Блестящая будущность.
Часть первая.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Блестящая будущность. Часть первая. Глава II. (старая орфография)

ГЛАВА II.

Сестра моя, м-с Джо Гарджери, была слишком на двадцать лет старше меня и прославилась в собственных глазах и глазах соседей тем, что выкормила меня "от руки" {Т. е. на рожке.}. Добираясь собственным умом до смысла этого выражения и зная по опыту, какая жесткая и тяжелая у нея рука и как часто накладывала она эту руку на своего мужа, равно как и на меня, я предполагал, что и Джо Гарджери, так же как и я, - оба мы выкормлены "от руки".

Некрасивая женщина была она, сестра моя; и мне вообще казалось, что она и женила на себе Гарджери "от руки". Джо был белокурый человек с льняными кудрями по обеим сторонам гладкого лица и такими бледно голубыми глазами, что они как будто сливались с белками. Он был кроткий, добродушный, добронравный, обходительный, придурковатый, милейший человек - род Геркулеса по силе, а также и по слабости.

Сестра моя, м-с Джо, черноволосая и черноглазая, обладала таким красным лицом, что мне иногда казалось, что она моется теркой, вместо мыла. Она была высока и костлява и почти не снимала фартука из грубого холста, завязанного позади двумя тесемками, с четырехугольным твердым нагрудником, утыканным булавками и иголками. Она ставила себе в большую заслугу, а мужу в большую вину, что ходила почти постоянно в этом фартуке.

Кузница Джо прилегала к нашему дому, деревянному, - как и большинство домов в той местности и в те времена.

Когда я прибежал с кладбища домой, кузница была уже заперта, и Джо сидел один в кухне. Джо и я были товарищами в беде и всегда предупреждали друг друга о грозящей нам расправе, и в ту минуту, как я, приподняв щеколду от двери и заглянув в кухню, увидел его как раз напротив двери в углу у очага, он встретил меня таким предостережением:

- М-с Джо уже раз двенадцать справлялась о тебе, Пип. Она и теперь вышла позвать тебя, что уже составит чортову дюжину.

- Неужто, Джо?

- Да, Пип,--сказал Джо, - а хуже всего то, что с нею щекотун.

При этом зловещем известии, я стал крутить единственную пуговицу у жилета и в большом смущении уставился в огонь. Щекотун была трость, гладкая от частого прикосновения к моем телу.

- Она давно ушла, Джо?

Я всегда обращался с ним, как с большущим ребенком и моим ровней.

- Да как тебе сказать, Пип,--отвечал Джо, взглядывая на голландские часы: - пожалуй, минут пять будет, как она вышла в последний раз. Да вон она идет назад! Скорее, дружище, схоронись за дверь.

Я последовал его совету. Сестра моя, м-с Джо, широко распахнула дверь и заметив, что она почему-то не растворяется как следует, немедленно угадала причину и пустила в ход щекотуна без дальнейших околичностей. Затем швырнула мною в Джо, - я часто служил ей метательным орудием при супружеских расправах, - а Джо, довольный, что завладел мною, какою бы то ни было ценой, толкнул меня за камин и спокойно загородил длинной ногой.

- Где ты пропадал, мартышка ты этакая! - сказала м-с Джо, топая ногой. - Сейчас сказывай, куда это ты бегал; я чуть не умерла от безпокойства и усталости; смотри, я вытащу тебя из угла, хотя бы вас было пятьдесят Пипов и пятьсот Гарджери.

- Я был на кладбище, - отвечал я, плача и потирая ушибленное место.

- На кладбище! - повторила сестра. - Если бы не я, давно бы уже лежать тебе на кладбище. Кто выкормил тебя "от руки"?

- Вы, - отвечал я.

- А зачем я это сделала, хотела бы я знать, - воскликнула сестра.

Я захныкал:

- Не знаю.

довольно тяжко быть женой кузнеца, да еще такого как Гарджери в придачу, а тут еще воспитывать тебя, не будучи вдобавок твоей матерью.

Мысли мои были далеки от этого вопроса в то время, как я уныло глядел в огонь. Беглец, встреченный мною на болоте, с закованной ногой, таинственный молодой человек, пила, съестное, страшное обязательство, принятое мною на себя, совершить кражу в родном гнезде, - все это мерещилось мне в углях, пылавших мстительным пламенем...

У сестры была решительная а неизменная манера приготовлять нам хлеб с маслом. Прежде всего она крепко прижимала левой рукой к нагруднику ковригу хлеба, при чем в него часто попадала булавка или иголка, которую мы затем вынимали изо рта. Затем она брала масло (не очень много) на нож и намазывала его на хлеб, по-аптекарски, точно приготовляла пластырь - пуская в ход обе стороны ножа и размазывая масло и разравнивая его вокруг корки. После того окончательно обтирала нож о край пластыря и затем, отрезав толстый ломоть, разрезала его пополам: Джо получал одну половину, а я другую.

В настоящую минуту, хотя я был очень голоден, я не смел есть свой хлеб, я чувствовал, что мне нужно иметь что-нибудь про запас для моего страшного знакомого и его союзника, еще более страшного молодого человека.

Я знал, что м-с Джо очень экономная хозяйка и что мои воровския поиски могли ни к чему не привести. Поэтому я решил спустить свой кусок хлеба с маслом в карман штанов.

Усилие воли, необходимое для выполнения этого намерения, представилось мне просто ужасным: все равно, как если бы я вздумал соскочить с крыши высокого дома или нырнуть в глубокий пруд. И дело еще затруднялось невинностью Джо, который ровно ничего не подозревал. Вследствие дружбы, связывавшей нас, как товарищей в беде, и добродушного обращения его со мной, как с приятелем и ровней, мы имели обыкновение по вечерам взапуски уплетать свои ломти, и молча выставляли их на показ друг другу, поощряя к дальнейшим усилиям.

Сегодня Джо несколько раз уже приглашал меня к нашему обычному дружескому состязанию, показывая мне свой быстро уменьшавшийся ломоть; но каждый раз видел, что я сижу с кружкой чая на одном колене и непочатым куском хлеба на другом. Наконец я отчаянно решил, что дело должно быть сделано и сделано так ловко, как это только возможно при существующих обстоятельствах. Я воспользовался минутой, когда Джо только что отвернулся от меня, и спустил ломоть хлеба с маслом в карман штанов.

Джо был очевидно смущен тем, что я не голоден, и задумчиво откусил кусочек от своего ломтя без всякого повидимому удовольствия. Он долее обыкновенного поворачивал его во-рту, глубокомысленно соображая что-то, и все-таки проглотил его, как пилюлю. Он готовился откусить еще кусочек и склонил с этою целью голову на бок, как вдруг глаза его остановились на мне, и он увидел, что мой ломоть исчез.

Удивление и испуг, с какими Джо уставился на меня, забыв откусить от ломтя, были слишком очевидны, чтобы укрыться от сестры.

- В чем дело? резко спросила она, ставя на стол чашку.

- Послушай, дружище! - пробормотал Джо, качая головой с строгой укоризной. - Этак нельзя, Ппп! ты себе беду наживешь. Он где-нибудь да застрянет. Ты ведь не мог прожевать его, Пип.

- В чем дело, спрашиваю я! - повторила сестра, сердитее прежнего.

- Прокашляйся, Пип, советую тебе, - продолжал Джо, в смятении. - Как ни как, а этак и подавиться не долго.

Тут сестра пришла в настоящую ярость, набросилась на Джо, схватила его за бакенбарды и постукала головой в стену, пока я сидел в уголку с виноватым видом.

- Ну, теперь ты, может быть, скажешь, в чем дело, - произнесла сестра, задыхаясь.

Джо поглядел на нее с безпомощным видом, потом с тем же безпомощным видом откусил от ломтя и взглянул на меня.

- Знаешь, Пип, - сказал Джо торжественно, закладывая откушенный им кусочек хлеба за щеку и говоря так откровенно, точно мы были с ним одни в комнате: - мы с тобой ведь приятели, и я ни за что не стал бы доносить на тебя. Но такой... - Он отодвинул стул, поглядел на пол и затем на меня: - такой необычайно большой глоток!..

- Он проглотил хлеб, не жуя? - закричала сестра.

- Ты знаешь, дружище, - продолжал Джо, глядя на меня, а не на м-с Джо, и все еще держа кусок хлеба за щекой: - мне самому случалось глотать куски, не разжевав их, когда я был твоих лет... и частенько; но такого большого куска, как твой, Пип, нет, такого мне никогда не случалось глотать; я дивлюсь, как ты не подавился.

Сестра накинулась на меня и стащила с места за волосы, проговорив страшные слова:

- Пойдем, я дам тебе лекарства.

Какая-то медицинская бестия пустила в ход в те дни дегтярную воду, в качестве превосходного врачебного средства, и м-с Джо всегда держала ее про запас в шкафу, веря в то, что она так же полезна, как противна. В обыкновенных случаях меня так усердно пичкали этим любезным снадобьем, что я чувствовал, как от меня разит дегтем, точно от только что выкрашенного забора.

в тиски. Джо отделался полулитром, который его заставили выпить (к его великому неудовольствию, в то время как он медленно жевал и размышлял у огня), "потому что его покоробило". Судя по себе, я мог поручиться, что если не до, то после приема лекарства его уже наверное "покоробило".

Совесть - страшная вещь, когда она грызет взрослого человека или ребенка; но когда у ребенка на совести есть еще другая тайна, скрытая в его штанине, то это - могу засвидетельствовать - просто мученье. Виновное сознание, что я готовлюсь обокрасть м-с Джо (мне совсем не приходило в голову, что я обокраду Джо, так как я не считал его хозяином), в связи с необходимостью постоянно придерживать рукой ломоть хлеба, когда я сидел, или когда меня зачем-нибудь отсылали из кухни, чуть не свело меня с ума.

Был канун Рождества, и я должен был от семи до восьми часов вечера мешать медным пестиком тесто для праздничного пирога. Я мешал его, чувствуя в кармане тяжесть спрятанного ломтя, и это напоминало мне человека со скованной ногой. На мое счастие, мне удалось наконец ускользнуть из кухни, и я спрятал ломоть в моей спальне, помещавшейся на чердаке, и совесть моя на время замолкла.

- Ах! - сказал я, когда, окончив мешать тесто, сидел и грелся у камина перед тем, как меня отошлют спать,--ведь это палят из пушки, Джо, неправда ли?

- Ах! - отвечал Джо. - Другой каторжник убежал.

- Что это значит, Джо? - спросил я.

М-с Джо, которая всегда брала на себя всякого рода объяснения, досадливо проговорила: - Беглый! беглый! - Она давала объяснения в роде того, как давала лекарство.

В то время, как м-с Джо наклонилась над шитьем, я сложил рот в форме вопроса: "что такое каторжник?" А Джо сложил рот, как бы для самого хитроумного ответа, но я ничего не разобрал, кроме одного слова: "Пип!"

- Прошлою ночью, - громко сказал Джо, - после заката убежал каторжник. И они палили в пушку, чтобы предупредить об этом. А теперь палят, чтобы предупредить, что и другой убежал.

- Кто палит? - спросил я.

- Пропасти нет на этого мальчишку, - вмешалась сестра, грозно взглядывая на меня из-за работы: - что за страсть у него к разспросам. Не делай вопросов и не услышишь лжи.

Я подумал, что ответ её невежлив относительно её самой, так как намекает повидимому на то, что она солжет мне, если я стану ее о чем-нибудь спрашивать. Но она никогда не была вежлива, если не было гостей.

В эту минуту Джо сильно подстрекнул мое любопытство тем, что старательно разевал рот, ухитряясь придать ему форму какого то слова, которое я принял за "дракон". Я показал глазами на м-с Джо и выразил ртом: "она". Но Джо не хотел этого допустить и опять разинул рот и что-то им выразил. Но я решительно не понимал, что он хотел сказать.

- М-с Джо, - сказал я, вдруг набравшись храбрости, - я бы желал знать, - если только вы позволите, - откуда это палят пушки?

- Господи помилуй мальчишку! - вскричала сестра, - с понтонов.

- О! - произнес я, глядя на Джо. - Понтоны!

"ну, что, ведь я же говорил".

- А что такое понтоны? - спросил я.

- Вот каков этот мальчишка! --вскричала сестра, указывая на меня иголкой с ниткой и качая головой. - Ответьте ему на один вопрос, и он сейчас же задаст вам еще дюжину. - Понтоны - это корабли-тюрьмы, по ту сторону болота.

- Желал бы я знать, кого сажают в корабль-тюрьму и за что туда сажают? - промолвил я, не обращаясь ни к кому в частности и с тихим отчаянием.

Этого уже не могла вынести м-с Джо и немедленно встала.

"от руки" не затем, чтобы ты отравлял добрым людям жизнь. Я бы заслужила тогда брань, а не похвалу. Людей сажают в тюрьму за то, что они убивают и за то, что они воруют и подделывают бумажки и делают всякия дурные дела: и всегда они начинают с разспросов. Ну, марш в постель!

последния слова, - я с ужасом соображал, что корабль-тюрьма как раз подходящее место для меня. Ясно, как Божий день, что я на дороге, чтобы попасть туда. Я начал с разспросов, а теперь готовился обокрасть м-с Джо...

Если я и забывался сном в эту ночь, то лишь затем. чтобы представить себе, что меня несет сильным весенним приливом прямо на понтон... Мне страшно было спать, хотя и клонило ко сну, так как я знал, что с разсветом я должен обворовать кладовую. Сделать это ночью нельзя было, потому что в те времена не существовало легкого способа добыть огня спичкой. Мне пришлось бы высекать ого огнивом о кремень, и это произвело бы такой же шум, как цепи на ногах у разбойника.

Как только чуть забрезжил утренний свет за моим оконцем, я встал и спустился по лестнице; каждая ступенька, каждый скрип половицы, вопил мне вслед: "Держите вора"! или: "Проснитесь, м-с Джо!" В кладовой, более обильно снабженной, чем обыкновенно, благодаря празднику, мне некогда было ни выбирать, ни размышлять, ни соображать. Я стащил немного хлеба, кусок сыру, полгоршка рубленого мяса (и все это завязал в носовой платок вместе со вчерашним ломтем хлеба с маслом), отлил немного водки из каменной бутылки в стеклянную, заранее мною приготовленную, и долил каменную бутылку водою из кружки, стоявшей в кухонном шкапу; кроме всего этого, я захватил еще прекрасный, круглый, твердый пирог из свинины. Я чуть было не ушел без пирога, да не утерпел, чтобы не заглянуть в тщательно прикрытое каменное блюдо, стоявшее в уголку на полке, и, увидав пирог, взял его, надеясь, что он приготовлен в запас, и его не скоро хватятся.

В кухне была дверь, которая вела в кузницу; я отпер и отворил эту дверь и выбрал пилу среди инструментов Джо. После того я запер эту дверь и отворил ту, через которую прошел домой вчера вечером, притворил ее за собой и побежал в окутанное туманом болото.