Блестящая будущность.
Часть вторая.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Блестящая будущность. Часть вторая. Глава VI. (старая орфография)

ГЛАВА VI.

Для меня было счастием, что приходилось принимать меры (на сколько я мог) для безопасности моего страшного посетителя: эта мысль, охватившая меня при пробуждении, отгоняла другия. Невозможность скрывать его у себя на квартире была очевидна. Самая попытка повела бы к подозрениям. Мне прислуживала вздорная старуха; ей помогала отрепанная девчонка, которую она звала племянницей, и делать из этого тайну значило подстрекнуть их к любопытству и сплетням. Обе страдали глазами, что я приписывал постоянному подглядыванию в замочные скважины; оне постоянно вертелись там, где их не спрашивали: это в сущности было единственным несомненным в них качеством, кроме воровства. Чтобы не создавать тайны для этих женщин, я решил объявить им поутру, что ко мне неожиданно приехал дядюшка из провинции.

Это решение я принял, когда еще бродил в потемках, ища способов добыть огня. Так как я ничего не нашел, то решил итти в ближайшую караульню и попросить сторожа прийти со своим фонарем. Спускаясь в темноте по лестнице, я споткнулся обо что-то, и это оказался человек, прикурнувший в углу.

Так как человек не отвечал мне, когда я спросил его, что он здесь делает, и отделался молчанием, я побежал в караульню и попросил сторожа прийти поскорей, сообщив ему по дороге о случае на лестнице. Так как ветер был все так же силен, то мы боялись, что он задует огонь в фонаре, и не стали зажигать фонарей на лестнице, но осмотрели ее сверху до низу; нигде никого не было. Мне пришло в голову, что человек мог проскользнуть в комнаты, и, зажегши свечу, я оставил сторожа с фонарем у дверей и внимательно осмотрел квартиру, включая и ту комнату, где спал мой страшный гость. Все было тихо, и, без сомнения, никого другого в квартире не было.

Меня смущала мысль, что на лестницу как раз в эту ночь забрался бродяга, и я спросил у сторожа, - в надежде выяснить себе положение, - не пропускал ли он сквозь ворота какого-нибудь джентльмена, который был навеселе?

- Да, - отвечал он; - в разное время ночи троих. Один жил в Фонтен-корте, а двое других в Лоне.

И он видел, как все они вернулись домой.

- Ночь была такая бурная, сэр, - говорил сторож, отдавая мне стакан, так как я угостил его ромом, - что очень немногие проходили через мои ворота. Кроме тех троих джентльменов, которых я вам назвал, никого другого не было; но в одиннадцать часов вас спрашивал какой-то незнакомец.

- Мой дядя, - пробормотал я. - Да.

- Вы видели его, сэр?

- Да. О, да.

- И того человека, который его провожал?

- Человека, который его провожал? - переспросил я.

- Да, я думал, что этот человек шел вместе с ним, - отвечал сторож. - Человек остановился, когда он меня разспрашивал, и пошел за ним опять, когда он направился сюда.

- Какого рода человек?

Сторож не обратил внимания, по ему показалось, что это был рабочий человек. Сторож, конечно, не придавал этому обстоятельству такого значения, как я: у него не было таких оснований для безпокойства, как у меня.

Отпустив его, я зажег огонь в камине и задремал около него. Мне показалось, что я проспал целую ночь, когда пробило шесть часов.

Наконец пришли старуха и её племянница и удивились тому, что я встал и растопил камин. Я сообщил им, что ночью ко мне приехал дядя и теперь спит; вследствие его приезда необходимо приготовить другой завтрак. После того я вымылся и оделся, - пока оне колотили по мебели и поднимали тучу пыли, - и таким образом, - не то в полусне, не то наяву, - я очутился снова у камина и стал ждать к завтраку своего незванного гостя.

Наконец дверь растворилась, и он вошел. Я не мог вынести его вида, который показался мне днем еще хуже, чем ночью.

- Я даже не знаю, - сказал я, говоря шепотом в то время, когда он усаживался за стол, - как вас звать. Я говорю посторонним людям, что вы мой дядя.

- Отлично, дружище! Зовите меня дядей.

- Но вы приняли какую-нибудь фамилию?

- Вы хотите оставить за собой это имя?

- Почему же нет? Оно так же хорошо, как и всякое другое, если только вы не предпочитаете другого.

- Как ваша настоящая фамилия? - спросил я его шопотом.

- Магвич, - отвечал он, также шепотом: - крещен Авелем.

- Чем вы занимались, чем были?

- Ничтожным червяком, дружище.

Он отвечал очень серьезно и произнес эти слова так, как будто они в самом деле означали что-нибудь важное.

- Когда вы пришли в Темпль прошлою ночью и спрашивали у ворот у сторожа, где я живу, с вами никого не было?

- Со мной?.. Нет, дружище, никого.

- Но кто-то прошел с вами?

- Я не обратил особенного внимания, но зная здешних порядков. Но думаю, что кто-то подошел к воротам вместе со мной.

- Вас знают в Лондоне?

- Надеюсь, нет! - отвечал он, щелкнув себя указательным пальцем по горлу с таким жестом, от которого меня бросило в жар и холод.

- Но прежде вас знавали в Лондоне?

- Мало. Я работал больше в провинции.

- А судили вас в Лондоне?

- Меня судили много раз, - сказал он, зорко взглядывая на меня.

- В последний раз.

Он кивнул головой.

- Впервые тогда познакомился с м-ром Джагерсом. Джагерс защищал меня.

У меня вертелось на губах спросить его, за что его судили, но он взял нож и помахал им со словами:

- Что бы я ни сделал, я за все уже отбыл наказание и расплатился.

Ел он с жадностью, на которую очень неприятно было смотреть, и вообще все его движения были грубы, шумны и алчны.

После завтрака, он вынул из кармана большой толстый портфель, набитый бумагами, и кинул его на стол.

- Здесь деньги и вы можете их тратить, милый мальчик. Все, что мое - то ваше. Не бойтесь тратить. Там, откуда я это привез, есть еще столько же. Я вернулся на родину только затем, чтобы видеть, как мой джентльмен будет тратить деньги, как подобает джентльмену. В этом мое удовольствие. Мое удовольствие - видеть, как он тратит деньги. И чорт бы вас всех побрал! - разразился он, оглядывая комнату и громко щелкая пальцами, - чорт бы вас всех побрал, от судьи в парике до колониста, поднимающого пыль по дороге, я вам покажу такого джентльмена, какой всех вас заткнет за пояс!

- Постойте! - почти обезумев от страха и неприязни, закричал я, - мне нужно с вами поговорить. Я хочу знать, что нужно делать. Я хочу знать, как устранить от вас опасность, как долго вы здесь останетесь, и какие у вас планы.

- Послушай, Пип, - вдруг сказал он, положив руку на мою и меняя тон, - прежде всего, выслушай меня. Я забылся. То, что я сказал сейчас, низко; да, низко. Послушай, Пип, извини меня; я не хочу быть низок.

- Прежде всего, - почти простонал я, - какие предосторожности нужно принять, чтобы вас не узнали и не арестовали?

- Нет, милый мальчик, - начал он тем же смиренным тоном, - не это прежде всего. Низость прежде всего. Я столько лет старался образовать джентльмена и знаю, чем ему обязан. Послушай, Пип, я был низок, вот и все; низок. Постарайся забыть это, милый мальчик!

Мрачно-комическая сторона этой сцены вызвала во мне нерадостный смех, и я отвечал:

- Я забыл это. Ради самого Неба, не настаивайте!

- Да, но послушай, - настаивал он. - Милый мальчик, я приехал не затем, чтобы быть низким. Продолжай, милый мальчик. Ты говорил...

- Как уберечь вас от той великой опасности, какой вы себя подвергаете?

- Да, что ж, милый мальчик, опасность вовсе не так велика. Мне дали знать, что опасность вовсе не так велика. Знает меня Джагерс, знает Уэммик, да ты. Больше-то ведь никто?

- А не может ли кто случайно узнать вас на улице? - спросил я.

- Да кому же узнавать-то. Кроме того, ведь я не располагаю объявлять в газетах, что Авель Магвич вернулся из Ботани-Бей; а с тех пор прошли годы, да и кому какая выгода выдавать меня? Но вот что я скажу тебе, Пип. Если бы опасность была в пятьдесят раз больше, я бы все равно вернулся поглядеть на тебя.

- А как долго вы пробудете?

- Как долго? да я вовсе не думаю ехать назад. Я вернулся совсем.

- Где же вы будете жить? Как спасти вас от опасности?

- Милый мальчик, ведь за деньги можно купить парик и очки, и всякое платье... и мало ли еще что. Другие раньше меня делали то же самое, и я могу последовать их примеру. А что касается того, где и как жить, то посоветуй мне сам, милый мальчик.

- Вы легко говорите теперь об этом, - сказал я, - но прошлой ночью вы серьезнее смотрели на опасность, когда вы клялись, что для вас это смерть.

- И теперь клянусь, что для меня это смерть - и смерть через веревку, на открытой улице, неподалеку отсюда, и это вполне серьезно. Но что ж такое? дело сделано. Я налицо. Ехать теперь назад будет так же опасно, как и оставаться здесь... хуже. Кроме того, я здесь, Пип, потому что я годы и годы мечтал о вас. А теперь дайте мне еще поглядеть на моего джентльмена.

Он снова взял меня за обе руки и разсматривал с видом восхищенного собственника, не выпуская тем временем изо рта трубки, которую курил.

Мне представлялось, что лучше всего будет, если я найму ему спокойную квартиру, неподалеку от себя, которую он займет, когда вернется Герберт: я ждал его через два или три дня. Для меня было ясно, что тайна должна быть неизбежно доверена Герберту, помимо даже того громадного облегчения, какое я получу от того, что разделю ее с ним. Но это вовсе не было так ясно для м-ра Провиса (я решил называть его этим именем), который объявил что, согласится довериться Герберту не прежде, как увидит его, и только в том случае, если лицо его ему понравится.

После того мы стали обсуждать костюм, который лучше всего подходил бы ему, и я едва-едва убедил его, что всего лучше для него будет платье зажиточного фермера; мы решили также, что он острижет волосы и слегка напудрит их. Так как его еще не видала квартирная хозяйка, ни её племянница, мы решили, что он покажется им только после того, как переоденется.

Условиться насчет всех этих предосторожностей, казалось бы и простым делом, но, при моем смущенном, чтобы не сказать разстроенном, состоянии духа, это заняло столько времени, что я вышел из дому, чтобы заняться закупками не раньше, как в два или три часа пополудни. Он должен был сидеть в своей комнате, запершись, и ни под каким видом не отпирать дверь.

Я знал о существовании весьма приличных меблированных комнат в Эссекс-стрите, задний фасад которых выходил на Темпл и был виден из моих окон. Я прежде всего пошел туда и мне удалось нанять весь второй этаж для моего дяди, м-ра Провиса. После того я обошел несколько магазинов и закупил все, что было необходимо для его переодевания. Затем направился, по собственному почину, в контору м-ра Джагерса; он сидел за конторкой и, увидя меня, немедленно встал и подошел к огню.

- Ну, Пип, - сказал он, - будьте осторожны.

- Я буду осторожен, сэр, - отвечал я (я хорошо обдумал дорогой, что скажу ему).

- Не выдавайте себя, - продолжал м-р Джагерс, - и никого не выдавайте. Вы понимаете меня... Никого. И ничего мне не говорите; я не любопытен.

Конечно, я видел, что он знает о возвращении этого человека.

- Я хочу только знать, м-р Джагерс, правда ли то, что мне было сказано. Я не надеюсь, чтобы это было неправдой, но во всяком случае хочу проверить.

М-р Джагерс кивнул головой.

- Но вы говорите "сказано", или "сообщено"? - спросил он, склонив голову на бок, но не глядя на меня, а уставившись в пол. - "Сказано" намекает, повидимому, на словесное сообщение. Не можете же, однако, иметь словесные сообщения с человеком, который живет в Новом Южном Валлисе?

- Я скажу "сообщено", м-р Джагерс.

- Хорошо.

- Мне было сообщено лицом, имя которого Авел Магвич, он тот самый благодетель, который так долго оставался для меня неизвестным.

- Это тот самый человек, - отвечал м-р Джагерс. - В Новом Южном Валлисе...

- И только он? - спросил я.

- И только он, - отвечал м-р Джагерс.

- Я не так неблагоразумен, сэр, чтобы считать вас ответственным за собственные ошибки и ложные заключения, но я всегда предполагал, что мисс Гавишам...

- Вы сами сказали, Пип, - заметил м-р Джагерс, холодно взглядывая на меня и кусая ногти, - что я вовсе за это не ответствен.

- А между тем это так было похоже на правду, сэр, - оправдывался я с унылым сердцем.

- Ни капельки не похоже, Пип, - сказал м-р Джагерс, качая головой и расправляя фалды сюртука. - Никогда не судите по наружности; судите по фактам. Нет лучше правила.

- И так как Магвич что в Новом Южном Валлисе, наконец открылся, - продолжал м-р Джагерс, - вы поймете, Пип, как строго я держался фактической стороны дела. Я никогда не уклонялся от фактической стороны дела. Вы понимаете это?

- Я сообщил Магвичу что в Новом Южном Валлисе, когда он впервые написал мне из Нового Южного Валлиса, - чтобы он не ждал, чтобы я когда-нибудь уклонился от строго фактической стороны дела. Я также предупреждал его и о другом. Он глухо намекнул в письме о своем намерении повидаться с вами здесь, в Англии. Я предупредил его, что не хочу больше слышать об этом; что он сослан до конца своей земной жизни; и что, вернувшись на родину, он совершит преступление, за которое будет подлежать смертной казни. Я дал ему это предостережение, - повторил м-р Джагерс, пристально глядя на меня: - я написал ему в Новый Южный Валлис. Он, без сомнения, послушался меня.

- Без сомнения, - отвечал я.

- Провис, - подсказал я.

- Да, Провис - благодарю вас, Пип. Может быть, его зовут Провис? Может быть, вы знаете, что его зовут Провис?

- Да, - отвечал я.

- Вы знаете, что его зовут Провис. Письмо пришло из Портсмута от колониста, по имени Провис, и в нем просили сведений о вашем адресе, от имени Магвича. Уэммик, кажется, с следующей почтой послал эти сведения. Вероятно, вы от Провиса услышали объяснения насчет Магвича - в Новом Южном Валлисе?

- До свидания, Пип, - протянул мне руку м-р Джагерс, - рад, что видел вас. Когда будете писать по почте Магвичу,--в Новый Южный Валлис - или сообщаться с ним через Провиса, будьте добры упомянуть, что подробности и итоги наших длинных счетов будут присланы вам, вместе с остатком денег, потому что есть остаток. До свидания, Пип.

На следующий день заказанное мною платье было получено, и Провис надел его. Но, во что бы он ни облекался (как мне казалось), он становился хуже прежнего. На мой взгляд в нем было нечто такое, что разбивало все попытки к переодеванью. Чем больше и чем старательнее я его переодевал, тем он более походил на неповоротливого беглого каторжника, встреченного мною на болоте.

Он сам придумал слегка напудрить себе волосы, и я согласился; но это вовсе не вышло красиво, с таким же успехом можно было нарумянить мертвеца. Кончилось тем, что он только подстриг свои седые волосы.

Словами нельзя выразить того, что я чувствовал во все это время; страшная тайна тяготила меня. Когда он засыпал по вечерам, держась мускулистыми руками за ручки кресел и с опущенной на грудь плешивой головой, изборожденной глубокими морщинами, я сидел и смотрел на него, ломая голову над тем, что именно он натворил, и обвиняя его во всевозможных преступлениях, пока наконец мною не овладело желание вскочить и убежать от него. С каждым часом росло мое отвращение к нему, и я думаю даже, что бросил бы его с самого начала из чувства страха, не смотря на все, что он для меня сделал, и несмотря на опасность, которой он подвергался, если бы не знал, что Герберт должен скоро вернуться. Однажды ночью я даже вскочил с постели и принялся одеваться в худшее платье, впопыхах намереваясь бросить все и завербоваться в Индию простым солдатом.

и повесить из-за меня, а мысль, что его могли арестовать и повесить, и боязнь, как бы этого не сделали, - ужасно меня угнетали и мучили. Когда он не спал и не раскладывал какой-то пасьянс из собственной рваной колоды карт, - он просил меня почитать ему:

- На иностранных языках, милый мальчик!

В то время, как я исполнял эту просьбу, он, не понимая ни одного слова, стоял у огня, следя за мной с видом человека, выставившого какой-нибудь товар и гордящагося им; и сквозь разставленные пальцы руки, которою я закрывал себе лицо, я видел, как он молча призывал стулья и столы в свидетели моей учености. Сказочный студент, преследуемый уродцем, которого он богохульно создал, не был несчастнее меня, преследуемого существом, создавшим меня; я чувствовал к нему тем сильнейшее отвращение, чем больше он восхищался мною и чем любовнее относился ко мне.

Судя по написанному мною, можно подумать, что все это длилось год. Оно длилось около пяти дней. Все время поджидая Герберта, я не смел выходить, кроме как в сумерки, когда я водил Провиса гулять. Наконец, однажды вечером, когда обед прошел, и я задремал, совсем выбившись из сил, потому что ночи я проводил безпокойные, и сон мой нарушался страшными видениями, - я был разбужен знакомыми шагами на лестнице. Провис, который тоже спал, вздрогнул от шума, произведенного мною, и в тот же миг я увидел складной нож в его руках.

- Успокойтесь! это Герберт! - сказал я.

- Гендель, дружище, как поживаешь, как поживаешь, как поживаешь? Мне кажется, что мы уже год как не виделись! Да и право же, должно быть, так: ты очень похудел и побледнел, Гендель!... Ах! прошу извинить!

Он перестал болтать и трясти мне руку, при виде Провиса. Провис, пристально глядя на него, медленно укладывал нож в карман, а из другого вынимал какую-то вещь.

- Герберт, милый друг, - сказал я, припирая обе двери, в то время, как Герберт стоял и таращил глаза от удивления, - произошло очень странное событие. Вот это... гость ко мне приехал.

- Все в порядке, милый мальчик! - сказал Провис, выступая вперед с маленькой черной Библией и обращаясь затем к Герберту:

- Сделай, как он хочет, - сказал я Герберту.

И Герберт, глядя на меня с дружеским смущением и удивлением, исполнил требуемое, и Провис немедленно пожал ему руку, говоря;

- Теперь вы связаны клятвой, помните это.