Дети богача.
Глава XX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дети богача. Глава XX. (старая орфография)

ГЛАВА XX.

На самой окраине Лондона, близ Северной, пустой и заброшенной дороги, был домик, бедный, тесный, но чистый, опрятный и даже веселый: дешевые светлые занавески на окнах, цветы и на окнах и в маленьком садике перед домом. Здесь жила всеми забытая милая девушка. Никто теперь не знал и не помнил Генриетту Каркер, и жила она одна, вдали от света, целый день занятая скучной домашней работой.

Вот она вышла из дома, постаревшая, в бедном чистеньком платье, худенькая, болезненная. Она облокотилась на плечо мужчины, еще молодого, но сгорбленного и поседевшого, по лицу которого видно было, что ему довелось много страдать. Это её несчастный брат, которого она одна только и ободряет, разделяя его позор и все лишения, связанные с его ужасною судьбою.

- Джо, зачем ты сегодня идешь так рано? - спрашивает она его.

- Я сегодня ухожу только несколькими минутами раньше. Мне очень хочется пройти мимо дома, где жил Вальтер Гэй, - отвечал Каркер. - Я так любил его и так глубоко сожалею теперь о его безвременной кончине!

- Как жаль, что я не знала и не видала его! - воскликнула Генриетта. - Но если б я даже и знала его самого, я не могла бы сожалеть его более, чем теперь.

- Я знаю, милая сестра, как охотно ты делишь все мои радости и печали. Хотя я очень жалею, что ты не знала бедного Вальтера, но я умышленно не входил с ним в тесную дружбу, боясь повредить его доброму имени от знакомства со мною.

И он, как бы стряхнув с себя грустное чувство, улыбнулся Генриетте и сказал:

- А теперь прощай!

- Прощай, милый Джо, вечером я выйду тебя встречать. Прощай!

И она подставила ему лицо для поцелуя.

Генриетта стояла у дверей и, сложив руки на груди, смотрела вслед удаляющемуся брату. Когда, наконец, он повернул за угол, долго сдерживаемые слезы полились градом из её глаз.

Но Генриетте Каркер нельзя было долго предаваться печали; у нея было много забот, а время бежало так скоро. Убрав комнаты и вычистив все в доме, Генриетта с безпокойным лицом пересчитала скудный запас денег и побрела на рынок покупать припасы на обед. Дорогой она думала о том, сколько можно этим утром сберечь денег на черный день.

Так тянулась жизнь этой бедной женщины, скучная, однообразная жизнь...

Вернувшись с рынка, она принялась готовить обед, но работа что-то валялась у нея из рук, и мысли её далеко уносились за братом. Мечтая и работая, она не заметила, как проходило время.

Наступили сумерки. Погода, с утра ясная и солнечная, теперь резко изменялась. Небо постепенно покрывалось облаками; ветер уныло гудел под окнами, крупные капли дождя забарабанили по кровле, и густой туман, сгустившийся над городом, совершенно скрыл его из виду.

В такую погоду Генриетта часто с грустью и сожалением смотрела на несчастных тружеников, которые тащились издалека в Лондон по большой дороге усталые и печальные. Каждый день шли жалкие скитальцы добывать насущную корку хлеба, в вёдро и ненастье, в зной и стужу, обливаемые потом, продуваемые насквозь холодным ветром, и никогда не возвращались они назад, - они тонули в этом огромном городе, в этом бездонном омуте человеческой суеты, и многие из них тут становились жертвами госпиталя, кладбища, острога, сумасшедшого дома, лихорадки, горячки, тифа, разврата и смерти.

Пронзительный ветер завывал и бесновался на заброшенном пустыре с отчаянной яростью; со всех сторон налегли густые тучи, и словно ночь настала среди белого дня. В это время перед окном Генриетты Каркер появилась нищая в грязных лохмотьях. Это была женщина лет тридцати, высокая и красивая. Дорожная пыль, глина, известь облепили её серое платье, промоченное до последней питки, и ничто не защищало её густых черных волос: на голове у ней была только грязная косынка, изорванные концы которой вместе с волосами закрывали её большие черные глаза, ослепленные пыльным ветром. Она шла по дороге, часто останавливаясь и стараясь разглядеть путь через густой туман.

Генриетта с жалостью смотрела, как она пробиралась вперед по грязи сквозь туман. Походка её была твердая и смелая, но все-таки видно было, что она страшно устала.

По временам она останавливалась и отдыхала. Наконец по дороге ей попалась груда кирпичей; она села на нее, не обращая внимания на то, что неумолимый дождь не переставал мочить ее.

В ту же минуту Генриетта выбежала за дверь и подозвала к себе странницу.

Странница подошла.

- Почему вы стоите на дожде? - ласково спросила Генриетта.

- Потому что мне некуда деваться, - отвечала та.

- Войдите ко мне, - сказала Генриетта. - Я буду вам очень рада.

Генриетта ахнула от жалости.

Странница посмотрела на нее с недоверчивой, презрительной улыбкой.

- Ну, да, израненная нога! Какая тут беда? И что вам за дело до израненной ноги такой женщины, как я?

- Обмойте и перевяжите вашу ногу, - сказала Генриетта ласковым голосом. - Позвольте подать вам воды и полотенце.

Тут женщина вдруг судорожно схватила её руку и, закрыв ею свои глаза, принялась рыдать; её грудь высоко поднималась, глаза горели лихорадочным блеском. Видно было, что она была сильно взволнована.

Давно, должно быть, ей не приходилось видеть ни от кого никакого участия.

Потом она обмыла и перевязала ногу. Генриетта накормила ее и посоветовала обогреться и обсушить перед огнем свое вымокшее платье. Странница покорно уселась у огня и, не снимая с головы изодранной косынки, согревала голову ладонями своих рук. Вдруг, оторвав глаза от огня, она обратилась к Генриетте:

- Вы, наверное, думаете теперь, что я была когда-то красавицей? Да, была, смею сказать, и красавицей не из последних. Посмотрите, какие у меня еще и теперь волосы...

И она с яростью взъерошила обеими руками свои роскошные волосы и отбросила их назад.

- Вы чужая в этом месте? - спросила Генриетта.

- Чужая? - отвечала она словно сквозь сон, глядя в огонь. - Да, чужая... лет десять, двенадцать как стала чужая. Много воды утекло с той поры. Я совсем не узнаю этой страны.

- Вы были далеко?

- Очень далеко - за морями. Целые месяцы езды по морю и суше. Я была там, куда возят арестантов. Я сама была арестантом, - сказала она вдруг, поднимая на хозяйку свои большие глаза.

- Бог простит вас...

- Бог далеко, а люди близко, да не прощают! - воскликнула она, злобно сверкнув глазами. - Но когда глаза её встретились с кротким и любящим взглядом хозяйки, злоба потухла, и лицо её утратило суровость. - Кажется, мы с вами одних лет? - продолжала странница, переменяя разговор. - Я, может, постарше годом или двумя, а между тем посмотрите, на что я похожа!

Она вздохнула, поникла головой и опустила руки с отчаянным видом погибшого человека.

- Все можно загладить и никогда не поздно раскаяться, - сказала тихо Генриетта. - Вы, конечно, раскаялись... я...

- Нет, я не из таких. Я не могу и не хочу каяться! И зачем? Мне, конечно, говорили, что я должна каяться, но я желала бы знать, как искупят зло, которое сделали мне самой?

Она встала, повязала крепче свою косынку и направилась к двери.

- Куда вы идете?

- Туда, в Лондон.

- У вас там кто-нибудь есть?

- Возьмите вот это, - сказала Генриетта, подавая ей серебряную монету. - Это безделица, но её хватит вам на день.

- Вы замужем? - спросила бродяга, принимая монету.

- Нет, я живу с братом. У нас нет лишних денег, а то я предложила бы вам больше.

Странница прильнула губами к её щеке, затем схватила её руку и прикрыла его свои заплаканные глаза.

Через минуту она исчезла, исчезла в темную-темную ночь, в проливной дождь, при завывании сильного ветра. В городе мерцали огни, и туда, через пустырь, направила свои таги несчастная одинокая женщина.