Блестящая будущность.
Часть вторая.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Блестящая будущность. Часть вторая. Глава IV. (старая орфография)

ГЛАВА IV.

Если в степенном, старом доме в Ричмонде появится привидение, когда я умру, то это привидение будет без сомнения, моя тень. О! сколько дней и ночей безпокойный дух мой носился в этом доме, когда в нем жила Эстелла! Где бы я ни был телесно, духом я неизменно присутствовал, бродил, носился в этом доме.

Лэди, у которой поместили Эстеллу, - ее звали м-с Брандли, - была вдовой; у ней была дочь, несколькими годами старше Эстеллы. Мать была моложава, а дочь старообразна; у матери лицо было розовое, а у дочери желтое; мать погрязла в суете, а дочь изучала богословие. Оне ездили в гости очень часто. Между ними и Эстеллой было мало общого, но почему-то было решено, что оне нужны ей, а она нужна им. М-с Брандли была другом мисс Гавишам, в то время, когда она еще не обрекла себя на одиночество.

Я терпел всякого рода пытку, какую только Эстелла могла причинить мне.

Повидимому, мы были с ней на короткой ноге, но без всякого с её стороны сердечного расположения ко мне, и такое положение доводило меня до отчаяния. Она пользовалась мною, чтобы дразнить своих других поклонников и превращала мою жизнь в постоянную обиду.

Я часто видал ее в Ричмонде, много слыхал о ней в городе и часто катал ее и семью Брандли в лодке; устраивались всякого рода прогулки, домашние спектакли, оперы, концерты, всевозможные развлечения, во время которых я старался не отходить от Эстеллы - и постоянно страдал. Я часу не был счастлив в её обществе, и, не смотря на то, душа моя двадцать четыре часа в сутки рвалась к счастью быть с нею до самой смерти. Во все время нашего знакомства - а длилось оно довольно долго - она ясно доказывала своим обращением, что видится со мной только по приказанию. Но бывали минуты, когда она делалась добрее и как будто жалела меня.

- Пип, Пип, - сказала она раз вечером, в одну из таких добрых минут, когда мы сидели одни в сумерки у окна в Ричмондском доме, - неужели вы никогда не послушаетесь моего совета?

- Какого?

- Бояться меня.

- Вы хотите сказать, что советуете мне не увлекаться вами, Эстелла?

- Что я хочу сказать! Если вы не знаете, что я хочу сказать, то вы слепы.

Я мог бы ответить, что любовь всегда слепа по пословице, но всякий раз я вспоминал, что невеликодушно с моей стороны навязывать ей себя; я знал, что она обязана повиноваться мисс Гавишам, и это зависимое положение меня очень мучило. Мне казалось, что гордость её возмущается, и она меня ненавидит - и сама тоже страдает.

- Что же мне делать, - сказал я, - вы сами написали мне, чтобы я приехал к вам сегодня.

- Вы правы, - отвечала Эстелла, с холодной, безпечной улыбкой, всегда обдававшей меня холодом.

И, помолчав с минуту, прибавила:

- Мисс Гавишам желает, чтобы я провела денек у нея. Вы должны отвезти меня туда и привезти обратно, если желаете. Ей не хочется, чтобы я путешествовала одна; но она не желает, чтобы я брала с собой горничную, так как не любит показываться на глаза чужим и переносить их насмешек. Можете ли вы отвезти меня?

- Могу ли я отвезти вас, Эстелла?

- Значит, можете? - Послезавтра, прошу вас приехать. Вы должны платить за все расходы из моего кошелька. Слышите, таковы условия нашей поездки!

- И должен слушаться, - отвечал я.

ее увидел, и безполезно прибавлять, что никаких перемен в доме не было.

Она еще нежнее обращалась с Эстеллой, чем прежде, когда я видел их вместе. Она не спускала с нея глаз, впивалась в каждое её слово, следила за каждым её движением. От Эстеллы она переводила пытливый взгляд на меня и как будто стремилась заглянуть в мое сердце и убедиться, что оно страдает.

- Как она обращается с вами, Пип; как она обращается с вами? - переспрашивала она меня, даже не стесняясь присутствием Эстеллы.

Я видел, - жестоко страдая от сознания зависимости и чувства унижения, - и сознавал, что Эстелла должна служить орудием мести мисс Гавишам, и что ее не отдадут мне до тех пор, пока она не исполнит то, что от нея требуют.

В этот раз случилось, что мисс Гавишам обменялась несколькими весьма резкими словами с Эстеллой. Впервые я видел, что оне поссорились.

Мы сидели у огня, и мисс Гавишам взяла Эстеллу за руку; но Эстелла постепенно стала высвобождать свою руку. Она уже и раньше выражала нетерпение и скорее примирялась с пламенной привязанностью к ней мисс Гавишам, чем радовалась ей, и едва ли отвечала ей такою же привязанностью.

- Как! - сказала мисс Гавишам, сверкая глазами, - я тебе надоела?

- Скорее я сама себе надоела, - отвечала Эстелла, высвобождая руку и подходя к большому камину, где остановилась, глядя в огонь.

- Говори правду, неблагодарная! - закричала мисс Гавишам, страстно ударяя клюкой об пол: - я тебе надоела?

Эстелла спокойно взглянула на нее и опять уставилась глазами в огонь. Её красивое лицо выражало спокойное равнодушие к дикой страстности мисс Гавишам и казалось почти жестоким.

- Ах ты дерево, ах ты камень! - восклицала мисс Гавишам: - водяное, ледяное сердце!

- Что такое? - сказала Эстелла, так же спокойно взглянув на нее: - вы упрекаете меня за то, что я холодна? вы?

- А разве это не правда?

- Вы бы должны были знать, что я такова, какою вы меня сделали, - отвечала Эстелла. - Возьмите себе и похвалу, и порицание; возьмите себе весь успех и все неудачи; короче сказать, возьмите меня.

- О! взгляните на нее! - горько вскрикнула мисс Гавишам. - Взгляните на нее, как она жестка и неблагодарна к тому очагу, где ее выростили! Где я укрыла ее у груди, которая сочилась кровью под нанесенными ей ударами, и где я долгие годы нежно лелеяла ее!

- Но ведь я не виновата, - сказала Эстелла, - я не могла вал ничего обещать потому, что едва могла ходить и лепетать, когда вы меня взяли. Чего вы хотите от меня? Вы были очень добры ко мне, и я вам всем обязана. - Но чего вы хотите?

- Любви, - отвечала та.

- Она ваша.

- Нет, - сказала мисс Гавишам.

- Вы моя приемная мать, - произнесла Эстелла, все так же спокойно, без гнева, но и без нежности. - И я всем обязана вам. Все, что у меня есть - ваше, все, что вы мне дали, я готова вернуть вам. Но, кроме этого, у меня ничего нет. И если вы требуете от меня того, чего вы мне не давали, - благодарность и долг не могут сотворить невозможного.

зовет меня безумной, пусть зовет меня безумной!..

- Зачем я буду звать вас безумной? Кто лучше меня знает, какие у вас твердые решения? Кто лучше меня знает, какая стойкая у вас память? Кто лучше меня может это знать, когда я сиживала рядом с вами на маленьком стуле у этого самого очага и выслушивала ваши наставления и глядела вам в лицо, когда оно казалось мне странным и пугало меня!

- Скоро же ты все забыла! - простонала мисс Гавишам. - Скоро забыла!

- Нет, я ничего не забыла,--отвечала Эстелла. - Не забыла, но сохранила бережно в памяти. Когда вы видели, чтобы я изменяла вашим наставлениям? Когда вы видели, чтобы я позабыла ваши уроки? Когда вы видели, чтобы у меня было сердце? - она дотронулась рукой до своей груди. - Когда вы запрещали мне любить? Будьте справедливы ко мне!

- Так горда, так горда! - стонала мисс Гавишам, откидывая обеими руками седые волосы от лба.

- Кто учил меня быть гордою? - возразила Эстелла. - Кто хвалил меня, когда я знала свой урок?

- Так жестокосердна, так жестокосердна! - стонала мисс Гавишам, хватаясь за волосы.

- Кто учил меня быть жестокосердной? - отвечала Эстелла. - Кто хвалил меня, когда я знала урок?

- Но как можешь ты быть гордой и жестокосердной со мною? - Мисс Гавишам почти вскрикнула, протянув обе руки. - Эстелла, Эстелла, Эстелла! как можешь ты быть гордой и жестокосердной со мною?

Эстелла глядела на нее с минуту, как бы в тихом удивлении, но ни мало не смутилась; и затем снова стала смотреть в огонь.

- Не могу представить себе, - начала Эстелла после минутного молчания, - отчего вы так неблагоразумны, когда я приехала повидаться с вами после разлуки. Я никогда не забывала ваших обид и их причины. Я никогда не была неверна вам или вашим наставлениям. Я никогда не выказывала слабости, и вам не в чем обвинять меня.

- Неужели было бы слабостью отвечать на мою любовь? - вскричала мисс Гавишам. - Но, да, да, она это называет слабостью!

- Я начинаю думать, - проговорила Эстелла, задумчиво, после минуты безмолвного удивления, - что почти понимаю, как это все вышло. Если бы вы воспитали свою приемную дочь в полном мраке ваших покоев и никогда бы не показали ей, что такое дневной свет, - если бы вы сделали это, а затем почему-нибудь пожелали бы, чтобы она понимала, что такое дневной свет, то были бы разочарованы и разсержены.

Мисс Гавишам, закрыв руками голову, сидела и тихо стонала, раскачиваясь из стороны в сторону, но ни слова не отвечала.

- Поймите, - продолжала Эстелла, - что если бы вы научили ее с той минуты, когда она начала понимать, что дневной свет существует, но что он создан на то, чтобы быть её врагом и губителем, и она должна избегать его, потому что он ослепил вас и ослепит и ее, - если бы вы это сделали, а затем почему-либо пожелали, чтобы она спокойно переносила дневной свет, - поймите, что она не могла бы этого перенести, а вы бы были разочарованы и разсержены.

Мисс Гавишам сидела и слушала (или так казалось, потому что мне не видно было её лица), но попрежнему ничего не отвечала.

- Итак, - сказала Эстелла, - меня надо брать такою, какою вы меня сделали. Успех не мой и неудача не моя.

Мисс Гавишам незаметно съехала на пол, усеянный поблекшими свадебными воспоминаниями. Я воспользовался этой минутой, - я до сих пор напрасно выжидал ее, - чтобы выйти из комнаты, рукой указав Эстелле на мисс Гавишам. Когда я выходил, Эстелла все еще стояла у большого камина и смотрела на огонь. Седые волосы мисс Гавишам, смешавшиеся с свадебными украшениями, представляли тяжелое зрелище.

Мне невозможно перевернуть эту страницу в моей жизни, не упомянув имени Бентли Друмля; я бы охотно, конечно, не писал о нем.

Несколько времени тому назад я поступил в клуб, называвшийся "Зяблики в Роще". Я никогда не мог понять цели этого учреждения, если только не считать за цель - дорогих обедов раз в две недели, ссор друг с другом после обеда и опаивания шестерых слуг до положения риз. Однажды, когда почти все Зяблики находились в наличности, и когда их добрые чувства по обыкновению выразилась в том, что никто ни с кем и ни в чем не соглашался, председательствующий Зяблик призвал всех к порядку и заявил, что м-р Друмль еще не провозиласил тоста за какую-нибудь даму; согласно тождественным постановлениям общества, сегодня был черед мистера Друмля. Мне показалось, что он злобно покосился на меня в то время, как наливали в стаканы вино, но так как мы вообще не благоволили друг к другу, то я не обратил на это внимания. Каково же было мое негодование и мое удивление, когда я услышал, что он предлагает компании выпить за "Эстеллу"!

- Не ваше дело, - отвечал Друмль.

- Где живет Эстелла? - спросил я. - Вы обязаны сказать это.

И, действительно, как Зяблик, он был обязан это сделать.

- В Ричмонде, джентльмены, - сказал Друмль, - и она очень красива.

- Много он смыслит в красоте, низкий, жалкий идиот! - прошептал я Герберту.

- Я знаком с этой дамой, - сказал Герберт через стол, когда тост был осушен.

- Неужели? - протянул Друмль.

- И я также знаком с нею, - прибавил я, побагровев.

- Неужели? - повторил Друмль. - Скажите!

Он только и мог ответить, что "неужели" - этот тупоумный болван, но я так разсердился, как если бы он сказал что-нибудь остроумное, и немедленно встал с места, сказав, что со стороны Зяблика - непростительное нахальство предлагать выпить за здоровье совершенно незнакомой дамы. На это м-р Друмль, вздрогнув, спросил, - что я хочу этим сказать? На это я счел необходимым ему ответить, - что он знает, кажется, где меня найти {Значит вызвать на поединок.}.

Возможно ли было после этого обойтись без кровопролития? Но Зяблики, как всегда, заспорили. Спорили горячо, так что по крайней мере еще шестеро почтенных членов высказали шестерым другим почтенным членам, что они знают, кажется, где их найти. Как бы то ни было, а в конце концов порешили (так как Роща была судом чести), что если м-р Друмль доставит какое-нибудь свидетельство от Эстеллы, гласящее, что он пользуется честью быть с нею знакомым, - м-р Пип обязан выразить сожаление, как джентльмен и как Зяблик, что "слишком погорячился". Следующий день был назначен для испытания (иначе наша честь могла остыть), и на следующий же день Друмль появился с вежливой запиской, написанной рукой Эстеллы, и в которой она заявила, что имела честь несколько раз танцовать с ним. После этого, конечно, мне ничего не оставалось, как выразить сожаление о том, "что я погорячился", и вполне отказаться - как от явной нелепости - от мысли драться с обидчиком.

поощряла его и иногда обрывала, порою почти льстила ему, порою же почти открыто презирала его, едва узнавала его, как будто забывала даже об его существовании.

Но паук, как назвал его м-р Джагерс, привык охотиться за мухами и обладал терпением и настойчивостью. Вдобавок он верил с тупым упорством в свои деньги и знатность своего рода, и это служило ему на пользу, почти заменяло сосредоточенность и решимость.

Таким образом паук, упрямо сторожа Эстеллу, перехитрил многих умнейших насекомых и часто развертывался и спускался из своей паутины как раз в ту минуту, когда было нужно.

На одном балу в Ричмонде, где Эстелла затмила всех своею красотою, несносный Друмль все время плясал с ней, и она не отказывала ему, так что я решился поговорить с нею об этом. Я воспользовался первым удобным случаем: она сидела в углу, дожидаясь, чтобы м-с Брандли отвезла ее домой, и поодаль от других, среди цветов. Я был с нею, так как всегда сопровождал ее на балы.

- Вы устали, Эстелла?

- Еще бы не устать!

- Скажите лучше, что не следовало уставать; ведь мне еще нужно написать письмо к мисс Гавишам, прежде чем лечь спать.

- И рассказать о сегодняшней победе? - спросил я. - Жалкая победа, Эстелла!

- Что вы хотите сказать? какая победа, я не знаю.

- Зачем мне на него глядеть? - отвечала Эстелла и посмотрела на меня. - Что такого интересного в том человеке, чтобы мне на него глядеть?

- Я как раз об этом самом хотел спросить вас, потому что он по пятам ходил за вами весь вечер.

- Мотыльки и всякого рода безобразные создания, - отвечала Эстелла, бросив взгляд в его сторону, - летят на зажженную свечу. - Разве свеча может этому помешать?

- Нет, - отвечал я, - но разве Эстелла не может этому помешать?

- Но, Эстелла, выслушайте меня. - Я чувствую себя несчастным оттого, что вы любезны с человеком, которого все так презирают. Вы знаете, что Друмля презирают?

- Ну?

- Вы знаете, что он так же безобразен душой, как и наружностью. Глупый, злобный, низкий, тупой малый!

- Ну?

- Вы знаете, что ему нечем похвалиться, кроме мошны и нелепого свитка тупоголовых предков, - вы ведь это знаете?

- Ну? - повторила она опять и всякий раз все шире раскрывая свои красивые глаза.

- Ну! вот оттого-то я и несчастен.

- Пип, - отвечала Эстелла, - не говорите глупостей. Другим это может быть неприятно, и я, может быть, делаю это нарочно. Но вас это не касается. Не стоит об этом и толковать.

- Нет, касается; я не могу перенести, чтобы люди говорили: она отличает болвана, самого недостойного из всех.

- А я могу это перенести, - сказала Эстелла.

- Зовет меня гордой и неумолимой, а только что упрекал за то, что я любезна к болвану! - развела руками Эсгелла.

- Конечно, вы любезны с ним, - проговорил я торопливо: - я видел, вы сегодня так глядели и так улыбались ему, как никогда не глядите и не улыбаетесь... мне.

- Вы, значит, желали бы, - сказала Эстелла, бросая на меня серьезный, если не сердитый взгляд, - чтобы я обманывала и вас?

- Значит, вы обманываете его, Эстелла?

И теперь, после того, как я рассказал о том, что терзало мое сердце и часто заставляло его болеть и болеть, я перехожу к тому, что готовилось для меня с того времени, когда я еще не знал, что существует на свете Эстелла; то было время, когда её младенческий мозг подвергался первым искажениям под губительными руками мисс Гавишам.