Большие надежды.
Глава XIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава XIII. (старая орфография)

XIII.

На следующий день мне было крайне-грустно видеть, как Дко облачался в свое праздничное платье, чтоб идти со мною к мисс Гавишам. Но он считал свою парадную форму необходимою в подобном случае, и мне некстати было разубеждать его, хотя действительно будничный наряд гораздо-более шел ему к лицу - шел более некстати, что бедный Джо решился на подобный подвиг единственно ради меня. Ради меня он напялил платье, которое видимо стесняло его, ради меня выпустил воротник рубашки так высоко, что волосы у него на затылке поднялись и стояли, будто султан.

За завтраком сестра моя объявила, что намерена идти с нами в город с тем, чтоб мы ее оставили у дяди Пёмбельчука, пока сами будем "толковать с важными барынями", а потом зашли бы за нею. Джо, казалось, не ожидал ничего хорошого от подобного намерения жены. Кузница была заперта в тот день, и Джо - как он всегда делал в редких случаях своего отсутствия - начертил мелом на двери - нету, и рядом что-то в роде стрелы, указывавшей, вероятно, в какую сторону он направился.

Мы поплелись в город. Сестра, разумеется, шла впереди; она несла с собою плоскую, плетеную корзинку, с виду похожую на государственную печать Англии, и, несмотря на совершенно-ясную погоду, еще пару галош, запасную шаль и зонтик. Я до-сих-пор не могу хорошо понять, наложила ли сестра на себя эту ношу в виде особой эпитимии, или же тащила с собою столько добра единственно для внушения должного к себе уважения. Это, вероятнее всего, была выставка напоказ своих аттрибутов: так точно на сцене какая-нибудь Клеопатра выказывает свое достоинство и звание пышною свитою и обстановкою.

Когда мы поровнялись с домом Пёмбельчука, сестра оставила нас и вошла к дяде. Было около полудня, и потому мы с Джо немедленно направились в мисс Гавишам. Эстелла, по обыкновению, отворила нам калитку. Джо с той минуты, как увидел ее, почтительно снял шляпу и держал ее на отвесе обеими руками, считая необходимым оказывать уважение даже какой-нибудь доле золотника.

Эстелла, повидимому, не обратила на нас особого внимания, а прямо пошла вперед по хорошо-знакомой мне дороге. Я следовал за нею, а за мною шел Джо. Обернувшись назад в длинном корридоре, я взглянул на Джо; он попрежнему держал шляпу на отвесе и делал огромные шаги на цыпочках, стараясь не касаться пола.

Эстелла попросила нас обоих войдти; я схватил Джо за полу кафтана и таким образом ввел его в присутствие мисс Гавишам. Она сидела за уборным столиком, но тотчас же к нам обернулась.

- А! Вы муж сестры этого мальчика? спросила она у Джо.

Я не мог себе представить, чтоб добрый старый Джо мог до того измениться, чтоб походить не на себя, а на какую-то небывалую птицу. Он стоял молча, с взъерошенным султаном на голове и раскрытым ртом, будто готовясь кого-то проглотить.

- Вы муж сестры этого мальчика? повторила мисс Гавишам.

К крайней моей досаде, в-течение всего разговора Джо постоянно относился во мне, и ни разу не обращался прямо к мисс Гавишам.

- Без-сомнения, Пип, заметил Джо голосом, который выражал в то же время большую силу убеждения и необыкновенную вежливость: - я сватался и женился на вашей сестре, будучи в то время, с вашего позволения, холостяком.

- Хорошо! сказала мисс Гавишам. - И вы вскормили ребенка, с тем, чтоб взять его в себе в ученики, когда он подростет - не так ли, мистер Гарджери?

- Вы знаете, Пип, косвенно отвечал Джо: - что мы с вами всегда были добрые друзья и расчитывали промежь себя на это дело, как на облегчение своей участи. Но еслиб вам, Пип, что-нибудь не нравилось в ремесле, хотя бы, например, копот да сажа, которых не оберешься, то, без-сомнения, я вас не стал бы приневоливать - неправда ли?

- Но в самом ли деле ремесло это нравится мальчику, сказала мисс Гавишам: - и охотно ли идет он к вам в ученики?

- Вам хорошо известно, Пип, возразил Джо, становясь все убедительнее и вежливее в своих ответах: - вам очень-хорошо известно, что таково было постоянно ваше задушевное желание. Ведь, вы не имеете ничего против нашего ремесла, и быть кузнецом было всегда самым задушевным вашим желанием?

Напрасно я старался объяснить ему знаками, чтоб он обращался с речью не во мне, а к мисс Гавишам. На все мои пантомимы, он отвечал только усиленною вежливостью и убедительностью, не переставая относиться единственно во мне.

- Принесли ли вы с собой контракт мальчика? спросила мисс Гавишам.

- Вы очень-хорошо знаете, Пип, отвечал Джо таким голосом, будто находил вопрос безразсудным: - вы сами видели, что я положил бумагу в шляпу, значит, она со мню. Он вынул контракт и передал его все-таки не мисс Гавишам, а мне. Больно сознаться, но мне стало стыдно за него, да, положительно стыдно, когда я заметил, как Эстелла плутовски улыбалась за креслом мисс Гавишам. Я взял у него бумагу и передал ее старухе.

- Вы не ожидаете никакого вознаграждения за мальчика? сказала мисс Гавишам, пробежав контракт.

- Джо! заметил я, видя, что он молчит: - зачем же ты не отвечаешь?

- Пип, отвечал он отрывисто, видимо-обиженный: - между нами подобный вопрос кажется излишним, на него не может быть другого ответа, кроме голого - нет! Вы знаете, Пип, что другого ответа я дать не могу, потому и предпочитаю молчать.

- Пип заслужил вознаграждение здесь, и вот оно. В этом мешке двадцать-пять гиней. Передай его своему хозяину, Пип.

Вероятно, слишком-озадаченный странностью самой барыни или её обстановкой, бедный Джо и тут продолжал обращаться во мне одному.

- Это очень-щедро с вашей стороны, Пип, сказал Джо: - подарок ваш я принимаю с благодарностью, хотя по совести, не чаял, не гадал ничего подобного. Теперь старина, сказал весело Джо (меня словно обдало не то жаром, не то холодом, при мысли, что он так фамильярно обращается к мисс Гавишам), теперь постараемся исполнять свой долг. Будем честно трудиться вдвоем, помогая друг другу, ради спокойствия совести... и удовольствия тех... кто своею щедростью заслужил, чтоб мы никогда... тут бедный Джо страшно запутался, пока не выбрался, наконец, из затруднения, торжественно закончив свою фразу словами: - во всяком случае не я. Последния слова показались ему столь убедительными, что он повторил их дважды.

- Прощай, Пип! сказала мисс Гавишам. Выпусти их Эстелла

- Приходить ли мне к вам еще, мисс Гавишам? спросил я.

- Нет! Теперь Гарджери твой хозяин. Гарджери! одно словечко...

Воротив Джо таким образом, когда я уже был в дверях, мисс Гавишам сказала ему с достоинством и так громко, что я мог разслышать.

- Мальчик был добрый малый, пока был здесь; это его вознаграждение. Разумеется, как честному человеку, вам более от меня ожидать нечего и не за что.

Как Джо выбрался из комнаты - я до-сих-пор не могу объяснять себе. Знаю только, что когда он выбрался, то начал взбираться на лестницу, вместо того, чтобы спуститься вниз; ничего не слышал и не понимал, пока я просто не потащил его за рукав. Чрез минуту мы были уже за калиткой. Эстелла заперла ее и удалилась.

Когда мы снова попали на свете божий, Джо, прислонившись к стене дома, вздохнул и произнес, "удивительно!". Он так долго оставался в этом положении и так часто повторял: "удивительно! удивительно!" что я стал отчаяваться в состоянии его разсудка и думал, что он никогда не прийдет в себя. Наконец, он несколько изменил свое замечание: "Пип, право, это удивительно!" и потом мало-по-малу стал разговорчивее и мог идти далее.

С другой стороны, я имею основание думать, что, напротив того, умственные способности Джо несколько изощрились от этого столкновения, потому-что на дороге он задумал хитрый и глубокий план, в чем нетрудно убедиться из последовавшей сцены в гостиной у мистра Пёмбельчука, где мы застали сестру в жарком совещании с этим противным торгашом.

- Ну, воскликнула сестра моя, обращаясь к вам обоим вдруг: - что с вами случилось? Я удивляюсь, как вы еще не гнушаетесь таким низким обществом! Я, право, удивляюсь вашему снисхождению!

- Мисс Гавишам, произнес Джо, пристально глядя на меня, будто стараясь что-то припомнить - настоятельно просила нас засвидетельствовать... не припомнишь, ли Пип, её почтение, или преданность?

- Почтение, сказал я.

- Так, так, засвидетельствовать её почтение мистрис Гарджери... повторил Джо.

- Много мне от того прибудет! заметила сестра, видимо смягченная таким лестным вниманием.

- И жалела, продолжал Джо, снова пристально смотря на меня: - и жалела, что плохое здоровье лишало ее... чего бишь, Пип?

- Удовольствия видеть, подсказал я.

- Удовольствия видеть мистрис Гарджери, досказал Джо и перевел дух.

- Ну, могла б она сказать эту любезность пораньше. Впрочем, лучше поздно, чем никогда. А что же она дала этому сорванцу?

- Она ему? сказал Джо: - ничего.

Мистрис Гарджери готова была разразиться, но Джо продолжал:

"Под его друзьями, объяснила она, я разумею сестру его, мистрис Гарджери" - это её собственные слова, прибавил Джо.

Сестра взглянула на Пёмбельчука, который гладил ручки своего кресла и разсеянно кивал головою то ей, то камину, будто он все это наперед предвидел.

- А сколько ты принес? спросила сестра со смехом, положительно со смехом.

- Ну, что бы вы сказали на десять фунтов стерлингов? спросил Джо.

- Мы бы сказали, хорошо, отвечала сестра довольно отрывисто: - не слишком-много, а довольно.

- Ну, так я жь вам скажу, что тут будет побольше того, продолжал Джо.

Безсовестный наглец мистер Пёмбельчук тотчас же кивнул головой и самоуверенно произнес, продолжая потирать ручки кресла:

- Больше того.

- Вы не хотите же сказать... начала было сестра.

- Да я именно хочу сказать, сударыня, сказал Пёмбельчук: - вы сейчас услышите, что. Продолжайте, Джозсф, дело хорошее, продолжайте!

- Что бы вы сказали на двадцать фунтов? снова спросил Джо.

- Великолепно! другого слова нет, возразила сестра.

- А туг побольше и двадцати фунтов, сказал Джо.

Этот противный притворщик Пёмбельчук снова кивнул головой, с видом покровительства, и сказал, улыбаясь:

- Больше, этого сударыня. Хорошее дело! Ну продолжайте изводить ее, Джозеф!

- Чтоб ужь покончить разом, сказал Джо, с восхищением передавая мешок моей сестре: - тут двадцать-пять фунтов.

- Тут двадцать-пять фунтов, повторил гнусный Пёмбельчук и привстал, чтоб пожать ей руку: - и не более, не менее, как то, чего вы заслуживаете, сударыня - я это всегда скажу всем и каждому. Теперь позвольте вас поздравить с приходцом!

Еслиб еще мерзавец остановился на этом - нет! он очернил себя гораздо-более гнусным образом: с каким-то нагло покровительственным тоном, он взял меня под свою опеку, что в моих глазах было гаже всех прежних его выходок.,

- Теперь, видите ли Джозеф с супругою, сказал Пёмбельчук, взяв меня за руку, выше локтя: - я не охотник останавливаться на полудороге, я люблю идти до конца, когда раз, принялся за дело. По моему, надо мальчика тотчас же закабалить окончательно - это мое мнение, закабалить окончательно.

- Не обо мне речь, сударыня, возразил чортов лавочник. Удовольствие - везде удовольствие для частного человека. Дело в том, что вот мальчик: его надо формально закабалить учеником к Джозефу. Я ужь это возьму на себя, так и быть.

Суд заседал в ратуше, недалеко оттуда, и мы пошли прямо в присутствие, чтоб скрепить там контракт наш с хозяином. Когда я говорю, мы пошли, то вовсе не намекаю на себя, потому-что я не шел, а меня тащил подлый Пёмбельчук, как поджигателя какого, или вора. Действительно, когда Пёмбельчук протолкал меня в суд, окружавшие приняли меня за пойманного преступника. Один говорил: "чтожь он сделал?" другой: "какой молодой! впрочем, наружность скверная". Наконец, какой-то добрый и скромный по виду господин даже сунул мне в руки душеспасительную книжку: "Чтение в моей темнице", где-был изображен молодой преступник, весь обвешанный цепями, будто выставка сосисек.

Присутствие показалось мне в то время очень-странным местом: загороженные скамьи выше, чем в церкви, и битком набитые народом; важные судьи (один даже в парике), развалившиеся в креслах, кто читал, кто нюхал табак, кто просто сидел сложа руки; круглые, почерневшие портреты, простудушно принятые мною за караваи, развешанные по стенам - все это показалось мне как-то дико. Здесь, в одном из углов, контракт мой был надлежащим образом подписан и скреплен: я был закабален! Мистер Пёмбельчук все время так крепко держал меня за руку, как-будто вел меня на виселицу, и только мимоходом забежал сюда, чтоб предварительно устроить это дельце.

убедясь, что спутники мои были только друзья, служившие мне конвоем, а не обвинители. Придя назад, сестра так расходилась при виде двадцати-пяти гиней, что решила дать банкет у "Синяго Вепря", по причине и насчет этого неожиданного счастья. Мистер Пёмбельчук должен был ехать в своей таратайке за Гиблями и мастером Уопселем.

с пошлым вопросом: отчего я не веселюсь? На что я, разумеется, был принужден отвечать, что веселюсь, хотя был очень-далек от веселья.

Они были взрослые и потому умели веселиться. Этого бестию, Пёмбельчука, посадили на первое место, как главного виновника торжества. Поставив меня на стул рядом с собою, он обратился к остальным с речью, в который сообщил им новость, что я закабален, и с дьявольским удовольствием напирал на то, что, как сказано в контракте, я теперь подвергаюсь заключению в остроге, если стану пить, играть в карты, сидеть по ночам или посещать дурное общество.

Я хорошо помню только то, что они мне не давали заснуть, и как-скоро я начинал дремать, будили меня и приглашали веселиться. Довольно-поздно вечером мистер Уопсель прочитал нам оду Колинса, и с таким жаром подражал шуму брошенного меча, что половой приходил "осведомиться о здоровьи этих господ, со стороны жильцов нижняго этажа, и напомнить им, что здесь не фехтовальная школа". Все, кроме меня, возвращались домой в отличном настроении духа и горланили песню о какой-то красной деве. Мистер Уопсель взял на себя бас и утверждал, что он именно и есть белокурый герой песни.

Наконец, я помню, что чувствовал себя очень-несчастным, ложась спать в своем чулане: Я был убежден, что никогда не полюблю своего ремесла; было время, когда оно мне нравилось, но теперь уже было не то.