Большие надежды.
Глава XXVIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава XXVIII. (старая орфография)

XXVIII.

Итак, мне предстояло на следующий день посетить мой родимый город. В первом порыве раскаяния я хотел непременно остановиться у Джо. Но когда прошло несколько времени и я взял на завтра место в дилижансе и съездил в мистеру Покету, я начал изобретать себе извинения, чтоб остановиться не у Джо, а в "Синем Вепре": вопервых, я стеснил бы Джо, ибо меня не ожидала и моя постель верно не была готова; вовторых, от нашего дома было слишком-далеко до мисс Гавишам, а она была очень-взыскательна. Самого себя обманывать легче всего, и потому я легко поддался этим обманчивым доводам. Однако, это очень-странное явление. Взять по ошибке фальшивую монету за настоящую - дело очень-понятное; но, что сказать о том, кто принимает фальшивую монету своего собственного изделия за настоящую? Обязательный незнакомец может, взявшись завернуть мои деньги, ловко подменить их ореховой скорлупой; но что ж его ловкость сравнительно с моею, когда я сам завертываю скорлупу и уверяю себя, что это деньги?

Решившись остановиться у "Синяго Вепря", я начал раздумывать, не взять ли мне с собою моего грума. Конечно, меня сильно соблазнила мысль об эффекте, который он произвел бы, публично выветривая свои высокие сапоги, на дворе "Синяго Вепря". Я с торжеством воображал себе, век он войдет в лавку Тряба и век ошеломит мальчишку Тряба. Но, с другой стороны, этот самый мальчишка мог с ним сблизиться и рассказать ему кое-что, или, пожалуй, осмеять и закидать его грязью на улице. Чего нельзя-было ожидать от такой дерзкой твари? К-тому жь, могла о нем услыхать и моя благодетельница и не одобрить такой роскоши - словом, я решился ехать один.

Я взял место в вечернем дилижансе, и так-как была уже зима, то мы не могли приехать к месту назначения прежде сумерек. Дилижанс отъезжал в два часа, и я приехал в контору минут за десять. Я взял с собою грума до дилижанса, чтоб мне помочь в случае нужды, хотя, но правде, он никогда мне не помогал, если только мог отшутиться.

В то время было обыкновение пересылать колодников на галеры в общественных дилижансах. Я часто слыхал об этом и сам видал за больших дорогах, как они, сидя в наружных местах, гремели своими цепями; потому я вовсе не удивился, когда Герберт, встретив меня на путевом дворе, объявил, что со мною вместе едут двое колодников. Но, как известно, я имел причины, хотя уже и очень-устарелые, смущаться при одном имени колодников.

- Ведь, тебе все-равно, Гендель? сказал Герберт.

- Конечно!

- Мне показалось, как-будто тебе это очень не понравилось.

- Я не могу сказать, чтоб они мне нравились, да и ты, я думаю, не особенно их любишь. Впрочем, мне, право, все-равно.

- Посмотри: вон их ведут, сказал Герберт. - Какое грубое и унизительное зрелище!

Они выходили из-за прилавка и, вероятно, только-что подчивали своего надсмотрщика, ибо все трое рукою обтирали рот. Руки обоих колодников были скованы вместе; на ногах у них были знакомые мне колодки; платье их также было довольно мне известно. Тюремщик, провожавший их, имел при себе пару пистолетов и под-мышкой нес толстую, сучковатую дубину. Однако, он, казалось, был с ними в дружеских отношениях? Он остановился с ними посреди двора и стал смотреть, как запрягают лошадей. Смотря на него, можно было принять каторжников за интересную выставку, а его - за её распорядителя. Один из колодников был выше и толще другого и, по какому-то странному случаю, свойственному и не одним колодникам, платье на неме было уже и короче, чем у его товарища. Его руки и ноги казались огромными подушками для булавок, и вообще его странный костюм совершенно обезображивал его фигуру. Но я тотчас же узнал его полузакрытый глаз: это был незнакомец, давший мне некогда в трактире "Лихих Бурлаков" две фунтовые бумажки.

Легко было видеть, что он меня не узнал. Он посмотрел на меня искоса и глаза его остановились на моей цепочке, потом он плюнул в сторону и сказал что-то товарищу. Они оба засмеялись, повернулись, гремя цепями, и обратили свое внимание на другой предмет. Большие нумера на спине, как-будто сорванные с домов, их грубые, неуклюжия фигуры, колодки на ногах, обвязанные, для приличия, носовыми платками, наконец, презрение, всеми им оказываемое - все это придавало им какой-то неприятный, гнусный вид.

Но это еще не все. Оказалось, что все задния наружные места были заняты каким-то семейством, перебиравшимся из Лондона в провинцию. Таким-образом, для колодников оставались только передния места, тотчас за кучером. Увидев это, вспыльчивый господин, занявший четвертое место впереди, пришел в страшную ярость, крича, что противно правилам сажать его в такое подлое общество; что это мерзко, гадко, безсовестно и т. д. и т. д. Дилижанс был готов и кучер уже выходил из терпения. Мы начали усаживаться, к нам подошли и колодники с их присмотрщиком, и от них понесло странною смесью горячого хлеба, байки, веревок и сажи, запахом, присущим всем каторжникам.

- Не извольте безпокоиться, сэр, обратился присмотрщик в сердитому путешественнику: - я сам сяду рядом с вами. Я их посажу к краю. Они не будут вас безпокоить, сэр. Представьте себе, что их и нет вовсе.

- И не вините в этом меня, проворчал знакомый мне колодник: - я вовсе не желаю ехать. Я готов с радостью остаться. На сколько от меня зависит, я очень буду рад, если кто-нибудь займет мое место.

- И я также, подхватил другой колодник угрюмо: - я бы никого не обезпокоил, еслиб действовал по своему желанию.

После этого они разсмеялись и начали щелкать орехи, выплевывая скорлупу. Мне, право, кажется, что в их положении, презираемый всеми, и я бы делал то же.

Наконец, сердитому господину пришлось решиться или ехать в случайном, неприятном обществе, или оставаться в Лондоне. Нечего было делать, он взлез на свое место. Около него поместился присмотрщик, а далее и колодники. Я сел на свое место, на козлах, перед самым моим колодником, так-что его дыхание обдавало мою голову.

- Прощай, Гендель! крикнул Герберт, когда дилижанс тронулся.

"какое счастье, что он меня не звал Пипом!"

Невозможно выразить словами, вкк отчетливо ощущал я дыхание колодника не только на голове, но и вдоль всей спины. Дыхание это имело какое-то едкое свойство и, казалось, проникало до мозга; я начинал уже от боли скрежетать зубами. Я тщетно старался повернуться к нему боком и плечом защитить голову от его дыхания; эти усилия могли только сделать меня кривобоким. Погода была очень-сырая и колодники не переставали проклинать холод. На всех нас нашла какая-то спячка, и не проехали мы половины дороги, как все задремали, дрожа от стужи. Я сам задремал, раздумывая, не дать ли мне этому несчастному несколько фунтов, и как бы это удобнее сделать. Но на козлах спать неудобно и я с ужасом проснулся, сильно пошатнувшись вперед, будто желая нырнуть между лошадей. Тогда я снова стал думать о своем колоднике.

Но, должно-быть, я дремал долее, чем я думал, обо, хотя я ничего не мог различить в темноте, при мерцавшем свете наших фонарей, но я чувствовал, по сырости в воздухе, что мы уже едем по болотам. Колодники, желая за моей спиною укрыться от холода и ветра, совсем налегли на меня. Я не успел еще хорошенько придти в себя, как услышал те же слова, которые меня теперь занимали, произнесенные моим знакомым.

- Две фунтовые бумажки.

- Как он их достал? спросил другой колодник.

- Почем я знаю? Он их спрятал как-то. Верно друзья дали.

- Я бы желал теперь их иметь, пробормотал неизвестный мне каторжник, проклиная холод и ветер.

- Две фунтовые бумажки или друзей?

- Конечно, две однофунтовые бумажки. Я бы за один фунт продал всех друзей на свете и почел бы это выгодною сделкой. Ну, так он говорит...

- Так он говорит, продолжал прерванный рассказ мой знакомец: - все это случилось в какие-нибудь полминуты за кучей дров, на верфи. Вас скоро выпускают?

- Да, отвечал я.

- Не потрудитесь ли вы отъискать ребенка, который накормил меня и не выдал моей тайны, и отдайте ему две фунтовые бумажки. Я обещал и исполнил свое обещание.

- Ты же и дурак, промычал другой колодник: - я бы их спустил на еду и вино. Он-таки, должно-быть, простак был. Ведь, тебя он прежде не звал.

- Нисколько. Мы не из одной шайки и с различных понтонов.

- Да.

- Ну, а что ты думаешь об этих местах.

- Самое подлейшее место. Грязь, туман, топь и работа; работа, топь, туман и грязь.

Оба они начали поносить наш край самыми резкими выражениями, но понемногу они совершенно истощили свой запас ругательств и поневоле замолчали.

Услыхав этот разговор, я, конечно, тотчас слез бы с экипажа и остался бы один на мрачной дороге, еслиб только не был уверен, что мой знакомец и не подозревает моего присутствия. Действительно, я не только изменился в летах и росте, но моя одежда была другая, мое положение совершенно иное, так-что ему было почти невозможно узнать меня без посторонней помощи. Все же, если случайное стечение обстоятельств могло свести меня с ним в одном дилижансе, то могло и открыть меня ему. Потому я решился слезть, как только мы въедем в город. Этот план я исполнил с успехом. Мой маленький мешок лежал у меня под ногами в ящике; мне только стоило отцепить крючок, чтоб достать его. Кинув его на землю, я сам слез вслед за ним у первого фонаря в городе. Что жь касается колодников, они продолжали путь в дилижансе, а после отправились на понтоны. Я припоминал себе то место, откуда их повезут на понтон. В воображении своем, я уже видел лодку, дожидавшуюся их у земляных ступенек, я слышал опять, "ну, отваливай!" и опять предо мною выступал из мрака ночи зловещий ноев ковчег.

признания меня колодником. Я убежден, что неопределенное чувство, овладевшее мною, был воскресший на минуту страх, преследовавший меня в детстве.

Столовая "Синяго Вепря" была совершенно пуста и прислужник меня не признал, пока я не уселся за обед. Извинившись в своей забывчивости, он тотчас предложил послать в Пёмбельчуку.

Прислужник - тот самый, который некогда, в день моего поступления в ученики в Джо, протестовал от имени жильцов - казалось, очень удивился и воспользовался первым удобным случаем, чтоб подложить мне под-руку засаленной старый листок местной газеты. Я невольно взял газету и прочел следующее: "Наши читатели прочтут не без интереса, по случаю недавняго романтического возвышения в свете одного молодого художника железных дел в нашем околотке (какая великая тема для вдохновения нашего великого, хотя и не всеми признанного, поэта Туби), что ранним патроном, другом и благодетелем знаменитого юноши, был человек всеми увежаемый и имеющий кой-какие интересы в торговле хлебом и семенами. Его чрезвычайно-удобная контора и кладовые находятся в ста шагах от главной улицы. Мы с душевным удовольствием извещаем, что именно он был ментором нашего юного Телемака, ибо очень-приятно знать, что наш юноше обязан первоначально своим счастьем гражданину нашего города. Но не спросит ли ученый муж, или юная красавица, чье же это счастье он устроил? Мы знаем, что Квёнтин Метсис был кузнецом в Антверпене".

которые объявили бы мне, что Пёмбельчук был благодетель моей юности и основатель моего счастья.