Большие надежды.
Глава XXV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава XXV. (старая орфография)

XXV.

Бентли Друммел был человек до того надутый, что, даже читая книгу, казалось, дулся на автора, как-будто тот нанес ему личное оскорбление, потому и новые знакомства он заключал не-очень-любезно. Он был тяжел по наружности, в движениях и понимании, даже до сонного выражения лица и неповоротливого языка, который так же тяжело болтался у него во рту, как он сам по комнатам. Он был ленив, горд, скуп, скрытен и подозрителен. Друммель происходил от богатых родителей из Сомерсетшира, которые няньчили его, пока не хватились, что он уже в летах, а совершенный олух; поэтому, когда Друммель попал к мистеру Покету, он был уже головою выше этого джентльмена и на столько же глупее большинства джентльменов.

Стартоп, избалованный матерью, был воспитан дома, а не в школе, как бы следовало; он был очень привязан к своей матери и всегда отзывался о ней с восторгом. Черты лица его имели женственную нежность, и вообще он был "как вы можете видеть, хотя никогда её не видали, говорил мне Герберт: вылитый портрет матери".

После этого очень естественно, что я ближе сошелся с ним, нежели с Друммелем. С первых дней нашего катанья в лодках, мы, бывало, рядом возвращались домой, разговаривая между собою, тогда-как Бентли Друммель плыл за нами следом в камышах, под нависшими берегами. Он пробирался бережком, словно земноводное какое, хотя бы течением и влекло его на средину реки. Когда я теперь вспомню о нем, мне всегда представляется, что мы плывем посреди реки с Стартопом, при лучах заходящого солнца, или при лунном свете, а он крадется за нами сторонкою в полумраке.

Герберт был моим закадычным товарищем и другом. Я пустил его в долю в пользовании моей лодкой, что было поводом к частым прогулкам его в Гаммерсмиф; а доля в пользовании его комнатами часто соблазняла меня на путешествие в город. Мы бывали на дороге между этими двумя станциями во всякий час дня и ночи. До-сих-пор я сохранил некоторую слабость к этой дороге, (хотя она далеко не так живописна теперь, как была в то время) - так прочны склонности, приобретенные в впечатлительные годы неразочарованной юности и блестящих надежд.

Чрез месяц мы два после моего поступления к мистеру Покету, к нему заехала мистрис Камилла с мужем; она была сестра мистера Покета, заехала также и Джиорджиана, которую я видел у мисс Гавишам вместе с ними; она была двоюродная сестра мистера Покета, довольно-противная, старая дева, у которой религия перешла в ханжество, а любовь - в желчь. Эти особы ненавидели меня со всем ожесточением разочарованной алчности; но, в настоящем моем положении, разумеется, ухаживали за мною и льстили мне самым низким образом. О мистере Покете относились снисходительно, как о взрослом ребенке, непонимавшим своих выгод. Мистрис Покет была у них в крайнем небрежении; впрочем, оне сожалели о её разочаровании, сознавая всю горечь этого чувства.

Такова была обстановка места, где я должен был приняться за свое воспитание. Я вскоре сделался большим кутилой и в несколько месяцев издержал сумму, которую счел бы баснословною, еслиб не сверил ее по счетам; но все же, с грехом пополам, я занимался своим образованием и, время-от-времени, принимался прилежно за свои книги. Впрочен, тут не было иной заслуги, кроме достаточного количества здравого смысла, чтоб понять свое невежество. С мистером Покетом, с одной стороны, и Гербертом, с другой, всегда готовыми помочь мне в случае нужды и постоянно-поощрявшими меня к занятиям, я необходимо должен был быстро подвигаться вперед. Разве только такой олух, как Друммель, мог бы не воспользоваться столь удобным случаем.

Несколько недель не видавшись с Уемиком, я вздумал написать ему записочку, обещая в назначенный мною вечер посетить его в собственном доме. Он отвечал, что будет очень-рад меня видеть у себя, и просил, чтоб я зашел за ним в контору в шесть часов. Я отправился и застал его в то самое время, когда он прятал ключ от денежного сундука себе за спину, а часы били шесть часов.

- Думаете ли вы пройтись пешком в Уольворф? спросил он.

- Если, вы не имеете ничего против, сказал я.

- Напротив, я очень-рад размять ноги, отвечал Уемик: - я целый день просидел, согнувшись за конторкой. Ну-с, я вам сижу, что у нас будет в ужину, мистер Пип: душоная говядина домашняго приготовления и жареная курица от кухмистера. Я надеюсь, - что она будет нежна и жирна, потому-что кухмистер был на-днях присяжным по одному нашему делу, и мы недолго продержали его в суде; я ему напомнил об этом обстоятельстве и сказал в-заключение: "Выберите курочку пожирнее, потому-что еслиб мы захотели, то продержали бы вас в суде еще денёк-другой". Он на это отвечал: "Позвольте вам поднести в подарок лучшую птицу, какая у нас есть в лавке". Я, разумеется, позволил. Ведь, это имущество, и движимое, пока мы ближе с ним не познакомились. Вы ничего не имеете против престарелого родителя?

Я думал, что он все еще говорит о птице, пока он не прибавил: "У меня, видите ли, есть дома престарелый родитель". Тогда только я ответил, как требовала учтивость.

- Так вы до-сих-пор еще не обедали у мистера Джаггерса? спросил он, пока мы шли.

- Нет еще.

- Он сам говорил со мной об этом сегодня, когда услыхал, что вы будете у меня. Вы, вероятно, получите приглашение на завтра. Он намерен также пригласить ваших товарищей; их трое - не так ли?

Хотя я далеко не считал Друммеля в числе близких ко мне людей, однако, ответил:

- Да.

- Ну-с, он намерен пригласить всю шайку...

Мне этот комплимент не показался очень-любезным.

- Чем бы он вас ни угощал, еда будет хорошая - за это я ручаюсь. Не гонитесь за количеством и разнообразием блюд; вы за-то будете иметь все отличного качества. У него примечательно еще то, что он никогда на ночь не запирает ни окон, ни дверей.

- И его не обокрадут?

как он говорил отъявленным мошенникам у себя в конторе: "Вы же знаете, где я живу; там-ничего не запирают ни на ключ, ни на запор: отчего бы вам там не попытать счастия? А, ну-тка, не-уже-ли это вас не соблазняет?" Ни у одного из них духу не хватит подняться на такую-штуку, из любви к искусству или к деньгам.

- Не-уже-ли так его боятся? сказал я.

- Бояться его, повторил Уемик: - я думаю, что боятся. Да и он-то себе-на-готове. Серебра, сэр, ни-ни. Нейзильбер - больше; ничего, до последней ложечки.

- Так-что им не будет поживы, заметил я: - еслиб они даже...

- Э! За-то ему пожива будет, прервал меня Уемик: - они это знают; они и десятки других жизнию поплатились бы. Он кого захочет доканать, так уж доканает.

Я предался-было размышлениям о величии своего опекуна; яо Уекик прервал их:

- Что же касается серебра, тут, поверьте, как и везде, проглядывает его глубина. У реки своя глубина, у него - своя. Взгляните-ка на его часовую цепочку: уж куда основательная!

- Очень-массивная, заметил я.

- Массивная! повторил он: - я думаю, что так. А часы у него золотой хронометр, и стоят сто фунтов, ни более, ни менее. Ну, мистер Пип, тут в городе до семисот воров, которым это хорошо известно, и нет между ними мужчины, женщины, или ребенка, который не признал бы каждого колечка той цепочки и не бросил бы его от себя, еслиб оно попало ему в руку, словно боясь обжечься.

Такою беседою, принявшею под-конец более-общий оборот, мы сокращали время и длину дороги, пока, наконец, мистер Уемик дал мне понять, что мы находимся в предместья Уольворфа.

Место это оказалось собранием грязных переулков, канав и садишек. Дом Уемика была, просто, деревянная избушка, с разбросанными вокруг клочками сада; верхушка её была выделана и выкрашена в виде батареи с пушками.

- Собственной работы, сказал Уемик. - Недурно на взгляд - не правда ли?

Я, разумеется, разсыпался в похвалах, хотя вряд-ли случалось мне когда видеть такой маленький дом, с такими маленькими окнами (да и то по-большей-части глухими) и такою маленькою дверью, что трудно было пролезть в нее.

- Это, как видите, настоящий флакшток, объяснял Уемик, указывая на палку над домом: - и по воскресеньям я вздергиваю на него настоящий флаг. Теперь взгляните сюда: перейдя этот мост, я поднимаю его - вот так, и отрезываю всякое сообщение.

Мост был не что иное, как доска, перекинутая через канаву, фута четыре шириною и фута два глубиною; но приятно было видеть, с каким наслаждением он поднимал и закреплял ее, причем улыбался не механически, а от души.

- Каждый день, в девять часов вечера, по гриничскому времени, сказал Уемик: - палит пушка. Вот она - видите! Когда вы услышите выстрел, то согласитесь, что это настоящее орудие.

Это сигнальное орудие помещалось в особом укреплении из драни и защищалось от непогоды навесом, напоминавшим старый зонтик.

- Там, сзади, продолжал Уемик: - не на виду, чтоб не нарушать общого впечатления укрепленного места, потому-что, по-моему, если родилась идея - проведи ее во всем и поддерживай; не знаю, так ли по-вашему?...

Я сказал, что совершенно так.

- Там, сзади, у меня живность, свинья и кролики; далее, я сам себе сколотил парничок и вывожу в нем огурцы; за ужином вы отведаете моего доморощенного салата. Так-что, сэр, сказал Уемик, опять улыбаясь не на шутку и качая головою: - в случае осады, мое укрепление могло бы выдержать очень-долго, что касается продовольствия.

в искусственном озерке, на краю которого возвышалась беседка. Этот прудик, с островком посредине (чуть-ли не обещанным салатом), имел круглую форму; среди его Уемик устроил фонтан, который, без шуток, мочил всю ладонь, если предварительно вынуть пробку и пустить целый сложный механизм.

- Я сам себе инженер, и плотник, и садовник - словом, мастер на все руки, сказал Уемик в ответ на мои похвалы. - Знаете ли, это вещь хорошая: забудешь на время о ньюгетских мерзостях, да к-тому же, и старику потеха. Вы ничего не имеете против того, чтоб сразу познакомиться с моим стариком? Ведь, это вас не стеснит?

Я выразил свою готовность, и мы вошли в укрепленный замок. Там мы увидели сидевшого перед огнем, в фланелевой куртке, пожилого старика, очень-опрятного, веселого и довольного, но совершенно-глухого.

- Ну-с, почтенный родитель, сказал Уемик, шутливо и ласково поздоровавшись с ним: - как вы поживаете?

- Хорошо, Джон, хорошо! отвечал старичок.

- Это мистер Пип, почтенный родитель, сказал Уемик: - жаль только, что вы не можете слышать его имени.

- Кивайте ему головой, мистер Пип: он это очень любит. Кивайте ему, пожалуйста, чем чаще, тем лучше.

- Славное это местечко у моего сына, сэр, закричал старик, пока я усердно кивал ему головою. - Очень-приятная дачка. Правительство должно бы сохранить это место со всеми украшениями для народного гулянья, когда нас не станет.

- Ты гордишься вашей дачей, словно восьмым чудом - не так ли, почтенный родитель? сказал Уемик, глядя на старика с совершенно-смягченным выражением лица: - на, тебе поклон, и он отчаянно кивнул головою: на, тебе другой, и он кивнул еще отчаяннее.

- Если вы не устали, мистер Пип - хотя я знаю, что оно надоедает посторонним - отпустите ему еще поклон. Вы не можете себе представить, как он это любит.

Я знатно кивнул старику еще несколько раз, что ему очень понравилось. Мы оставили его кормить птиц, а сами пошли допивать пунш в беседке; там Уемик, покуривая трубку, объяснил мне, что ему стояло не мало труда, чтоб довести дачу до настоящого цветущого положения.

- Это ваша собственная дача, мистер Уемик?

- Как же, сказал Уемик: - я прикупал землю понемногу. Теперь это мое собственное поместье, как Бог свят!

- В-самом-деле? Я надеюсь, что и мистер Джаггерс восхищается вашею дачею?

- И не видал её никогда, сказал Уемик. - Никогда не слыхал о ней. И старика моего не видал, и не слыхал о нем. Нет, служба сама-по-себе, а частная жизнь - сама-по-себе. Идучи в контору, я забываю свой замок, а возвращаясь в замок, забываю контору. Если это не противовечит вашим убеждениям, то я и вас попрошу следовать моему примеру. Я терпеть не могу мешать службу с домашнею жизнью.

Разумеется, я счел себя обязанным свято исполнять его просьбу. Пунш был очень вкусен и, распивая его, мы просидели почти до девяти часов.

Войдя в замок, мы нашли старика перед камином, занятого накаливанием лома для вечерней церемонии. Уемик вынул часы и выждал по ним надлежащую минуту; тогда, взяв нагретый лом из рук родителя, он отправился на батарею. Спустя минуту, орудие выпалило с таким громом, что все окна зазвенели; я даже боялся, чтоб вся избушка не развалилась. При этом старичок, держась за ручки кресла, чтоб самому не слететь, торжественно воскликнул:

- Выпалил! Я слышал!

Время до ужина мы посвятили осмотру редкостей, которые Уемик обещал мне показать; оне были преимущественно преступного характера: перо, которым была сделана подложная подпись, две-три знаменитые бритвы, пряди волос и несколько рукописей, заключавших признания приговоренных преступников. На последния Уемик особенно обратил мое внимание, так-как "все это одни враки, сэр". Все эти вещи были живописно размещены между фарфоровыми и стеклянными фигурками, разными безделушками, работы самого хозяина, и палочками для чистки трубки, выточенными стариком. Редкости эти были разложены в комнате, куда я был впущен при входе. Комната эта служила не только гостиною, но и кухнею, судя по кострюле, стоявшей в камине, и украшению над ним, скрывавшим крючок для висячого вертела.

Ужин был отличный. Я вообще остался очень доволен своим вечером, хотя весь домишка и отдавал гнилым запахом и близкое соседство свинюшника слишком-неотвязчиво напоминало о себе. И в моей маленькой спальне, в башеньке, где мне приготовили постель, не было ничего неприятного, только потолок в ней был так низок, что всю ночь мне казалось, что шестик флага упирается мне в грудь.

Уемик встал рано утром, и я боюсь утверждать, но мне кажется, что он сам принялся чистить мои сапоги. Потом он пошел работать в саду, и я заметил из своего готического окошечка, как он старался показать вид, что старик ему помогает, причем безпрестанно кивал головою. Завтрак наш был так же вкусен, как и ужин накануне; и ровнехонько в половине восьмого мы отправились в Литль-Бритен. Уемик становился суше и холоднее, по мере того, как мы приближались к конторе. Наконец, когда мы дошли до места назначения, и он вынул ключ из-за сины, он, казалось, забыл свое поместье в Уольворфе, и замок, и подъемный мост, и беседку, и фонтан, и своего старика, как-будто последним выстрелом своего орудия он все это разсеял по воздуху.