Большие надежды.
Глава XXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава XXII. (старая орфография)

XXII.

Несколько минут смотрели мы друг на друга и, наконец, покатились со смеху.

- Как подумаешь, что это вы... сказал он.

- Как подумаешь, что это вы... сказал я.

И мы снова переглянулись и снова принялись хохотать.

- Ну, надеюсь, все между нами забыто, сказал он, добродушно протягивая мне руку: - вы будете очень-великодушны, если простите мои удары.

Из этих слов я заключил, что Герберт Покет (так звали бледного молодого джентльмена) до-сих-пор смешивал свои смелые намерения с их неудачным исполнением. Но я ответил ему в самых скромных выражениях и дружески пожал руку.

- Вы тогда еще не наслаждались хорошим состоянием, как теперь? сказал Герберт Покет.

- Нет, ответил я.

- То-то же, подтвердил он. - Я слышал, ваше положение изменилось очень-недавно. Тогда я сам гонялся за состоянием.

- Будто?

- Да. Мисс Гавишам пригласила меня в себе, чтоб посмотреть, не понравлюсь ли я ей, но, видно, я ей не понравился.

Я полагал, что, из учтивости, мне следовало выразить свое удивление.

- Дурной вкус, что тут будешь делать? смеясь, сказал Герберт: - а, ведь, пригласила она меня на пробный визит; и выйди я с успехом из этого испытания, меня бы обогатили, а пожалуй еще, чего доброго, и с Эстеллой того...

- Что такое? спросил я серьёзно.

Разговаривая, он выкладывал ягоды на тарелки, и это занятие так приковывало его внимание, что он не мог приискать, слова.

- Посватали бы, объяснил он, продолжая возиться с ягодами: - обвенчали... поженили... называйте, как хотите.

- А как перенесли вы это несчастье? спросил я.

- Как ни в чем не бывало. Она, ведь, такая дикая.

- И та тоже; но я говорю об Эстелле. Никогда не видал я такой жестокой, гордой и капризной девочки; к-тому же, мисс Гавишам нарочно так воспитывает ее, на пагубу всем мужчинам, чтоб отомстить им.

- Родня она мисс Гавишам?

- Нет, воспитанница.

- Зачем же она ищет гибели всех мужчин и за что она мстит?

- Боже мой, мистер Пип! воскликнул он: - разве вы не знаете?

- Нет, ответил я.

- Скажите, пожалуйста! Да это целая история. Я вам разскажу ее за обедом, на закуску, а теперь позвольте полюбопытствовать, какими судьбами вы попали туда в тот день?

Я рассказал ему. Он выслушал со вниманием; но когда я кончил, не выдержал и снова расхохотался, спрашивая, не ушиб ли он меня во время драки. Я, конечно, не задал ему того же вопроса, потому-что был твердо убежден, что ему порядком от меня досталось.

- Я начинаю смекать, что мистер Джаггерс, должно-быть, ваш опекун - не так ли, продолжал он.

- Да.

- Вы знаете, что он ходок по делам мисс Гавишам и пользуется более всех её доверием?

Я почувствовал, что разговор начинал принимать несовсем-безопасный оборот и потому уклончиво ответил ему, что видел у нея мистера Джаггерса в самый день нашей драки, но, полагаю, что он этого не помнит.

- Он был так любезен, что предложил отца моего вам в наставники и сам заехал известить его об этом. Он знает отца моего чрез мисс Гавишам. Отец её двоюродный брат, но это еще не значит, чтоб между ними были какие-нибудь родственные отношения, потому-что отец плохой прихвостник и не станет ухаживать за нею.

Герберт Покет был до-нельзя откровенен и развязен в обращении; он совершенно пленил меня. Никогда в жизни, ни прежде, ни после того, не встречал я человека, в каждом слове, в каждом взгляде которого так вполне выражалась бы совершенная неспособность к-чему-нибудь скрытному или безчестному. Все в нем дышало надеждою и, вместе с тем, что-то шептало мне, что он никогда не будет иметь успеха, никогда не будет богат. Я сам себе не мог дать отчета в этом убеждении. С первого же раза, когда я увидел его, я твердо убедился в этом, но какими путями - сам не знаю.

И теперь еще он был бледным молодым джентльменом и в нем проглядывала какая-то томность и лень, которые свидетельствовали о его от природы слабом здоровье, несмотря на его усилия победить ее. Лицо, далеко-некрасивое, было добродушно и весело, что лучше красоты. Фигура его была очень-нескладная, как и в то время, когда мои кулаки так безцеремонно расправлялась с нею, но за-то она обещала, кажется, навсегда сохранить свою легкость и юношескую гибкость. Вопрос: сидело ли бы произведение мистера Тряба лучше на нем, чем на мне - я не берусь разрешить, но должен сознаться, что он в своем стареньком платье более походил на джентльмена, чем я в своем новом.

Я почувствовал, что было бы очень-дурно в наши лета платить скрытностью за откровенность. Я рассказал ему краткую свою историю, напирая на то обстоятельство, что мне строго запрещено делать какие бы ни было розыски о моем благодетеле. Далее я заметил ему, что, будучи воспитан в деревне кузнецом, я не имел понятия о приличиях, и был бы очень ему обязан, еслиб он учил меня всякий раз, когда я стану в-тупик или сделаю что противное принятым правилам.

- С удовольствием! сказал он: - хотя я осмеливаюсь пророчить, что вы мало будете нуждаться в этих наставлениях. Мы, конечно, много будем вместе, и потому я желал бы разом изгнать всякую церемонность между нами, если сразу начнете меня звать попросту Гербертом.

Я поблагодарил и согласился на его предложение. В свою очередь, я уведомил его, что меня зовут Филиппом.

- Ну, на Филиппа я не согласен, сказал он, улыбаясь: - это имя напоминает мне всегда примерного мальчика в детских книгах, который был так неповоротлив, что упал в пруд, так жирен, что не мог открыть глаз, так скуп, что прятал свой пирог до-тех-пор, что его мыши не съели, и так настойчиво ходил в лес за гнездами, что его наконец съели медведи, жившие кстати тут же по соседству. Нет, вот чего я бы желал. Мы находимся в такой гармонии, и вы были кузнецом - не согласились ля бы ви?

- Я согласен на все, что б вы ни предложили, ответил я: - но я что-то не понимаю.

"Гармонический Кузнец".

- Что жь, очень-рад.

- В таком случае, любезный Гендель, сказал он, когда отворилась дверь: - вот обед и я попрошу вас председательствовать за столом, так-как мы обедаем на ваш счет.

Я и слышать не хотел об этом. Итак он сел на почетное место, а я напротив него. То был отличный маленький обед, настоящий лордмэрский банкет, как мне тогда показалось Оне мне приятен уже по своему независимому характеру, без старших, и с целым Лондоном под-боком. К-тому же, прелесть обеда увеличивалась еще каким-то цыганским характером всей обстановки. Обед, который мистер Пёмбельчук назвал бы верхом роскоши, был целиком принесен из ресторана, между-тем, как окружавшая нас местность имела пустынный и обнаженный характер, побуждавший прислуживавшого нам лакея класть крышки с блюд на пол (и потом спотыкаться чрез них), хлеб на книжные полки, сыр на угольный совок, а вареную курицу на мою постель в другой комнате, где, ложась спать, я и нашел часть застывшого соуса с петрушкой, в виде желе. Все это придавало особенную прелесть обеду; и когда лакея не было в комнате, удовольствие мое было безгранично.

Мы успели уже уничтожить несколько блюд, когда я напомнил Герберту о его обещании рассказать мне историю мисс Гавишам.

- Правда, правда, ответил он. - Постойте, я разом искуплю свою вину. Вопервых, любезный Гендель, я вам замечу, что в Лондоне не принято есть ножом, в избежание несчастных случаев, а вилку не принято совать слишком далеко в рот. Конечно, это безделицы, о которых и говорить не стоит, но всё же лучше делать все, как делают другие. Также не принято держать ложку в кулаке, и это имеет свой выгоды: вопервых, скорее попадаешь в рот (в чем главным образом и состоит задача), а вовторых, не напоминаешь собою человека, вскрывающого устрицу.

Он произнес эти дружеския замечания таким шутливым тоном, что мы оба расхохотались и я даже не покраснел.

- Ну-с, продолжал он: теперь обратимся к мисс Гавишам. Вопервых, вам следует знать, что мисс Гавишам была балованный ребенок; мать её умерла, когда она едва только вышла из пеленок, а отец ни в чем ей не отказывал. Отец её был дворянин, помещик в вашем околотке и, вместе с тем, пивовар. Я право не знаю, что за важная птица пивовар, но одно только неоспоримо, что можно преспокойно варить пиво и быть благородным джентльменом, между-тем, как нельзя печь хлеба, не уронив своего достоинства. Истину эту можно поверить на каждом шагу.

- Но джентльмен не может содержать питейного дома - не так ли? спросил я.

- Ни в каком случае! возразил Герберт: - хотя питейный дом может содержать джентльмена. Ну-с, мистер Гавишам был очень богат и очень горд. Эти прекрасные качества перешли из его дочери.

- Мисс Гавишам была его единственный ребенок... заикнулся было я.

- Постойте, постойте, я к этому и веду. Нет, она не была единственным ребенком, у нея был еще сводный брат. Отец её был женат во второй раз, но тайно, на своей кухарке я полагаю.

- А вы сказали, что он был горд, заметил я.

- Действительно, он был горд, потому-что он и женился тайком; впрочем она вскоре померла. Тогда, вероятно, он в первый раз открылся дочери и сын вступил в их семью и стал жить в знакомом вам доме. По мере того, как он подростал, он становился буяном, гулякою, непокорным сыном - словом, сущею дрянью. Наконец, отец лишил его наследства, но, умирая, сжалился над ним и оставил ему порядочное состояние, хотя далеко не такое, как дочери... Налейте себе еще стакан вина, и поверьте, что в обществе вам поверят, что вы все выпили, без того, чтоб вы опрокидывали стакан себе на нос.

Увлеченный рассказом, я действительно выделывал что-то подобное с своим стаканом. Я поблагодарил его за замечание и извинился; но он сказал:

- Ничего, ничего, и продолжал. - Итак, мисс Гавишам сделалась богатой наследницей и все стали поглядывать на нее как на хорошую невесту. Брат её имел теперь состояние, ло новые безумства втянули его в долги и наконец совершенно разорили. С сестрою он ладил еще менее, чем с отцом и, полагают, смертельно ненавидел за то, что она будто-бы возставляла отца против него... Ну-с, любезный Гендель, а позволю себе маленькое отступление и замечу вам, что салфетка не влезет в стакан.

Зачем я хотел забить свою салфетку в стакан - право не съумею сказать. Знаю только, что я сам очень удивился, увидев с какою настойчивостью, достойною лучшого дела, я вдавливал ее в столь-тесные пределы. Я опять поблагодарил его и извинился, а он опять повторил:

- Ничего, ничего, и продолжал: - в то время стал появляться везде на скачках, на балах молодой человек, который ухаживал за мисс Гавишам. Я его никогда не видал, потому-что это происходило лет двадцать пять назад (когда нас с вами и на свете не было), но, по словам отца, он был видный мужчина, именно годный на такого рода дело. Но отец говорит, что, несмотря на весь этот внешний лоск, безпристрастный глаз мог заметить что он не был джентльмен, потому-что, говорит отец, с-тех-пор, как свет стоит, не видано, чтоб человек, не будучи истинным джентльменом в душе, был бы джентльменом по наружности. Строения дерева никаким лаком не скроешь. Ну-с, вот этот-то человек стал волочиться за мисс Гавишам и, наконец, признался ей в любви. Я думаю, в ней до той поры было немного чувства, но теперь она действительно страстно полюбила его, просто, боготворила его. Он стал систематически пользоваться её расположением, чтоб извлечь возможную для себя пользу; вытянул у нея большие суммы денег для себя и уговорил откупить у брата за огромные деньги его часть в пивоварне, говоря, что, сделавшись её мужем, он хочет один вести дело. Ваш опекун тогда еще не пользовался доверенностью мисс Гавишам, и она была слишком горда и слишком влюблена, чтоб послушать чьего бы ни было совета. Родственники у нея были бедные и низкопоклонные, за исключением моего отца, который, хотя и был беден, но никогда не подслуживался и не завидовал другим. Он один, из всех ее окружавших, предостерегал ее не доверяться так неограниченно этому человеку. Она выждала удобного случая, и однажды, в присутствии своего возлюбленного, выгнала отца моего из дома; с-тех-пор он и не видался с нею.

Я припомнил, что она говорила: "Мафью навестит меня, наконец, когда я буду лежать на столе", и спросил Герберта: действительно ли, отец его был так озлоблен против нея.

еслиб он теперь снова стал ходить к ней. Но покончим историю этого господина. День свадьбы был назначен, венчальное платье было куплено, все приготовления сделаны, гости созваны, наступил самый день - а жениха как не бывало. Он написал ей письмо...

- Которое она получала, подхватил я: - когда ужь собиралась в венцу, ровно в девять часов, без двадцати минут?

- Именно так, продолжал Герберт, кивнув мне головою: - и на этом часе и минуте остановила она потом все часы в дому. Что заключалось в этом письме, кроме отказа жениться на ней - я вам не могу сказать, потому-что сам не знаю. Оправившись от опасной болезни, которая была последствием этого удара, она привела весь дом в то состояние, в котором вы его застали, и с той поры не видала света божьяго.

- Это и все? спросил я, подумав немного.

- Все, что я сам знаю, то-есть, все, что я успел разузнать о ней, потому-что отец всегда избегает разговора об этом, даже когда я ехал к мисс Гавишам, он рассказал мне только то, что мне необходимо было знать. Только об одном я забыл упомянут: полагают, что человек этот, которому она имела глупость довериться, действовал заодно с её братом; это был род заговора и барыши они делили пополам.

- Я только удивляюсь, зачем он не женился на ней и не завладел всем её имуществом?

- Может-быть, он уже был женат и, к-тому, же это жестокое оскорбление сестры могло входить в планы брата, сказал Герберт: - впрочем, я этого не знаю наверно.

- А куда же делись они оба? спросил я, снова подумав.

- Они погрязли в разврате еще глубже, если только это возможно, и под-конец совершенно разорились.

- А живы они?

- Не знаю.

- Вы только-что говорили, что Эстелла не родственница ей, а только воспитанница. Когда же взяла она ее к себе в дом?

Герберт пожал плечами.

- Да вот, с-тех-пор, как я слышу о мисс Гавишам, у ней всегда была Эстелла. Дальше я ничего не знаю. Ну-с, любезный Гендель, сказал он в заключение: - теперь вы знаете о мисс Гавишам все, что я сам о ней знаю.

- А все, что я знаю - вы знаете, ответил я.

быть уверены, что ни я, никто из моих не станет пытаться нарушить его.

Он высказал это так деликатно, что я почувствовал себя совершенно-спокойным на этот счет, точно будто я пробыл в доме его отца уже не один год. Но, при-всем-том, он произнёс эти слова с выражением, вполне дававшим мне понять, что он, как и я, считает мисс Гавишам за моего неизвестного благодетеля.

Мне прежде и в голову не приходило, что он нарочно завел разговор об этом предмете, чтоб разом покончить с ним, но теперь развязность и непринужденность в обращении поневоле навели меня на эту мысль. Мы были очень-веселы и сообщительны; в разговоре я спросил его какое положение занимает он в обществе - словом, что он такое? "Капиталист, страховщик кораблей", ответил он и тотчас же, заметив, что я оглядывал комнату, отъискивая в ней какие-нибудь признаки капиталов или кораблей, добавил: - в Сити.

Я составлял себе какое-то чудовищное понятие о богатстве и значении страховщиков кораблей, что живут там, в Сити, и с ужасом вспомнил, что я когда-то сбил с ног молодого страховщика, ему глаз и раскроил его ответственную голову. Но меня успокоила прежняя мысль, что Герберт никогда не мог иметь успеха в жизни, никогда не мог разбогатеть.

- Но я не удовольствуюсь одним страхованием кораблей. Я накуплю акций общества страхования жизни; займусь немного и горным делом: все это не помешает мне отправить целый груз товара на свой счет. Я, право, думаю заняться торговлей, сказал он, откидываясь на спинку стула. - Стану торговать с Остиндией, стану возить оттуда шелк, шали, пряности, краски... Презанимательная торговля!

- Громадны! ответил он.

Я начинал колебаться в своем мнении о нем и убеждаться, что у него еще большие надежды, чем у меня.

- Я полагаю, продолжал он, заложив оба перста в карманы жилета. - Я полагаю, торговать и с Вестиндией стану возить оттуда сахар, табак, ром, а также и с Цейлоном: оттуда повезу я слоновую кость.

- Вам понадобится на это много кораблей, заметил я.

Пораженный, подавленный громадностью этих торговых оборотов, я спросил его: куда преимущественно плавают застрахованные им корабли?

- Я еще не начал страховать, ответил он: - я еще только осматриваюсь.

Это занятие, как-то лучше согласовалось с гостиницею Бернарда. Я ответил ему на это многозначущим: "а-а!"

- Да, я служу на конторе, а покуда осматриваюсь.

- То-есть, вы хотите сказать молодому человеку, который служит там? спросил он в ответ на мой вопрос.

- Да, вам?

- Нет, проговорил он, как человек, который сводит счет и подводит итог. - Не то чтоб выгодно, то-есть, мне-то собственно она ничего не приносит, а еще приходится себя содержать.

Я вполне соглашался с ним, что это невыгодно и покачал головою, сомневаясь, чтоб из таких доходов можно было отложить большой капитал.

главное дело. Служишь-себе в знакомой конторе, а сам тем временем осматриваешься.

Меня поразило, почему бы нельзя осматриваться, не находясь в знакомой конторе, но я положился на его опытность.

- А там, продолжал Герберт: - глядишь, и выпадет какой-нибудь удачный случай; вот и накинешься на него, зашибешь капитал - и дело в шапке. Ну, а раз, что имеешь капитал, остается только благоразумно распорядиться им. Все это живо напоминало мне его поведение при нашей первой встрече в саду. Теперь он сносил бедность точно так же, как тогда свое поражение. Теперь он сносил все удары и щелчки судьбы, как тогда мои удары. Он не имел ничего, кроме строго-необходимого, потому-что, как я после узнал, почти все остальное достали исключительно для меня из гостиницы, или взяли напрокат.

и зашли в театр.

На следующий день мы пошли к обедни в Вестминстерское Аббатство, а вечером гуляли в парках. Меня особенно занимало, кто подковывает всех здешних лошадей, и я жалел, что не Джо.

Мне казалось, что между тем днем, когда я распрощался с Джо и Бидди, и настоящим воскресеньем, прошло по-крайней-мере несколько месяцев. Пространство, разделявшее нас, возрасло, как и время, и болота казались мне на неизмеримом разстоянии. Мысль, что я еще только в прошлое воскресенье был в нашей церкви, в своем праздничном платье, казалась мне общественною, географическою и астрономическою невозможностью. Но на блистательно-освещенных и шумных улицах Лондона, меня преследовали угрызения совести, зачем я покинул старую бедную кухню и дом, в котором взрос, а ночью, шаги сторожа гостиницы с каким-то упреком отзывались в моей душе.

В понедельник утром, в девять часов без четверти, Герберт отправился в контору, вероятно, чтоб осматриваться, и я пошел его проводить. Я должен был обождать его с часок или два, чтоб потом ехать вместе в Гаммерсмиф.

Должно-быть, зародыши, из которых выходят молодые страховщики, требуют, подобно яйцам страуса, пыли и духоты, судя, по-крайней-мере, по тем убежищам, куда эти великие юноши направляют свои стопы каждый понедельник. Сверх-того, контора, при которой находился Герберт, показалась мне очень-плохой обсерваторией; она помещалась где-то на заднем дворе, во втором этаже, и окнами выходила на второй задний двор.

понять, отчего они все не в духе. Когда Герберт пришел, мы отправились позавтракать в один знаменитый в то время трактир, перед которым я просто благоговел, хотя и тогда даже находил, что на скатертях, приборах и платье лакеев было гораздо-более жира, чем в подаваемых бифстексах. Заплатив по довольно-умеренной цене за завтрак, мы возвратились в гостиницу Барнарда, захватили мой дорожный чемодан и отправились в дилижансе в Гаммерсмиф. Мы приехали туда в два часа, и оттуда уже пешком прошли к мистеру Покету. Отворив калитку, мы очутились в саду, выходившем на реку; в нем играли дети мистера Покета.

Меня с первого же раза поразила мысль, что никто не заботился о них, никто не думал о их воспитании; они так-себе росли, брошенные на произвол судьбы, спотыкаясь и падая на каждом шагу, но, может-быть, я в этом ошибаюсь.

Мистрис Покет сидела в садовом кресле, протянув ноги на другое кресло, и читала книгу, а двое нянек смотрели за детьми. - Маменька, сказал Герберт: - вот молодой мистер Пип.

Мистрис Покет удостоила меня дружественного, но нелишенного достоинства приема.

- Мистер Алик! мисс Джэн! закричала одна из нянек: - опять вы побежали к тем кустам; ведь, вы свалитесь в реку и потонете, и что тогда папаша скажут?.

- Вот, ужь, это будет в шестой раз, что вы его роняете, сударыня!

На что та, засмеявшись, сказала:

- Благодарствуй, Флопсон.

И, усевшись в кресле, снова принялась за свою книжку. На-лице её выразилось напряженное внимание и сосредоточенность. Кто бы подумал, что она так вот читает ужь целую неделю. Но не успела она прочесть и шести строк, как, устремив на меня глаза, проговорила:

Этот неожиданный вопрос совершенно смутил меня и я стал безсвязно бормотать, что еслиб она была в живых, то, вероятно, была бы совершенно здорова и очень-обязана ей за участье; но, к-счастью, нянька вывела меня из этого неприятного положения.

- Ну, воскликнула она, поднимая платок: - это вот ужь в седьмой раз. Да что это с вами сегодня, сударыня?

Мистрис Покет взглянула на свой платок с каким-то удивленным видом, но потом засмеялась и, проговорив: "благодарствуй Флопсон", забыла и меня, и свой вопрос, и снова углубилась и чтение.

Осмотревшись надосуге, я заметил, что тут было на-лицо не менее шести маленьких Покетов. Но не успел я еще подвести итога, как где-то в воздушном пространстве послышался жалобный плач седьмого.

Миллерс, вторая нянька, поспешила прочь и вскоре плач ребенка стал стихать и наконец совершенно замер, словно то был голос юного чревовещателя, которому чем-нибудь набили рот. Мистрис Покет продолжала читать и меня подмывало узнать, что это была за книга.

Мы дожидались, кажется, выхода мистера Покета, а впрочем, может-быть, и чего иного, словом, мы дожидалось чего-то и довольно-долго, так-что я мог обстоятельно разсмотреть довольно-замечательный семейный феномен: если только кто-нибудь из детей подходил к мистрис Покет, то непременно спотыкался и падал, к её минутному удивлению и к своему собственному, более-продолжительному сетованию. Я решительно не знал, чему приписать это, и напрасно терялся в догадках, когда появилась Миллерс, с ребенком на руках; она передала его Флопсон, и та только-что готовилась передать его мистрис Покет, как оступилась и полетела через кресло; только мы с Гербертом удержали ее от окончательного падения.

- Боже, милостивый, Флопсон, сказала мистрис Покет, оставляя на минуту книгу: - что это, все сегодня падают!

- Боже, милостивый! сударыня, раскрасневшись, ответила Флопсон: - да что это у вас там?

- Ну, так и есть, скамейка, вскричала Флопсон. - Чья жь вина, что вы прячете ее под платьем! Ну, возьмите ребенка и отдайте мне книгу.

Мистрис Покет послушалась её совета: принялась как-то неловко качать ребенка на коленях, между-тем, как остальные дети резвились и играли вокруг нея. Но это продолжалось недолго; она приказала повести их поспать немного. И таким образом я узнал, что весь пронес воспитания маленьких Покетов состоял в том, что они или спотыкались и падали, или спали.

Флопсон и Миллерс погнали детей домой, как маленькое стадо; в дверях оне повстречали мистера Покета. После всего виденного и слышанного, я ни мало не удивлялся, что лицо его имело озабоченный вид; седые волосы его торчали во все стороны и он, казалось, совершенно недоумевал, какими средствами изгнать из дома весь этот безпорядок.