Блестящая будущность.
Часть вторая.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Блестящая будущность. Часть вторая. Глава VIII. (старая орфография)

ГЛАВА VIII.

- "Милый мальчик и товарищ Пипа! Я не стану рассказывать вам свою жизнь, как песню или повесть из книжки. Я скажу вам коротко и ясно, не обинуясь. Жизнь моя прошла так: посадят в тюрьму и выпустят, посадят в тюрьму и выпустят. Вот так и проходила моя жизнь вплоть до того времени, когда я убежал с понтонов и подружился с Пипом.

"Я знал, что мое прозвище Магвич, в св. крещении Авель. Как я это узнал? А так же точно, как узнал названия птиц: воробьев, зябликов, дроздов. Я мог бы подумать, что все это ложь, но так как названия птиц оказались верными, то я подумал, что и мое имя верно.

"Как только себя запомню, и не встречал души человеческой, которая бы пожалела маленького Авеля Магвича, а все-то его боялись и гнали прочь или сажали в тюрьму. Сажали меня в тюрьму, сажали, сажали, так что я и счет потерял.

"Вот какая жизнь досталась на мою долю, и, когда я был еще маленьким оборванным созданием, достойным сожаления, я уже спискаи себе прозвище закоренелого. "Это страшно закоренелый мальчик", - говорили тюремным посетителям, указывая на меня. - "Можно сказать, из тюрьмы не выходит". И тогда они глядели на меня, а я глядел на них, а иные мерили мне голову - лучше бы мне измерили желудок, - а другие давали мне книжки, которые я не мог читать, и говорили мне речи, которые я не мог понимать. И вечно-то пугали они меня чортом. Но что же мне было, чорт возьми, делать? Ведь должен же я был чем-нибудь питаться. Однако я становлюсь груб, а этого не надо. Милый мальчик и товарищ Пипа, не бойтесь, я не буду так резок.

"Бродяжничая, побираясь, воруя, порой работая, когда удавалось, - последнее случалось не так часто, как вы, может быть, думаете; но спросите-ка самих себя, охотно ли бы вы дали мне работу; - я был вором, землепаищем, извозчиком, косарем, я пробовал много других вещей, которые не приводят к добру, пока наконец стал взрослым человеком. Дезертир-солдат научил меня читать, а странствующий ярмарочный великан - писать.

"На Эпсомских скачках, лет двадцать тому назад, познакомился я с человеком, череп которому я бы разбил этой кочергой, как скорлупу рака, если бы только он мне попался. Его настоящее имя было Компейсон; и этого-то человека, милый мальчик, я подмял под себя в овраге, как ты рассказывал своему товарищу вчера вечером, когда я ушел.

"Он выдавал себя за джентльмена, этот Компейсон, и получил образование. Он умел ловко говорить, да и собой был красив. Этот Компейсон пригласил меня к себе в товарищи и деловые агенты. А в чем состояло его занятие, в котором мы должны были быть товарищами? Дело Компейсона состояло в том, чтобы обманывать, подделывать чужие почерки, сбывать краденые банковые билеты и тому подобное. Он был ловкий и изобретательный мошенник и мастер выходить сухим из воды и сваливать всю вину на другого. Сердца в нем было столько же, сколько в железной пиле; он был холоден, как смерть, а голова у него была, как у чорта.

"У Компейсона был товарищ по имени - вряд ли настоящему - Артур. Он уже катился под гору и был тенью самого себя. Он и Компейсон обошли одну богатую даму, несколько лет тому назад, и выжимали из нея кучу денег; но Компейсон держал пари и играл в карты, и протер глаза денежкам, а Артур был болен смертельным недугом, от которого вскоре и умер. Его пример мог бы остановить меня, но не остановил; и я не стану обелять себя, потому что какой в этом толк, дорогой мальчик и товарищ? Итак, я сошелся с Компейсоном и стал жалкой игрушкой в его руках, короче сказать, работал на него, как вол. Я всегда был в неоплатном долгу у него, всегда на посылках; всюду лез в петлю за него... Он был моложе меня, но ловче и образованнее, и всегда брал верх и обращался со мною безпощадно. Моя милая, когда мне становилось невтерпеж... Однако, полно! Я не хочу припутывать ее сюда..."

Он озирался с растерянным видом, как будто бы потерял нить в своих воспоминаниях; потом уставился опять в огонь и продолжал:

- Не зачем распространяться об этом, - сказал он, снова озираясь. - Время, которое я провел с Компейсоном, было самое тяжелое время в моей жизни - этого достаточно. Говорил ли я вам, что меня судили - одного меня - хотя я жил с Компейсоном, за разные проступки?

Я отвечал:

- Нет.

" - Ну так вот меня судили и осудили. А уж по части того, чтобы быть в подозрении, то это случилось два или три раза в течении четырех или пяти лет, что я провел с ним; только доказательств не хватало. Наконец, я и Компейсон, мы оба были обвинены в мошенничестве - но подозрению в сбыте краденых денежных бумаг - и еще в разных других делах. Компейсон говорит мне:

" - Защита порознь, сношений никаких, и делу конец.

"А я был так беден, что продал всю одежду, какая у меня была, кроме той, что оставалась на спине, чтобы заполучить Джагерса.

"Когда нас посадили на скамью, я в первый раз заметил, каким джентльменом выглядел Компейсон с своими кудрявыми волосами и черным сюртуком и белым носовым платком, и каким грубым негодяем казался я. Когда началось заседание суда и стали допрашивать свидетелей, я заметил, с какой тяжестью все ложилось на меня и как легко на него. Когда свидетели показывали, как было дело, то всегда оказывалось, что я заварил кашу и я же ее расхлебывал. Но когда стали говорить защитники, то для меня стало ясно, в чем дело, потому что защитник Компейсена сказал:

" - Милорд и джентльмены, здесь вы видите перед собою двух лиц, которые уже на первый взгляд отличаются один от другого: один, младший, и хорошо воспитанный человек; другой, старший и дурно воспитанный человек; один, младший, редко участвует во всех сделках, а только подозревается; другой, старший, душа всякой сделки, и вина его ясна, как Божий день. Можете ли вы сомневаться, кто из них "виновен", - кто из них самый виновный?

Так он говорил все время. А когда дело дошло до приговора, то Компейсону просили дать смягчающия обстоятельства ради его хорошого поведения и дурной компании, в которую он попал, а на мою долю досталось только одно слово: виновен. А когда я сказал Компейсону: "Когда мы выйдем из суда, я разобью тебе рожу", Компейсон обратился к судье за покровительством, и между ним и мною посадили двоих полицейских. А когда объявили приговор, оказалось, что его присудили к семи годам, а меня к четырнадцати, и судья пожалел его, потому де он случайно сбился с пути, а меня судья признал неисправимым преступником, который, конечно, пойдет и дальше на этом пути..."

"Я сказал Компейсону, что разобью ему рожу, и поклялся, что сделаю это. Мы были заключены в одной тюрьме, но я долго не мог добраться до него, как ни старался. Наконец мне удалось подкрасться к нему и раскроить ему одну щеку, но меня увидели, схватили и посадили на корабль. Трюм в этом корабле не был очень страшен для того, кто умел плавать. Я убежал на берег и скрывался между могил, завидуя тем, кто в них лежал, когда впервые увидел моего мальчика!"

Он бросил на меня любовный взгляд, от которого он мне снова стал ненавистен, хотя перед тем я очень жалел его.

"Из слов моего мальчика я понял, что Компейсон тоже скрывается на болоте. Честное слово, я думаю, что он убежал от страха, чтобы спастись от меня, не зная, что я тоже на берегу. Я изловил его. Я побил его и не дал ему убежать. Разумеется, ему до конца везло. Сказали: он убежал де, потеряв голову от страха, спасаясь от меня, и наказание ему положили легкое. Меня же заковали в железо, судили и сослали на всю жизнь. Я не постоял за жизнь и вернулся сюда, милый мальчик и товарищ Пипа".

- Умер он? - спросил я.

- Комнейсон?

Герберт писал карандашом на обложке книги. Он тихонько подвинул книжку ко мне, в то время, как Провис закуривал трубку и стоял, глядя в огонь. Я прочитал:

"Молодого Гавишама звали Артур. Компейсон - человек, разыгравший роль возлюбленного мисс Гавишам".