Блестящая будущность.
Часть первая.
Глава XXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Блестящая будущность. Часть первая. Глава XXIV. (старая орфография)

ГЛАВА XXIV.

Случилось так, как мне предсказывал Уэммик, и мне скоро пришлось сравнивать помещение моего опекуна с помещением его кассира и писца. Опекун был в своей комнате и мыл руки душистым мылом, когда я прошел в контору; он позвал меня к себе и пригласил меня и моих приятелей в гости, как предупредил меня Уэммик.

- Приходите завтра и запросто.

Я спросил его, куда мы должны явиться (потому что я понятия не имел о том, где он живет), и я полагаю, что верный своей привычке - никогда не давать точного ответа, он сказал:

- Приходите сюда, и я возьму вас с собой.

Пользуюсь этим случаем, чтобы заметить, что он умывался после своих занятий, точно целый день дергал зубы. У него был необыкновенный умывальник, от которого пахло душистым мылом, точно из лавки, где продаются духи. На следующий день он привел нас к себе в дом довольно внушительных размеров, но с облезлой краской и грязными окнами. Он взял ключ, отпер дверь, и мы все вошли в каменные сени, пустые, мрачные, необитаемые. Оттуда мы поднялись по лестнице, выкрашенной в темную краску, и вошли в комнату, которая была тоже очень мрачная; здесь был накрыт стол; рядом была его уборная и спальня. Он сказал нам, что нанимает весь дом, но редко пользуется другими комнатами, кроме тех, которые мы видим. Стол был хорошо накрыт, - без серебряных приборов, разумеется, - и возле его кресла стояли разные бутылки и графины и четыре блюда плодов. Я заметил, что он все держал у себя под руками и сам накладывал всем кушанья. В комнате стоял книжный шкап, и я, прочитав на корешках заглавия книг, увидел, что то были судебные книги, биографии преступников, процессы, парламентские акты и тому подобное. Мебель вся была такая же массивная и дорогая, как и его цепочка от часов.

Так как он до сих пор почти не видел моих троих приятелей, то, позвонив в колокольчик, стал у камина и принялся их разглядывать. К моему удивлению, ему больше всего понравился Друмль.

- Пип, - сказал он, положив на плечо свою большую руку и отводя меня к окну. - Кто этот наук?

- Паук? - переспросил я.

- Угреватый, мясистый, угрюмый малый.

- Это Бентли Друмль, - отвечал я, - а другой, с небритым лицом - это Стартоп.

Не обращая ни малейшого внимания на другого, с нежным лицом, он отвечал:

- Этого господина зовут Бентли Друыль, говоришь ты? мне нравится его наружность.

Он тотчас же заговорил с Друмлем, ни мало не смущаясь его краткими, грубыми ответами; невидимому, он решил узнать то, что ему нужно. Я глядел на них, когда появилась прислуга и поставила первое блюдо на стол.

Прислугой его была женщина на вид лет сорока, но, может быть, я счел ее старше её лет, как это всегда делают молодые люди. Высокого роста, с гибкой, проворной фигурой, чрезвычайно бледная, с большими, выцветшими голубыми глазами и густыми, растрепанными волосами. Не могу сказать, болезнь ли сердца была причиной, что её губы были раскрыты, точно она задыхалась, но в лице её было странное выражение растерянности и волнения.

Вынужденный обратить особенное внимание на прислугу, как советовал мне Уэммик, я заметил, что, когда она находилась в комнате, то не сводила глаз с моего опекуна, и когда ставила блюдо на стол, то не сразу уходила, точно боялась, что он позовет ее назад. Он также не спускал с нея глаз.

Обед шел весело, и хотя опекун мой мало говорил, но я отлично знал, что он замечает все наши слабости.

Странно, что при нем каждому хотелось быть дурным; я стал хвалиться ожидающей меня блестящей будущностью и гордо смотрел на своего товарища Герберта. То же самое было и с другими. Хуже всех был Друмль: развитие в нем наклонности к человеконенавистничеству, скаредности и подозрительности обнаружено было, прежде чем сняли рыбу со стола. Какими-то невидимыми путями, опекун мой вывел на свет Божий таившуюся в нем свирепость нрава, и он, засучив рукава, стал показывать, какие сильные и мускулистые у него руки, и мы все принялись засучивать рукава и нелепо щеголять своими мускулами.

В это время прислуга убирала со стола; опекун мой, казалось, не обращал на нее внимания и кусал ногти. Вдруг он захватил руку прислуги своей большой рукой, точно щипцами. Он сделал это так неожиданно и ловко, что мы все перестали хвастать своими мускулами.

- Вы все толкуете о силе, - сказал м-р Джагерс, - вот я и покажу вам сильную руку. Молли, покажите им вашу руку.

- Сэр, - проговорила она тихим голосом, не сводя с него умоляющого взгляда, - не надо!

- Я покажу вам руку, - продолжал м-р Джагерс с неумолимой решимостью. - Молли, покажите им вашу руку.

- Сэр, - снова прошептала она, - умоляю вас!

- Молли, - сказал м-р Джагерс, не глядя на нее, но упорно устремив глаза в противоположный конец комнаты, - покажите обе ваши руки. Ну, скорее!

Он снял свою руку с её руки, и она положила другую рядом с нею на стол. Эта другая рука была очень обезображена - вся покрыта рубцами. Положив руки на стол, она отвела глаза от м-ра Джагерса и обвела взглядом всех нас поочередно.

- Вот где сила, - говорил м-р Джагерс, холодно проводя указательным пальцем по сухожилиям. - Мало мужчин, у которых были бы такия сильные руки. Удивительно, право, какие это сильные руки. Я имел случай наблюдать много рук; но никогда не видал более сильных, ни у мужчины, ни у женщины.

Пока он произносил эти слова непринужденным, деловым тоном, она поочередно обводила нас глазами. Когда он замолчал, она сейчас же уставилась на него.

- Хорошо, Молли, - сказал м-р Джагерс, слегка кивнув головой, - вами полюбовались, и вы можете итти.

Она сняла руки со стола и вышла из комнаты, а м-р Джагерс, взяв бутылку, налил себе стакан и стал передавать вино всем нам поочередно.

- В половине десятого, джентльмены, - сказал он, - мы должны разстаться. Постарайтесь пока как можно веселее провести время. Я рад вас всех видеть. М-р Друмль, пью за ваше здоровье!

Если он хотел подзадорить Друмля и заставить его еще больше развернуться, то он вполне успел в этом. Грубо торжествуя, Друмль все оскорбительнее и оскорбительнее выражал свое угрюмое презрение к нам, пока не стал прямо невыносим. М-р Джагерс с удовольствием смотрел на его проделки. Он решительно служил приправой к вину м-ра Джагерса.

Как глупые мальчишки, мы выпили слишком много вина, и я знаю, что мы болтали без удержу. Особенно раздражили нас грубые насмешки Друмля над нашим мотовством, и между нами началась шумная перебранка.

- Джентльмены, - провозгласил м-р Джагерс, решительно ставя на стол стакан и вынимая золотые часы на толстой цепочке. - С величайшим сожалением извещаю вас, что уже половина десятого.

"старина", как будто бы ничего не случилось. Но старина оставался к этому не только глух, но даже не захотел итти с ним по одной стороне улицы, так что Герберт и я, остававшиеся в городе, видели, как они пошли по улице разными сторонами: Стартоп впереди, а Друмль волочился позади, как он это обыкновенно делал, когда мы катались в лодке.

Так как дверь за нами не заперли, то я оставил на минуту Герберта одного и побежал наверх сказать одно слово опекуну. Я нашел его в уборной, он усердно мыл руки.

Я вернулся, чтобы сказать ему, что сожалею о происшедших неприятностях и прошу его на меня не сердиться.

- Да! - сказал он, моя лицо и говоря сквозь брызги воды, - пустяки, Пип. Мне право нравится этот паук.

Он мотал головою, обтираясь полотенцем.

- Прекрасно, - согласился опекун, - советую вам, не водитесь с ним и держитесь от него подальше. Но мне он нравится, Пип; он из настоящих. Если бы я был прорицателем... Но я не прорицатель...

- Но я не прорицатель, - продолжал он, обматывая голову полотенцем и старательно вытирая за ушами. - Вы знаете, кто я, не правда ли? Покойной ночи, Пип.

- Покойной ночи, сэр.