чуланчик, где бедная малютка долго всхлипывала, заглушая плач в подушке.

В половине десятого мистрис Пипчин вынула из печки горячий сладенький пирожок, - она никак не могла уснуть, не поевши сладенького, - и все в доме скоро заснуло крепким сном.

* * *

По утрам дети учились, и затем Павел и Флоренса ходили гулять на морской берег вместе со своей нянькой Уикем, которая все время не переставала вздыхать и более, чем когда-либо, жаловалась на свою несчастную судьбу.

В субботу вечером приезжал мистер Домби, и Флоренса с Павлом должны были отправляться к нему в гостиницу пить чай. Они оставались у него все воскресенье и обыкновенно выезжали вместе с отцом после обеда гулять. Маленькая мисс Панкей тоже уезжала по праздникам к тетке и возвращалась всегда в самой глубокой печали, с заплаканными глазами, - так тошно ей было возвращаться сюда, - а другой воспитанник, Битерстон, все родные которого жили далеко-далеко в Индии, должен был оставаться один на съедение мистрис Пипчин, и она так уж досадила бедному мальчику, что он не шутя задумал убежать к родным в далекую Индию и раз как-то в субботу озадачил Флоренсу вопросом, не может ли она указать ему дорогу в Индию.

По вечерам Павел любил сидеть у камина в своем высоком кресле, которое привезли сюда, и по целым часам иногда он разсматривал лицо почтенной мистрис Пипчин. Он не любил и не боялся её, но её лицо и весь её вид казалась ему необыкновенно странными и любопытными. И вот он сидел и смотрел на нее по целым вечерам, грел руки и опять поднимал на нее глаза, смотрел так долго, что иной раз даже мистрис Пипчин смущалась и не знала, куда девать глаза.

Один раз, когда они осталась одни, мистрис Пипчин спросила вдруг Павла, о чем он думает.

- О вас, - отвечал мальчик, нисколько не смутившись.

- Я думаю, что вы, должно быть, уж очень стары, - сказал Павел. - Сколько вам лет?

- Об этом ты не должен никогда спрашивать! - сердито отвечала почтенная дама, озадаченная этим вопросом, потому что любила помолодиться.

- Почему я не должен об этом спрашивать? - спросил Павел.

- Потому что это неучтиво, - досадливо заметила мистрис Пиичин.

- Неучтиво?

- Да, неучтиво.

- А вот Уикем говорит, что неучтиво есть горячия котлеты и поджаренный хлеб, когда другие едят сухия булки, - отвечал простодушно ребенок.

- Твоя Уикем, - возразила мистрис Пипчин, побагровев от злости, - злая, безстыдная, наглая бестия! Ах, она негодница!

- Что такое бестия и негодница? - не унимался Павел: он никогда не слыхивал, чтобы так ругались.

- Много будешь знать, скоро состареешься, мой милый, - отвечала мистрис Пппчин. - Помнишь, я читала вам о несчастном мальчике, которого до смерти забодал бешеный бык за то, что тот все делал вопросы?

- Как же бешеный бык, - сказал Павел, недоумевая, - мог узнать, что мальчик делает вопросы? Никто не посмееет подходить к бешеному быку и делать ему вопросы.

- Так ты не веришь этой истории? изумлением спрашивала мистрис Пипчин.

- Не верю, - сказал Павел решительно.

Мистрис Пипчин не знала, что уж тут и сказать.

- Ну, а если б бык этот был не бешеный, и тогда бы ты не поверил? - вдруг нашлась она.

Павел не нашелся сразу, что ответить на это, и задумался, а мистрис Пипчин поспешила уйти из комнаты.

Странное дело! Будь на месте Павла кто-нибудь другой из её учеников, - Битерстон, например, - мистрис Пипчип при первом же его слове нащелкала бы его по голове и отправила бы в "острог", а этого маленького человечка она терпеливо выслушивала и спорила с ним как с равным. Дело в том, что что-то привлекало ее к этому маленькому, слабому ребенку; её черствое сердце, никогда никого не любившее, как будто смягчалось при виде его, и она как будто даже любила оставаться с ним, и они часто сидели вместе у каминного огня; маленький Павел садился в свое высокое кресло между камином и мистрис Пипчин; иногда они молчали по целым часам, и Павел взглядывал тогда в её лицо с таким любопытством, словно хотел навек запомнить каждую её черту, всматривался так долго ей в глаза, что мистрис Пипчин закрывала глаза и притворялась, что она спит. Иногда черный кот приходил греться ложился и свирепо моргал глазами на огонь.

При красноватом свете камина они очень походили тогда на картинку из волшебной сказки. Мистрис Пипчин очень напоминала злую старую ведьму, а Павел и черный кот - её верных служителей.

Здоровье Павла немного поправилось, но все же он был очень слаб, и прогулка по морскому берегу очень его утомляла; тогда ему устроили маленькую тележку, в которой он очень спокойно мог лежать или сидеть с азбукой и с игрушками в руках. Наняли было толстого, краснощекого парня, чтобы возить его но берегу, но Павел не захотел его, а выбрал для этого его дедушку, дряхлого, со сморщенным лицом старика, в истасканном клеенчатом пальто, от которого несло запахом соли и морской травы.

Иногда здоровые, веселые дети, которые бегали и играли на берегу, подбегали к нему, спрашивали его о здоровьи, но Павлу неприятно было это участие, - ему тяжело было сознавать свою слабость, и он отказывался от детских услуг и гнал детей от себя.

- Отойдите от меня, пожалуйста, - говорил он обыкновенно: - ступайте лучше играть.

И, когда дети отбегали, он оборачивался к Флоренсе и говорил:

- Нам не нужно других, не правда ли, Флой? Поцелуй меня, Флой.

Он не любил, чтобы мистрис Уикем была в такия минуты подле него, и очень был рад, когда она уходила потолковать с кумушками. Он любил оставаться совсем один, вдали от всех гуляющих на берегу, и когда подле него сидела Флоренса и читала или рассказывала что-нибудь ему, а морской ветер между тем дул ему в лицо, и вода подступала к колесам его тележки, ему ничего более не нужно было.

- Флой, - сказал Павел однажды, - где эта страна... Индия, что ли... где живут родные Битерстона?

- Ах, это очень далеко отсюда, очень далеко! - отвечала Флоренса, отрывая глаза от работы.

- Туда, пожалуй, пришлось бы ехать несколько недель? - спросил Павел.

- Да, милый, надо много недель ехать туда, ехать и днем и ночью.

- Любила меня? - отвечала Флоренса.

- Не то, не то! Разве я не люблю тебя, Флой? Она сделала совсем другое... она умерла! Да... если б ты была в Индии, Флой, я бы умер без тебя.

Флоренса поспешно бросила работу, опустила голову на подушку и стала ласкать его.

- И я бы умерла, - сказала она, - если б тебя разлучили со мной. Но зачем об этом думать? Кажется, теперь тебе лучше?

В другой раз на том же самом месте морского прибрежья он заснул и спал спокойно долгое время, но вдруг, внезапно проснувшись, он стал прислушиваться, потом сел в своей колясочке, все продолжая к чему-то прислушиваться.

Флоренса спросила, что ему почудилось.

- Я хочу знать, - отвечал он, не отрывая глаз от моря, - что оно говорит? Скажи мне, Флоренса, что говорит море?

Флоренса отвечала, что это только шумят волны и больше ничего.

Флоренса отвечала, что там далеко-далеко есть морской берег.

- Я знаю. Нет, а там, дальше, дальше?

Он часто задавал такие вопросы. Случалось, среди веселого разговора, он вдруг обрывал речь и начинал прислушиваться к шуму волн, точно пытаясь понять, что именно говорили волны, и долго слушал и долго смотрел в синюю даль.