Дети богача.
Глава XXI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дети богача. Глава XXI. (старая орфография)

ГЛАВА XXI.

В грязной и мрачной лачуге сидела грязная и мрачная старуха. Она прислушивалась к завыванию ветра, к дождевым каплям и, скорчившись в три погибели, разгребала чуть горевшие угли в развалившемся очаге.

Иногда дождевая капля, пробиваясь через деревянную кровлю, падала и шипела на потухающем угле; старуха вздрагивала при этом, подымала голову и потом опять опускала ее все ниже и ниже на исхудалую грудь.

В лачуге не было ни одной свечи, и только догоравшее полено в очаге проливало тусклый свет по комнате. Кучи лохмотьев, кучи костей, убогая постель, два-три поломанных табурета, две три хромые скамейки, черные стены, черный потолок, - вот что освещал тусклый огонь.

Съежившись перед огнем, старуха сидела молча, протянув грязные ноги на грязный половик и устремив тусклые глаза на огонь.

Если б Флоренса каким-нибудь случаем очутилась в этой берлоге и взглянула на старуху, она мигом узнала бы в ней добрую бабушку Броун, которая когда-то в детстве завела и ограбила ее.

Вдруг дождевые капли с силой посыпались из трубы на горячие уголья, и старуха была пробуждена из своей полудремоты громким шипением воды. Она подняла голову и начала прислушиваться. Чья-то рука отворила дверь, и в комнате послышались шаги.

- Кто там? - спросила старуха, оборачиваясь.

- Гостья с вестями для вас.

- С вестями? Откуда?

- Из чужих краев.

- Из-за моря? - завопила старуха, вставая с места.

- Да, из-за моря.

Старуха поспешно подгребла уголья и подошла к вошедшей женщине в промокшем сером платье. Женщина эта между тем притворила дверь и остановилась посреди комнаты. Старуха быстро повернула ее к огню, взглянула в лицо и вдруг испустила жалобный крик. Видно было, что она надеялась увидеть кого-то другого и ошиблась.

- Что с тобою? - спросила незнакомка.

- У! У! - вопила старуха, закинув голову назад.

- Да что с тобою?

- Ох, ох, это не моя дочка! - кричала мистрис Броун, вздергивая плечами и закинув руки за голову. - Где моя Алиса? Где моя красавица? Они уморили ее!

- Не уморили, если твое имя Марвуд.

- Ты, значит, видела мою дочку? А? Видала ли ты мою красотку? Нет ли от нея грамотки?

- Она сказала, что ты не умеешь читать.

- Не можешь ли ты зажечь свечи? - спросила женщина, озираясь вокруг комнаты.

Старуха зачавкала, замямлила, заморгала глазами, замотала головой, вынула откуда-то сальный огарок, поднесла его дрожащею рукою к горящим угольям, затеплила его кое-как и поставила на стол. Грлзная светильня горела сперва тускло, и прежде чем полуслепая бабушка могла различить что-нибудь, женщина села на скамейку, сорвала с головы грязную косынку о положила ее на стол подле себя; потом она сложила руки на груди и опустила глаза в землю. Несколько минут обе женщины молчали.

- Стало быть, моя красотка велела тебе сказать что-нибудь мне на словах?.. Что же ты не говоришь?.. Ну, что она сказала?

- Взгляни! - сказала вместо ответа незнакомка.

Старуха испуганно вскинула на нее глазами, тотчас же перевела глаза на стены, на потолок, опять на нее.

Незнакомка сказала:

- Взгляни попристальнее еще раз, матушка!

Старуха опять обвела взглядом комнату; затем схватила свечу, подвесла ее к лицу незнакомки и вдруг, всмотревшись в её лицо, испустила пронзительный крик и кинулась к ней на шею.

- Ты ли это, девочка моя Алиса? Дочка моя, красотка моя? Живехонька, здоровехонька! Опять воротилась к своей матери!

И, повиснув на её груди, старуха перекачивалась из стороны в сторону, не замечая, что дочь принимает холодно её ласки,

- Дочка моя! Алисушка моя! Красотка моя! Опять ты в родном гнезде!

И, бросившись на пол, она положила голову на колени к своей дочери, обвив их своими костлявыми руками, и опять начала перекачиваться из стороны в сторону.

- Да, матушка, - отвечала Алиса, холодно поцеловав мать и стараясь освободиться из её объятий, - я наконец-то вернулась. Пусти же меня, матушка, пусти! Вставай и садись на стул. Что за нежности! Отойди, говорю тебе!

- Она воротилась еще суровей, чем ушла! - закричала мать, глядя в лицо дочери и продолжая держать её колени. - Она не заботится обо мне! Столько лет я вела каторжную жизнь, а она и смотреть на меня не хочет!

- Что ты хочешь сказать, матушка? - возразили Алиса, встряхнув свое платье, чтобы отцепить старуху. Каторжная жизнь была не для тебя одной. Встань же, встань! 

Старуха встала, всплеснула руками и, отошла от дочери; потом она взяла свечу и стала ходить кругом нея, оглядывая ее со всех сторон. Затем она села на стул, заломила руки и страшно застонала.

Не обращая никакого внимания на жалобы старухи, Алиса скинула мокрое верхнее платье, опять уселась на прежнее место и, скрестив руки на груди, устремила глаза в огонь.

- Неужели ты ожидала, матушка, что я ворочусь так же молода, как уехала отсюда? Неужели думала ты, что жизнь, которую вела я там, за тридевять земель, могла разнежить меня? Воротилась еще суровей, чем ушла! - повторила она слова матери. - А ты чего ожидала? Кто, как не ты, матушка, причина этой суровости. Я уехала непокорной дочерью и вернулась ничем не лучше; это ты должна была знать. А ты, разве ты исполнила своя обязанности в отношении ко мне?

- Я? - завопила старуха. - Какие могут быть обязанности у матери к своему детищу?

- А, тебе это кажется странным! - воскликнула Алиса, повернув к ней свое дерзкое, но все еще красивое лицо. - Я много думала об этом в ссылке. Много раз мне говорили о моем долге и моих обязанностях. Но не было ли на свете человека, у которого были обязанности ко мне?

- Жила-была, - начала дочь с диким смехом и опустив глаза в землю, с видом презрения к самой себе, - жила-была в здешних краях одна маленькая девочка по имени Алиса Марвуд. Она родилась в нищете, выросла в нищете, ничему её не учили, ни к чему не приготовляли, и никто о ней не заботился.

- А я-то?! - завопила мать, указывая на себя и ударяя себя в грудь кулаком.

- Ее ругали, колотила как собаку, морили голодом, знобили холодом, - вот и все заботы были о ней. Других забот не знала маленькая девочка Алиса Марвуд. Так жила она дома, так слонялась по улице с толпою других нищих бродяг. А между тем вырастала девочка Алиса, вырастала и хорошела с каждым днем. Тем хуже для нея: было бы гораздо лучше, если бы заколотили ее до смерти.

- Ну, ну, еще что?

- А вот сейчас увидишь. Были цветики, будут и ягодки. Чем больше вырастала Алиса, тем больше хорошела. Поздно ее начали учить и выучили всему дурному. Тогда была ты, матушка, не так бедна и очень любила свою дочку. С девочкой повторилась та же история, какая повторяется двадцать тысяч лет: она родилась на погибель... и погибла!

- После такой разлуки, - хныкала старуха, - вот чем начинает моя дочка!

- Она скоро кончит, матушка. Песня коротка. Была преступница по имени Алиса Марвуд, еще девочка, но заброшенная и отверженная и наученная всему дурному. И повели ее в суд, и судили и присудили... Алису Марвуд приговорили к ссылке и отправили ее на тот конец света, и Алиса Марвуд воротилась оттуда женщиной, такой женщиной, какою следовало ей быть после всех этих уроков. Придет пора, и конечно скоро, когда опять повезут ее в суд, и не станет больше Алисы Марвуд! {В Англии за большие преступленья преступников казнили смертью.} И новые толпы преступников и преступниц, мальчиков и девочек, вскормленных в нищете, воспитанных развратом, пойдут еще по её дороге!..

И Алиса поникла головой и смолкла, закрыв лицо руками.

- Так видишь ли, матушка, - сказала она вдруг, опять поднимая голову, - мы довольно знаем друг друга, и ты должна знать, что нечего от меня ждать любви и благодарности.

Настало долгое молчание. Вдруг старуха несмело протянула через стол руку и, прикоснувшись к лицу дочери, провела нежно ею по волосам. Алиса не двигалась. Ободренная этим спокойствием, старуха поспешно подбежала к ней, скинула её мокрые башмаки и накинула ей на плеча сухое тряпье. Все это время она бормотала какие-то ласковые слова.

- Ты очень бедна, матушка? - спросила вдруг Алиса.

- Ох, как бедна, мое дитятко!

- Чем же ты живешь, матушка?

- Милостыней, мое дитятко.

- И воровством?

- Да, по временам и воровством, - да только уж какое мое воровство! Я стара, хила и начинаю всего бояться. Безделку какую-нибудь с мальчишки или с девчонки, и то все реже да реже. А вот, моя лебедушка, я много караулила за ним.

Алиса вздрогнула, и её испуганные глаза остановилось на старухе.

- Да, да, за ним... не сердись на меня, лебедушка, я это делала из любви к тебе, - и она взяла и поцеловала её руку.

- Он женат? - спросила Алиса после нескольких минут молчания,

- Нет, лебедушка; но его хозяин и приятель, мистер Домби, женился, и вот когда мы натешимся, вспомни мое слово!

И она кривлялась и прыгала как старая ведьма. Дочь бросила на нее вопросительный взгляд.

Старуха подошла к шкапу и, вытащив несколько полупенсов {Самая мелкая монета.}, звякнула ими о стол.

- Вот моя казна, вся тут... больше ничего нет. У тебя нет деньжонок, Алиса?

Невозможно описать, с какой жадностью глаза старухи обратились на дочь, когда та полезла в карман и подала ей монету.

- Все?

- Ничего больше. И это подали из сострадания.

- Ну, ну, давай! Сейчас побегу за хлебом и водкой.

Старуха вырвала монету из рук дочери и, перебрасывая ее с руки на руку, скороговоркой повторяла:

- Побегу, моя касатка, побегу за хлебом и водкой! Славно поужинаем!

Вдруг Алиса выхватила монету и прижала ее к своим губам.

- Что это ты, Алиса? Целуешь монету?

- Я целую эту монету ради того, кто мне ее дал.

- Вот что! Ну, пожалуй, и я ее поцелую за это, а все-таки давай ее сюда, так или иначе, а надо ее истратить. Я мигом ворочусь,

- Ты, кажется, говорила, матушка, что знаешь много о нем, - сказала дочь, провожая ее глазами к двери... - ты мне разскажешь потом...

- Да, да, моя красоточка, - отвечала старуха, оборачиваясь назад, - я знаю много, гораздо больше, чем ты думаешь. Я даже знаю всю подноготную об его брате, Алиса. Этот братец, видишь ли ты, мог бы смело отправиться туда, где и ты проживала. Он живет с сестрой вон там, за Лондоном, возле Северной большой дороги...

- Где?!

- За Лондоном, возле Северной дороги. Я тебе как-нибудь покажу; домишко дрянной, ты увидишь. Да, нет, не теперь! - вскрикнула она, увидев, что дочь вскочила с места. - Не теперь! Ведь это далеко отсюда. Теперь пора ужинать.

- Стой! - закричала дочь, вцепившись в старуху, которая собиралась уже выйти из комнаты. - Сестра у него хороша, как демон, и у нея темные волосы?

Озадаченная старуха кивнула головой.

- Она похожа на него! Красный домишко на самом юру? Небольшое зеленое крыльцо? Да?

Старуха опять кивнула головой.

- Сегодня я была там! Отдай монету назад!

- Отдай, говорят, ее то я задушу тебя!

Мать, прихрамывая и припрыгивая, побежала за дочерью, размахивая руками и оглашая воздух отчаянными воплями.

Через четверть часа ходьбы старуха, выбившись из сил, настигла дочь и молча пошла с ней рядом.

Было около полуночи, когда мать и дочь вышли на пустырь, где стоял одинокий домик. Ветер завывал тут на просторе и продувал их насквозь! Все вокруг них было дико, мрачно и пусто.

- Алиса, не отдавай монеты, ведь нам есть нечего; ругай, сколько душе угодно, но не отдавай денег... - пыталась уговорить старуха.

- Постой-ка, кажется это их дом! Так, что ли? - сказала она матери.

Старуха молча кивнула головой.

В комнате, где утром сидела Алиса, светился огонек. Оне подошли к двери, и Алиса постучалась. Через минуту Джон Каркер отворил дверь со свечой в руке.

- Что вам нужно? - с удивлением спросил он Алису.

Услышав громкий голос, Генриетта подошла к двери.

- А, ты здесь, голубушка! Узнаешь ты меня?

- Да, - ответила изумленная Генриетта.

То самое лицо, которое, несколько часов тому назад смотрело на нее со слезами благодарности, пылало теперь ненавистью к ней; рука странницы была сжата в кулак.

- Чего ты хочешь? Что я тебе сделала? - сказала она.

- Что ты сделала? Ты пригрела меня у огня, напоила меня, накормила и на дорогу дала мне денег... Ты смела отнестись ко мне с состраданием, ты, имя которой для меня ненавистно. Если моя слеза упала на твою руку, пусть рука твоя отсохнет; если я прошептала тебе ласковое слово, пусть оглохнет твое ухо! Проклятие на дом, где я отдыхала! Стыд и позор на твою голову! Проклятие на все, что тебя окружает!

И, выговорив последния слова, Алиса кинула монету на пол и придавила ее ногой.

- Пусть обратятся в прах твои деньги. Не надо мне их ни за какие блага, ни за царство небесное! Я скорее бы оторвала свою израненную ногу, чем обсушила бы ее еще в твоем проклятом доме!

- Ты сжалилась надо мной, - слышала она гневный голос дикой женщины, - и простила мои прегрешения, - хорошо, я поблагодарю тебя, я помолюсь за тебя перед смертью, за тебя и за весь род твой!

И, взмахнув кулаком, она исчезла во мраке. Ветер на миг ворвался в растворенную дверь, затем дверь захлопнулась и все исчезло.

Мать и дочь брели опять по глухому пустырю; ветер стонал и рвал их одежду, и старуха хныкала, цепляясь за одежду дочери. Наконец, дочь оттолкнула ее и пошла вперед.

Уже давно непокорная дочь храпела в постели, а старуха опять сидела перед огнем и глодала черствую корку хлеба.