Большие надежды.
Глава XVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава XVII. (старая орфография)

XVII.

Теперь я начал вести обыкновенный образ жизни подмастерья, который не прерывался никаким более замечательным обстоятельством, кроме посещения мною вновь мисс Гавишам в день моего рождения.

Я застал мисс Сару Поккет, попрежнему, за своей обязанностью у ворот, а мисс Гавишам совершенно такою же, как я оставил ее, и она говорила об Эстелле совершенно в том же духе, если не в тех же выражениях. Свидание наше продолжалось только несколько минут и она дала мне на прощание гинею и велела придти к себе и на следующий раз в день моего рождения. Скажу, ужь здесь сразу, что это сделалось моей ежегодною привычкой. На первый раз я пытался-было не принять гинею, но это повело лишь к тому, что она очень-сердито спросила меня: не ожидаю ли я более? Тогда я взял деньги и с-тех-пор не отказывался.

Так неизменен был скучный старый дом, желтый свет в потемневшей комнате, отцветший призрак в креслах перед туалетным зеркалом, что я почувствовал, как-будто остановившиеся часы остановили вместе с собой и время в этом таинственном доме, и что, пока я и все вне его росло и старилось, в нем все о ставадось в тон же положении. Дневной свет никогда, на моей памяти, не проникал туда более, нежели в настоящую минуту. Это смущало меня, и под этим влиянием я продолжал ненавидеть в душе свое ремесло и стыдиться нашего дома.

Между-тем, я незаметным образом стал сознавать перемену в Бидди. Башмаки её перестали быть стоптанными, волоса были приглажены, руки постоянно чисты. Она не была красавицей - нет, она была девушка простая в сравннении с Эстеллой, но милая, здоровенькая и крепкая. Она прожила у нас не более года (ибо только-что сняла траур), как я однажды вечером заметил, что у нея были удивительно-умные и задумчивые глаза, глаза в то же время и весьма-красивые, и очень-добрые.

Это произошло следующим образом; я поднял глаза с работы, над которой я бился, именно, я переписывал некоторые отрывки из книг, чтоб одним разом убить двух зайцев, и увидел, что Бидди следит за тем, что я делаю. Я положил перо, а Бидди остановила иголку, но не положила своей работы.

- Бидди, сказал я: - как ты с этим справляешься? Или я очень-глуп, или ты очень-умна.

- С чем это я справляюсь? Я не знаю, возразила Бидди с улыбкой.

Она управляла всем нашим хозяйством и управляла удивительно; но я говорил не о том; то, на что я намекал, показалось ей еще страннее.

- Как это тебе удается выучиться всему, чему учусь я, и постоянно держаться наравне со мной?

Я начинал несколько чваниться своими познаниями, потому-что на это тратил гинеи, получаемые мною в рождение, и большую часть моих карманных денег, хотя я теперь не сомневаюсь, что то немногое, что я знал, обошлось мне весьма-дорого.

- Я точно так же могу спросить тебя, как ты справляешься? сказала Бидди.

- Нет, потому-что, когда я вернусь с кузницы на ночь, все видят, что я сажусь за книги. Ты же никогда этого не делаешь, Бидди.

- Ну так, должно-быть, я схватываю это как кашель, возразила Бидди спокойно и продолжала шить.

Развивая свою мысль в то время, как, облокотившись в моем деревянном кресле, я глядел, как Бидди, склонив голову, продолжала шить, я начинал думать, что она довольно-замечательная девочка. Я припомнил теперь, что она так же твердо знала техничеcrie термины нашего ремесла и названия различных изделий и инструментов наших. Словом, Бидди знала все то, что я знал. По теории, она была уже таким же хорошим кузнецом, как и я, если не лучше.

- Ты принадлежишь к тем людям, Бидди, которые всегда умеют из всякого обстоятельства извлечь возможно-большее. Тебе не представилось ни одного удачного случая до поступления к нам в дом, а посмотри, сколько ты научилась с-тех-пор!

Бидди взглянула на меня, и потом продолжала работать.

- Однакожь, я была твоим первым учителем. Разве не так? сказала она, продолжая шить.

- Бидди! воскликнул я в удивлении. - Что это ты плачешь?

- Нет, сказала Бидди и подняла голову с улыбкой. - С чего это тебе пришло в голову?

некоторые люди сильно желали избавиться, постепенно не победила в себе дурной привычки жить. Я припомнил ту грустную обстановку, которая окружала Бидди в жалкой лавчонке и жалкой, шумной вечерней школе, где она постоянно выносила на своих плечах бремя неспособности тётки. Я размышлял, что в это неблагоприятное время в Бидди, должно-быть, уже крылось все, что развивалось ныне, потому-что, при первом моем огорчении и затруднении, я обратился к ней за помощью, как-будто так и следовало. Бидди сидела спокойно и шила, не проливая более слез; и в то время, как я глядел на нее и думал обо всем этом, мне прошло на ум, что, быть-может, я не довольно ей благодарен. Быть может, я был слишком скрытен с ней и должен был почтить ее (впрочем, размышляя, я употребил не это самое слово) коим доверием.

- Да, Бидди, заметил я, когда передумал все это: - ты была моим первым учителем, и в такое время, когда мы не думали, что будем когда-нибудь, как теперь, сидеть вместе в кухне.

- Ах да, бедняжка! возразила Бидди, применив сделанное мною замечание к моей сестре, и затем стала хлопотать около нея, что было совершенно в духе её самоотверженного характера.

- Послушай, сказал я: - мне надо поговорить с тобой еще, как бывало прежде. Я должен посоветоваться с тобой попрежнему. В будущее воскресенье пойдем с тобой на болота подумать и поболтать на свободе.

Сестру теперь никогда не оставляли одну; но Джо с готовностью взялся ухаживать за ней в это воскресенье, и мы отправились с Бидди. Было лето и погода стояла прекрасная. Когда мы прошли деревню, церковь и кладбище, вышли на болота и завидели паруса плывших кораблей, я стал мысленно, по своему обыкновению, соединять с этим видом воспоминания о мисс Гавишам и об Эстелле. Когда мы подошли в реке и уселись на берегу, так-что вода журчала у самых ног наших, отчего все в окружающей нас природы казалось еще тише, я решил, что это было удобное место и время открыться Бидди.

- Бидди, сказал я, взяв с нея предварительно обещание молчать. - Я хочу быть джентльменом.

- О, я бы не желала этого на твоем месте! возразила она. - Я не думаю, чтоб это принесло тебе счастие.

- Бидди! сказал я с некоторою строгостью: - я имею особые причины.желать быть джентльменом.

- Тебе лучше знать, Пип. Но не счастливее ли ты в настоящем положении?

- Бидди, воскликнул я с остервенением: - я вовсе не счастлив в теперешнем положении. Я чувствую отвращение к моей жизни и к моему ремеслу. Я с самого начала никак не мог полюбить ни того, ни другого. Не будь же так безсмысленна.

- Разве я сказала что безсмысленное? заметила Бидди, спокойно подняв брови. - Очень-жаль, если так; я вовсе не хотела говорить безсмыслицу, я только хочу, чтоб ты поступал хорошо и был счастлив.

- Ну, так пойми это раз навсегда, я никогда не буду и не могу быть счастлив, если не переменю образа жизни - вот что!

- Жаль! сказала Бидди, печально качая головой.

Я-сам так часто сожалел об этом обстоятельстве, что, при внутренней борьбе, происходившей во мне по этому поводу, я готов был расплакаться от досады и сожаления, когда Бидди, выражая свои чувства, выразила мои собственные. Я сказал ей, что она права и я сам знал, что об этом можно сожалеть, но что пособить горю нельзя.

- Еслиб я мог примириться с своим положением, сказал я Бидди, выдергивая короткую траву, которая была у меня под рукой, подобно тому, как я некогда вымещал свои горестные чувства на стене пивоварни: - еслиб я мог примириться с своим положением и полюбить кузницу, хоть вполовину против того, как я любил ее в детстве, то, я уверен, это было бы гораздо-лучше для меня. Ты, Джо и я - и нам ничего не доставало бы; а потом, когда я выслужил бы свои года, то, быть-может, а вошел бы в долю к Джо, и я даже мог бы дорости до того, чтоб жениться на тебе, и мы, совершенно другими людьми, могли бы в одно прекрасное воскресенье сидеть на этом же садом бережку. Я годился бы для тебя - не правда ли, Бидди?

Бидди, вздохнув, взглянула на проходившие корабли и потом, оборотясь, ответила:

- Да; я, ведь, не слишком взыскательна.

Это звучало не совсем-то лестно; но, впрочем, я знал, что она сказала это с добрым намерением.

- Вместо того, сказал я, снова выдергивая траву и разжевывая стебельки: - смотри, какой я теперь недовольный и безпокойный. И что значило бы для меня быть грубым и необразованным, еслиб мне никто не дал этого почувствовать?

Бидди вдруг повернулась во мне лицом и поглядела на меня гораздо-внимательнее, нежели перед тем смотрела на плывшие корабли.

- Было несовсем-справеддиво, неслишком-учтиво сказать это, заметила она, снова устремляя глаза на корабли. - Кто сказал это?

- Хорошенькая молодая барышня у мисс Гавишам, а она лучше всех в мире и ужас как мне нравится; ради нея-то я и хочу быть джентльменом.

Сделав это сумасшедшее признание, я начал бросать вырванную мною траву в реку, как-будто собираясь последовать за нею.

- Зачем же ты хочешь быть джентльменом: чтоб пренебречь ею, или чтоб понравиться ей? спросила меня Бидди после паузы, спокойным тоном.

- Не знаю, отвечал я угрюмо.

- Потому-что, если ты намерен пренебречь ею, то, конечно - впрочем, ты лучше знаешь - я бы думала, что это легче и свободнее сделать, не обращая никакого внимания на её слова. А если это затем, чтоб понравиться ей, то опять-таки ты лучше знаешь, но, по-моему, она не стоит того, чтоб стараться ей понравиться.

Это было совершенно то хе, что я сам думал не раз, и что было для меня совершенно-очевидно в настоящую минуту. Но как мог я, бедный деревенский мальчик, избегнуть той дикой непоследовательности, в которую ежедневно впадают мудрейшие из людей?

- Все это может быть весьма-справедливо, сказал я Бидди: - но она мне страх как нравится!

Дойдя до этого, я растянулся ничком, ухватился обеими руками за волосы и сильно рванул их. Я сознавал, что слабость моего сердца была так нелепа и неуместна, что голове моей было бы поделом, еслиб я поднял за волосы и ударил ее о камни за то, что она принадлежала такому безумцу. Бидди была благоразумнейшая девушка и потому не пыталась долее разсуждать со мною. Она положила свою руку (которая была приятна, несмотря на то, что огрубела от работы) на мои руки и, одну за другой, потихоньку отняла их от волос. Потом она нежно и успокоительно потрепала меня по плечу, между-тем как я, закрыв лицо рукавом, расплакался совершенно так, как некогда на пивоварне, и имел какое-то смутное ощущение, как-будто я был сильно оскорблен кем-то или всей вселенной - не знаю в-точности, что из двух.

- Я рада одному, сказала Бидди: - именно тому, что ты мне доверяешь, Пип. Ты, без-сомнения, можешь быть уверен в том, что я съумею сохранить твою тайну и что я всегда буду заслуживать твоего доверия. Еслиб твой первый учитель (жалкий учитель, который сам нуждается, чтоб его научили очень-многому!) был твоим учителем в настоящее время, я знаю чему он научил бы тебя; но тебе трудно было бы выучить этот урок, к тому же, ты обогнал уже своего учителя, а потому и не стоит теперь говорить об этом.

Со сдержанным вздохом, Бидди встала с пригорка и сказала свежим, приятно-изменившимся голосом:

- Пройдем немного далее, или воротимся домой?

- Бидди! воскликнул я, обняв ее и поцаловав: - я всегда буду во всем тебе признаваться...

- До-тех-пор, пока ты не сделаешься джентльменом, сказала Бидди.

- Но ты знаешь, что а никогда не буду им, значит, это то же, что всегда. Впрочем, ты и без того знаешь все то, что я знаю.

- А! сказала Бидди совсем шопотом, глядя в даль, на корабли, и потом повторила с прежней переменой в голосе: - пройдем мы немного далее, или воротимся домой?

Я сказал, что лучше бы пройдти далее, и мы отправились. Летний день перешел в чудный вечер. Я начинал размышлять, не находился ли я в настоящую минуту в более-естественном и здравом положении, чем играя в дурачки в унылой комнате, презираемый Эстеллой. Я подумал, что для меня было бы очень-хорошо, еслиб я мог выкинуть ее из головы со всеми остальными воспоминаниями и мечтами, и приняться за работу, с намерением привязаться к своему делу, углубиться в него и приложить к нему все свое старание. Я задал себе вопрос: уверен ли я в том, что еслиб в эту минуту подле меня, вместо Бидди, была Эстелла, то она не старалась бы огорчать меня? Я должен был сознаться, что не уверен в этом, и внутренно сказал сам себе: "Пип, какой ты, братец, дурак!"

Мы много говорили во время прогулки, и все, что говорила Бидди, казалось мне справедливо. Бидди никогда не оскорбляла меня, не была капризна, или сегодня доброю Бидди, а завтра совсем иною. Огорчая меня, она сама почувствовала бы лишь горе, а не радость; она скорее нанесла бы рану самой себе, нежели мне. Как же я мог из двух, не предпочитать ее?

- Бидди, сказал я на возвратном пути: - я бы желал, чтоб ты могла наставить меня на путь истинный.

- Еслиб я только мог влюбиться в- тебя... Ты не сердишься на мена за то, что я говорю так откровенно с такою старинною знакомою, как ты.

- Еслиб я только мог влюбиться, это было бы всего лучше для меня.

- Но, ведь, ты видишь, что этому не бывать, сказала Бидди.

В настоящий вечер мысль об этом мне показалась далеко не столь невероятною, как несколько часов назад. Потому я заметил, что не совсем в том уверен; но Бидди сказала, что она уверена, и сказала это решительно. В душе я подумал, что она права, но; тем не менее, я дурно принял её уверенность на этот счет.

- Эй, вы! промычал он: - куда вы оба идете?

- Куда же нам идти как не домой?

- Ладно, сказал он: - чтоб меня вздернули, если яя вас не провожу до дому!

Эта пытка "быть вздернутым" была любимым его предположением. Он не приписывал никакого определенного смысла приведенному слову, но употреблял его так хе, как свое собственное имя, с целью оскорбить человечество и вправить понятие о каком-то диком повреждении. Когда я был моложе, я думал, что еслиб он лично вздернул меня, то верно на остром крюке.

- Не давай ему идти с нами; я не люблю его.

Так-как я сам не жаловал Орлика, то и позволил себе сказать, что мы благодарим его, но не нуждаемся, чтоб он нас провожал. Он выслушал это со взрывом хохота и отошел; но, потом, крадучись, следовал за нами в некотором разстоянии.

Мне было любопытно узнать, подозревала ли Бидди, что он участвовал в покушении на убийство, о котором сестра не могла дать никакого отчета, и я спросил ее, за что она не долюбливает Орлика.

- О! возразила она, оглядываясь через плечо в то время, как он ковылял вслед за нами: - потому-что я подозреваю, что он любит меня.

- Нет, отвечала Бидди, снова оглядываясь через плечо: - он никогда не говорил этого; но он пляшет от удовольствия всякий раз, что поймает мой взгляд.

Как ни ново и ни странно было это доказательство привязанности, я не сомневался в справедливости её толкования. Я бесился при мысли, что старый Орлик осмеливается любить ее; так бесила, как-будто это было личное мне оскорбление.

- Но, ведь, тебе до того дела нет, сказала Бидди спокойно.

это тебе решительно все-равно.

- Совершенно так, отвечал я. - Но я должен сказать тебе, что я имел бы дурное о тебе мнение, еслиб ты поощряла его выходки.

С того вечера я стал следить за Орликом, и всякий раз, когда ему представлялся благоприятный случай поплясать перед Бидди, я всегда становился между ними, чтоб заслонить эту демонстрацию. Он пустил корни в мастерской Джо, по случаю внезапного расположения к нему моей сестры, а то я постарался бы выжить его. Он совершенно понимал мое дружеское к нему расположение и платил мне взаимностью, как я имел случай узнать впоследствии.

Будто и без того в уме моем не было достаточной путаницы, я в пятьдесят тысяч раз усугублял ее разными пустыми доводами, хотя и сознавал ясно, что Бидди неизмеримо-лучше Эстеллы и что простая, честная, трудовая жизнь, для которой я рожден, не имела ничего постыдного, но, напротив, представляла мне достаточно средств достигнуть собственного уважения и счастья. По-временам я решительно приходил к заключению, что нерасположение мое к доброму, старому Джо и к кузнице прошло, и что я на прямой дороге, чтоб сделаться товарищем Джо и жениться на Бидди, как вдруг какое-нибудь проклятое воспоминание дней, проведенных в доме мисс Гавишам, поражало меня подобно разрушительному снаряду и снова разсеявало мои хорошия мысли. Разсеянные мысли не скоро собираются опять, и часто, прежде нежели мне удавалось собрать их, оне снова разсеявались но всем направлениям, при одной мимолетной мысли, что, быть-может, когда я выслужу свои годы, мисс Гавишам выведет меня в люди. Еслиб даже и прошли годы моего учения, то я и тогда все еще находился бы в сомнении. Но сроку моего учения не суждено было истечь и мои сомнения разрешились преждевременно.