Большие надежды.
Глава XXVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава XXVI. (старая орфография)

XXVI.

Как Уемик предсказал, мне вскоре представился случай сравнить домашний быт моего опекуна с житьем-бытьем его кассира и писца. Мистер Джаггерс мыл себе руки своим душистым мылом, когда я, возвратившись из Уольворфа, вошел в контору. Он позвал меня в свою комнату и сообщил мне приглашение к себе на обед, о чем Уемик уже успел меня предупредить.

- Завтра. И без всяких церемоний, в сюртуках.

Я спросил его, куда нам приехать (до-сих-пор я не знал, где он живет), но он отвечал уклончиво:

- Приходите сюда и я сам вам покажу дорогу.

Должно-быть, он боялся, чтоб просители не вздумали докучать ему в его собственном доме. Здесь кстати заметить, что он имел обыкновение по уходе каждого клиента мыть себе руки, как это делают хирурги или зубные врачи. У него с этою целью был устроен отдельный маленький чуланчик, в котором пахло его душистым мылом, как в любом косметическом магазине. На дверях висело громадное полотенце. Когда, на другой день, в шесть часов вечера, я явился к нему с своими приятелями, он, должно-быть, был занят каким-нибудь важным и очень-нечистым делом, потому-что на этот раз мыл не только руки, но и лицо и, сверх-того, полоскал рот. Даже этим он не удовольствовался, и прежде чем надеть сюртук, схватил перочинный ножик и принялся чистить ногти.

Выйдя на улицу, мы увидели нескольких людей, которые вертелись у крыльца, в надежде переговорить с ним, но в окружавшей его атмосфере душистого мыла было, повидимому, что-то совершенно-устранявшее возможность подобной попытки, и потому они отложили свои просьбы до следующого дня. По дороге, на каждом почти шагу, встречались лица, узнававшия его; но он каждый раз нарочно громче заговаривал со мною и делал вид, что сам не узнает и не замечает, что его узнают другие.

Он привел нас к одному дому на южной стороне Джерардстрита в Сого. Дом имел своего рода величественную наружность, но неокрашенные кирпичные стены его и немытые окна придавали ему какой-то мрачный вид. Джаггер вынул из кармана ключ и отпер дверь; мы очутились в пустынных, угрюмых, каменных сенях и поднялись по лестнице наверх.

В нижнем этаже, куда мы вошли, было три комнаты с темными обоями и резными карнизами, гирлянды которых напоминали мне иного рода петли. В главной комнате был накрыт стол, следующая за нею была уборная, а третья - спальня. Он объявил там, что занимает весь дом, но живет собственно в этих трех комнатах. Стол был очень-уютно накрыт, но сервиз, конечно, не был серебряный. Рядом с его креслом стоял большой погребец с бутылками и графинчиками всякого рода и с четырьмя блюдами фруктов к десерту. Я заметил, что он держал все у себя под-рукою и сам раздавал кушанье.

В комнате его стоял шкап с книгами; я взглянул на их корешки: то были сочинения, об уголовном праве, о судебных следствиях, биографии знаменитых уголовных преступников, замечательные процесы, парламентские акты и тому подобное. Мебель была так же хороша и основательна, как его часовая цепочка, но она имела какой-то оффициальный вид, в ней не было ничего излишняго, служащого единственно для украшения.

В углу стоял маленький столик с бумагами и на нем лампа с колпаком. Очевидно, это было отделение его конторы; по вечерам он садился к этому столику и занимался делами.

До-сих-пор он почти не видал моих товарищей, потому-что все время шел рядом со мною, и теперь только, стоя на ковре перед камином, принялся их разглядывать.

К моему удивлению, Друммель более остальных и даже исключительно обратил на себя его внимание.

- Пип, сказал мой опекун, положив руку мне на плечо и отводя меня в окну: - я не знаю ваших товарищей. Кто этот неуклюжий паук?

- Паук? спросил я с удивлением. _ч

- Да, этот угреватый, надутый молодец, что растянулся вон там.

- Это Бентли Друммель, ответил я: - а тот, что с нежными чертами лица Стартоп.

Не обратив ни малейшого внимания на нежные черты лица Стартопа, он ответил:

- Как вы назвали его - Бентли Друммель? А знаете, он мне правится. Мистер Джаггерс тотчас же заговорил, с Друммелем, и не только не устрашился его тяжелых, односложных ответов, но, напротив, кажется, решился, во что бы то ни стало, заставить его говорить. Я пристально глядел на них когда мимо нас прошла экономка с первым блюдом.

Ей казалось лет под-сорок, но, может-быть, ей было и менее. В молодости всегда прибавляешь годы. Она была высока ростом, стройна и проворна в движеньях; лицо её было бледно, большие голубые глаза тусклы, а волосы роскошными прядями ниспадали на плечи.

Не берусь разрешить душевные ли тревоги сообщили её полуоткрытому рту и всему лицу какое-то выражение страдания, удивления и трепета, но знаю только, что она живо напомнила мне те страшные привидения, которые я только третьягодня видел в Макбете.

Она поставила блюдо на стол, мимоходом тронула за руку моего опекуна, чтоб объявить ему, что обед подан, и вышла из комнаты. Мы сели к столу. Мистер Джаггерс посадил около себя Друммеля по одну сторону, а Стартопа по другую. Блюдо, поданное экономкою, состояло из отличной рыбы, за нею последовали баранина и дичь. Соусы, вино и все необходимые приправы хозяин вынимал из погребца, и после того, когда они обходили весь стол, ставил обратно туда же. Сам он раздавал и тарелки и приборы, а употребленные опускал в корзинку, стоявшую на полу около его кресла. Кроме экономки не было видно никакой прислуги. Она подавала каждое блюдо и каждый раз лицо её поражало меня своим сходством с теми призраками, которые появляются над жаровнею ведьм.

Много, много лет спустя, я вызывал её образ, освещая спиртом в темной комнате лицо, неимевшее никакого с нею сходства, кроме длинных, распущенных волос.

точно ожидая его замечания и боясь отойти, чтоб ей не пришлось возвращаться. Мне казалось, что он это видел и нарочно держал ее в постоянном страхе.

Обед подвигался очень-весело; и хотя опекун мой не сам заводил разговор, а только поддерживал уже начатый нами, но я ясно видел, что он искусно выведывал слабую сторону каждого из нас. Что касается до меня, то я едва только успел открыть рот, как уже высказал свою наклонность мотать деньги, выболтал о своих намерениях покровительствовать Герберту и, вообще, принялся хвастаться своею блестящею будущностью. То же было и со всеми, но никто так вполне не высказался как Друммель; его склонность как-то злобно и подозрительно надсмехаться надо всеми совершенно ясно обнаружилась, даже прежде нем мы кончили рыбу.

К концу обеда, когда подали сыр, разговор зашел о наших катаньях на лодках и о привычке Друммеля красться за нами вдоль берега, подобно какому-нибудь земноводному. В ответ на это Друммель заметил моему опекуну, что простор был ему дороже нашего общества, и что, в отношении искусства, мы могли бы у него поучиться, а силы его хватит, чтоб разсеять нас по ветру. Какими-то неизвестными мне путями Джаггерс успел так настроить его, что он пришел почти в ярость; засучив рукав, он принялся выказывать силу своих мускулов, а вслед за ним и мы, засучив рукава, стали хвастаться своими. Вообще, мы составляли в то время очень странную и смешную картину.

Экономка в это время прибирала посуду со стола, а опекун мой сидел развалившись в своем кресле боком к ней; он не обращал на нее никакого внимания и, кусая себе ноготь, кажется, весь был занят Друммелем. Вдруг, он выпрямился и схватил ее за руку, которую она в эту минуту протянула через стол. Он сделал это так неожиданно и ловко, что все мы разом прервали свой безсмысленный спор.

- Коли уж зашла речь о кулаках, сказал мистер Джаггерс: - так я вам покажу кулак. Молли покажи им свой кулак.

Пойманная рука все еще лежала на столе, но другую она успела уже спрятать за спину.

- Барин, сказала она тихо, глядя на него с умоляющим выражением: барин, оставь!

- Я покажу вам кулак, повторил Джаггерс, с настойчивою решимостью, во что бы ни стало.

- Молли, покажи им свой кулак.

- Барин, прошептала она: - прошу вас...

- Молли, снова повторил мистер Джаггерс, не обращая на нея внимания и смотря в противную сторону: - покажи им оба кулака. Ну же!

Он пустил её руку. Она медленно высвободила другую и, протянув их вперед, показала свои кулаки.

Последняя рука была совершенно обезображена: вся в рубцах, вдоль и поперег. Выставив напоказ свои кулаки, эта странная женщина перестала смотреть на Джаггерса и принялась внимательно разсматривать поочереди каждого из нас.

- Вот сила, сказал мистер Джаггерс, хладнокровно указывая пальцем на её мускулы: - просто, удивительно сколько силы в одном её пожатии! У редкого мужчина найдете вы столько. Я имел случай наблюдать много рук, но в этом отношении не видывал подобной.

Все время, пока он говорил это, не спеша, тоном критика, она продолжала разглядывать нас; но как только он кончил, снова вперила в него свои безпокойные взоры.

- Довольно, Молли, сказал он, слегка кивнув головой: - ты удивила всех; теперь можешь идти.

Она вышла из комнаты, а мистер Джаггерс достал из погребца несколько графинчиков, налил себе стакан и передал далее.

- В половине десятого, господа, мы должна разойтись. Пользуйтесь временем. Я очень-рад вас видеть. За ваше здоровье, мистер Друммель.

Отличая таким образом Друммеля, он явно имел в виду еще более настроить его, и вполне успел в этом. Надутый своим торжеством, Друммель начал отзываться о нас все более-и-более оскорбительно и, наконец, сделался просто нестерпим.

Джаггерс следил за ним с прежним вниманием. Выходки Друммеля служили ему приятной приправой к вину.

Как дети, незнающия меры, мы, вероятно, выпили лишнее и уже, конечно, сказали лишнее; особенно нас взбесило грубое замечание Друммеля, что мы слишком сорим деньгами. В ответ на него я запальчиво заметил, что ему не пристало говорить этого, особенно, когда он еще на прошлой-неделе при мне занял денег у Стартопа.

- Ну так что ж, возразил Друммель: - я жь ему отдам.

- Вы так думаете! возразил Друммель. - Скажите пожалуйста!

- Уж, конечно, вы никогда не одолжили бы денег ни одному из нас, продолжал я.

- Вы совершенно правы, ответил он. - Я б вам гроша медного не дал в займы, да я б и никому не дал.

- А я так думаю, что это подлость: самому занимать, а в займы не давать.

- Вы так думаете! повторил Друммель. - Скажите пожалуйста!

Я начинал выходит из терпения, особенно увидев, что не мог совладать с его тупым нахальством. Несмотря на предостережения Герберта, я ему сказал:

- Слушайте, мистер Друммель, коли уж на то пошло, так я вам скажу, что мы с Гербертом заметили, когда вы занимали деньги.

- Да я и знать не хочу, что там вы с Гербертом заметили, проворчал Друммель и прибавил еще сквозь зубы: "убирались бы вы оба к чорту и цаловались бы себе там".

- Но я все жь вам скажу, хотите ли вы того или нет: мы оба заметили, что, кладя деньги в карман, вы надсмехались над ним за то, что он имел слабость вам дать их.

Друммель прыснул нам в лице и продолжал несколько времени смеяться, заложив руки в карманы и подняв плечи, как бы желая сказать, что это действительно была правда и что он считал всех вас за порядочных ослов.

Теперь Стартоп взялся за него и начал уговаривать быть полюбезнее. Стартоп был жив, весел и приятен в обращении, Друммель же не обладал ни одним из этих свойств и потому считал его личным себе оскорблением. Он грубо ответил ему что-то, и Стартоп желая переменить разговор, отпустил какую-то удачную шутку, которая заставила всех нас засмеяться. Взбешенный успехом Стартопа, Друммель, не говоря дурного слова, вынул руку из кармана, произнес какое-то ругательство и, схватив большой стакан, непременно пустил бы им в голову своего противника, еслиб мистер Джаггерс ловким движеньем не остановил его за руку.

- Господа! сказал мистер Джаггерс, хладнокровно ставя стакан на стол и вытаскивая свой хронометр за цепочку: - мне оченьжаль, но я должен вас уведомить, что уже половина десятого.

"Ах, ты, старина".

Но "старина" был далеко не в таком же дружеском настроении; он даже не хотел идти по одной с ним стороне улицы. Мы с Гербертом оставались в городе и видели, как они отправились: Стартоп по одной стороне впереди, а Друммель по другой, отставая и как-то крадучись в тени домов, точь-в-точь, как бывало на реке в лодке.

Дверь еще не была закрыта за нами, и потому, оставив Герберта, я побежал наверх, чтоб сказать словечко своему опекуну. Я застал его в уборной, окруженного сапогами. Он совершал омовение после нас.

Я изъявил ему свое сожаление, что случилось нечто неприятное и попросил его не винить меня в этом.

Он повернулся ко мне и, отдуваясь, принялся утирать лицо.

- Очень-радь, что вам он понравился, сэр, сказал я: - но мне он не нравится.

- Так, так, подтакнул мой опекун: - и не имейте с ним дела; старайтесь избегать его. Но мне он нравится, Пип. Он из настоящих. Еслиб я был пророк...

- Вы знаете кто я? Прощайте, Пип.

- Прощайте сэр.

Чрез месяц спустя, срок пребывания Друммеля у мистера Покета истек, и он, к величайшей радости всего дома, за исключением мистрис Покер, возвратился домой, в свою нору.