Блестящая будущность.
Часть вторая.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Блестящая будущность. Часть вторая. Глава II. (старая орфография)

ГЛАВА II.

Когда я свыкся с ожидающей меня блестящей будущностью, я незаметно изменился душевно и совсем иначе относился к людям. Я старался не замечать этих перемен, пока это было возможно, но я очень хорошо знал, что я изменился к худшему. Я жил в состоянии постоянного недовольства своим поведением относительно Джо. Совесть моя далеко не была спокойна и по отношению к Бидди. Когда я просыпался по ночам, то думал с томлением душевным, что для меня было бы несравненно лучше, если бы я никогда не видал в лицо мисс Гавишам и вырос в счастливом сознании, что буду товарищем Джо в честной старой кузнице. Много раз, когда я сидел один и глядел на огонь, я думал, что в сущности никакой огонь не сравнится с огнем в кузнице и в очаге нашей кухни.

С течением времени я неизбежно втянулся в долги. Герберт не мог не подражать мне и вскоре последовал моему примеру. Веруя в неистощимость своего богатства, я бы охотно принял расходы Герберта на свой счет; но Герберт был горд, и я не мог сделать ему такого предложения.

Я обыкновенно проводил половину недели в Гаммерсмите, и когда бывал там, то безпрестанно бегал в Ричмонд. Герберт часто приезжал в Гаммерсмит, когда я там находился, и я думаю, что в этих случаях отец его догадывался, что случайность, которой он ждал для начала своего дела, что-то долго не является ему на помощь. Но в общей семейной безурядице одной безурядицей больше - казалось делом вполне естественным. Тем временем м-р Покет все больше седел и чаще прежнего хватался за волосы. Между тем как м-с Покет смотрела на свою семью, как на ступень к будущему счастью, и читала книги о разных князьях и графах, теряла носовой платок и отсылала спать бэбэ всякий раз, когда он попадался ей на глаза.

По временам я говорил Герберту, словно делал замечательное открытие:

- Мой милый Герберт, дела наши плохи.

- Мой милый Гендель, - отвечал Герберт с полной искренностью, - хочешь верить или нет, но я как раз собирался сказать тебе то же самое.

- Если так, Герберт, займемся нашими делами.

Нам всегда доставляло глубокое удовольствие назначать время для приведения в порядок наших дел. Я всегда думал, что это и есть настоящее дело - смотреть прямо в лицо своим долгам и справляться с ними. И я знал, что так же думает и Герберт.

Мы заказывали обыкновенно что-нибудь более лакомое на обед, с бутылкой чего-нибудь повкуснее, с тем, чтобы подкрепить свои силы и победоносно справиться с делом. Отобедав, мы вынимали связку перьев, несколько чернильниц и груду писчей и протекательной бумаги. Ведь очень приятно иметь большой запас письменных принадлежностей.

Я брал тогда лист бумаги и писал вверху, четким почерком, заглавие: "Список долгов Пипа", выставлял тщательно число и помечал: Гостиница Барнарда. Герберт то же брал лист бумаги и проделывал то же самое. Он писал: "Список долгов Герберта".

После того каждый из нас принимался перебирать безпорядочную груду разных счетов, которые мы вынимали из ящиков, из карманов, уже значительно помятыми. Скрип наших перьев удивительно как освежал нас, тем более, что я иногда с трудом различал это душеспасительное деловое занятие от действительной уплаты денег. С точки зрения похвальности поступка и то, и другое казалось мне одинаковым.

Пописав некоторое время, я спрашивал у Герберта, - как идут его дела? Герберт с удрученным видом царапал голову при виде возрастающих цифр.

- Растут, Гендель, - говорил он обыкновенно, - честное слово, - цыфры растут.

- Будь тверд, Герберт, - говорил я, очень прилежно действуя пером. - Гляди вещам прямо в лицо. Безстрашно вникни в свои дела. Сбей с них спеси.

- Охотно бы сделал это, Гендель, да только они сбивают спесь с меня.

Как бы то ни было, но мои решительные приемы производили свое действие, - и Герберт снова принимался за работу. После некоторого времени, он прекращал ее, ссылаясь на то, что у него нет счета Кобса, или Лобса, или Нобса, как случится.

- В таком случае, Герберт, прикинь на память; прикинь на круглые цыфры и припиши к остальным.

- Какой ты находчивый! - отвечал мой друг с восхищением: - право же твоя деловитость выходит из ряду вон.

Моя деловитость отличалась еще одной блестящей чертой, которую я называл "закруглять цыфру". Например: предположим, что у Герберта долг простирался до ста шестидесяти четырех фунтов, четырех шиллингов и двух пенсов, я говорил:

- Закругли цыфру и поставь двести фунтов.

Или предположим, что мой долг был вчетверо больше, я закруглял цыфру и ставил семьсот фунтов. Я был очень высокого мнения об этой системе; но теперь, оглядываясь назад, должен сознаться, что то была разорительная система, потому что мы немедленно заключали новые долги в размере цыфры закругления, и таким образом, благодаря чувству свободы и состоятельности, связанной с такой системой, создавалась необходимость нового закругления.

Я сидел раз вечером в том ясном настроении духа, какое навевало на меня сознание моей деловитости, когда мы услышали шум просунутого в щель двери и упавшого на пол письма.

Он намекал на большую черную печать и черную рамку на бумаге. Письмо было за подписью "Трабб и К^о", и содержание его гласило, что я, многоуважаемый сэр, и что они имеют честь известить меня, что м-с Д. Гарджери скончалась в прошлый понедельник, в шесть часов двадцать минут вечера, и что меня ожидают на похороны, имеющия быть в следующий понедельник, в три часа пополудни,

Впервые могила раскрылась на моем пути, и потрясение, вызванное ею в тихом течении моей жизни, было удивительно. Образ сестры в кресле у камина преследовал меня день и ночь. Чтобы дом наш остался без нея, этого я не мог себе представить; и, хотя в последние годы я очень редко или и совсем не думал о ней, теперь мною овладела дикая мысль, что я встречу ее на улице, или же она вдруг постучится в мою дверь.

Какова бы ни была моя судьба, но я вряд ли мог вспоминать о сестре с большою нежностью. Тем не менее я уверен, что сожаление о смерти человека может явиться даже и помимо нежности. Написав Джо письмо с выражением моего соболезнования, я уверил его, что приеду на похороны, и провел остававшееся до отъезда время в очень странном душевном состоянии, Я выехал рано поутру и остановился у "Синяго Вепря" с таким расчетом, чтобы успеть пешком дойти до кузницы.

Был чудный летний день, и, пока я шел один, мне припомнилось то время, когда я был маленьким, безпомощным существом, и сестра обижала меня. Но оно припомнилось в смягченном свете, при котором даже воспоминание о щекотуне утратило свою неприятность. И теперь аромат полевых цветов и клевера нашептывал моему сердцу, что хорошо будет и для моей памяти, если другие, гуляя по солнцу, будут с смягченным сердцем вспоминать обо мне.

После похорон, когда все провожавшие гроб сестры разошлись, Бидди, Джо и я вместе пообедали, но не в кухне, а в приемной, и Джо был так необыкновенно внимателен к тому, как держать вилку и ножик и обращаться с солонкой, что это всех нас очень стесняло. Но после обеда, когда я заставил его закурить трубку и мы вместе отправились бродить по кузнице, а затем уселись у дверей дома на большом камне, дела наши пошли лучше. Я заметил, что после похорон Джо переоделся и стал гораздо больше похож сам на себя.

Он был очень доволен, когда я спросил: - могу ли переночевать в моей прежней спаленке, - и я сам был очень доволен собою, потому что находил, что совершил великое дело, высказав такую просьбу. Когда стемнело, я пошел в сад с Бидди, чтобы прогуляться.

- Бидди, - сказал я, - мне кажется, вы могли бы написать мне об этих грустных событиях.

- В самом деле, м-р Пип? - отвечала Бидди. - Я бы написала, если бы об этом подумала.

- Я не хочу вас обидеть, Бидди, но мне кажется, что вам следовало об этом подумать.

- В самом деле, м-р Пип?

Она была так тиха и держала себя так мило и скромно, что мне не хотелось заставить ее расплакаться. Поглядев на её опущенные глаза, я перестал ее разспрашивать.

- Я думаю, вам трудно будет жить теперь здесь, милая Бидди?

- О! я не могу здесь жить, м-р Пип, - отвечала Бидди, тоном сожаления, но с спокойной решимостью. - Я уже говорила с м-с Гоббль и отправлюсь к ней завтра утром. Я надеюсь, что вдвоем нам удастся помогать м-ру Гарджери в его хозяйстве, пока он не устроится.

- Чем же вы будете жить, Бидди? если вам нужны день...

- Чем я буду жить? - повторила Бидди, покраснев. - Я скажу вам, м-р Пип. Я хочу похлопотать о месте учительницы в новой школе, которая только что отстроена. Все соседи хорошо отрекомендуют меня, и я надеюсь, что буду прилежна и терпелива, и сама буду учиться, учивши других. Вы знаете, м-р Пип, - продолжала Бидди с улыбкой, взглядывая мне в лицо: - новые школы не похожи на старые, но я многому научилась с тех пор, как мы разстались.

- Я думаю, что вы всегда и во всем будете совершенствоваться.

- Только не в своем дурном характере, - прошептал Бидди.

Это был не столько упрек, - я как-то упрекнул ее в дурном характере, - сколько невольное размышление вслух. Ну, что ж! - я подумал, что мне и теперь лучше смолчать. Я прошел еще несколько шагов рядом с Бидди, продолжавшей молча смотреть на землю.

- Я никаких подробностей не слышал о смерти сестры, Бидди.

- Ничего особенного и не произошло с бедняжкой. Ей стало хуже, - хотя перед тем, казалось, как будто она поправилась, - и так длилось четыре дня, как вдруг, вечером, как раз в то время, как следовало пить чай, она ясно выговорила: "Джо". Так как она давно никаких слов не произносила, я побежала и позвала из кузницы м-ра Гарджери. Она знаками показала мне, что желает, чтобы он сел около нея, я чтобы я обвила её руками его шею. Она казалась очень довольна этим и вдруг снова проговорила: "Джо", и еще: "прости", и еще: "Пип". Больше она не приподнимала головы, и час спустя мы положили ее на кровать, потому что заметили, что она скончалась.

Бидди заплакала; потемневший сад, дорожка и звезды, высыпавшия на небо, - все исчезло из моих глаз.

- Ничего не открыли, Бидди?

- Ничего.

- Мне кажется, судя по цвету его платья, что он работает в каменоломнях.

- Значит, вы его видали? Почему вы так пристально вглядываетесь в это дерево на дорожке?

- Я его видела там в ту ночь, когда она умерла.

- И это было не в последний раз, Бидди?

- Нет; я видела его там, пока мы с вами гуляли... Нет, не надо, - прибавила Бидди, удерживая меня за руку, так как я собирался бежать к дереву, - вы знаете, что я не стану вас обманывать; он был тут с минуту назад, но теперь ушел.

Негодование вновь вспыхнуло во мне, когда я увидел, что этот человек все еще преследует ее, и я стал его бранить. Я сказал ей, что не пожалею денег и трудов, чтобы выжить его из околотка. Мало-по-малу она перевела разговор на другия, более приятные воспоминания и рассказывала мне о том, как Джо любит меня, как он никогда ни на что не жалуется, - она не сказала: на меня, - да в этом и не было надобности; я знал, что она хотела сказать, - как он мужественно, молча и кротко исполняет свой долг.

- В самом деле, слов не хватит, чтобы хвалить его, - сказал я: - и мы, Бидди, должны часто говорить об этом, потому что я, конечно, часто буду приезжать сюда. Я не брошу бедного Джо в одиночестве.

Бидди ни слова не ответила.

- Бидди, вы слышите меня?

- Да, м-р Пип. 

- Не говоря уже про то, что вы зовете меня "м-р Пип", - что мне кажется очень нехорошим с вашей стороны, Бидди, - но что вы хотите сказать своим молчанием?

- Хочу этим сказать? - спросила Бидди, застенчиво.

- Бидди, - отвечал я, с сознанием своей добродетели. - я непременно хочу знать, что вы хотите этим сказать?

- Этим сказать? - повторила Бидди.

- Не привыкла! - сказала Бидди. - О, м-р Пип! не привыкла!

Хорошо! я подумал, что надо заговорить о чем-нибудь другом. Обойдя молча сад, я вернулся к прежнему разговору.

- Бидди, - сказал я, - я заметил, что буду часто навещать Джо, и вы на это отвечали весьма заметным молчанием. Будьте так добры, Бидди, объяснить мне, почему вы промолчали?

- Хорошо. Совершенно ли вы уверены, если так, что вы будете часто навещать его? - спросила Бидди, остановившись на узенькой дорожке и глядя на меня, при свете звезд, ясными и честными глазами.

- О, Боже! - произнес я, как бы убедившись, что должен махнуть рукой на Бидди. - Это в самом деле признак дурного характера! Пожалуйста, молчите, Бидди. Это возмутительно!

Этим наш разговор кончился.

Я должен был уехать рано поутру. Рано поутру я вышел из дому и подошел, незаметно, к одному из окон кузницы. Там я стоял несколько минут, глядя на Джо, бывшого уже за работой: огонь горна освещал его мужественное, здоровое лицо и придавал ему нечто лучезарное, точно на него проливало свои лучи ясное солнце его будущей жизни.

- Для меня самое скорое не будет скоро, сэр, - отвечал Джо: - и самое частое никогда не слишком часто, Пип!

Бидди ждала меня у дверей кухни, с кружкой парного молока и куском хлеба.

- Бидди, - сказал я, подавая ей руку на прощанье, я не сержусь, но я огорчен.

- Нет, не огорчайтесь, - просила она горячо, - пусть я буду огорчена, если была не права.

права; вот все, что я могу сказать: она не ошиблась.