Большие надежды.
Глава XXXII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава XXXII. (старая орфография)

XXXII.

В одно прекрасное утро, когда я сидел за книгами с мистером Покетом, мне принесли с почты письмо; одного адреса было достаточно, чтоб совершенно взволновать меня; почерк был незнакомый, но я догадывался чья это рука. Письмо не начиналось никаким обращением, в роде "любезный мистер Пип", или "любезный Пип", или "любезный сэр"; содержание его было следующее:

"Я приезжаю в Лондон после завтра, с двенадцати-часовым дилижансом. Кажется, было решено, что вы меня встретите? Во всяком случае, мисс Гавишам так говорит, и я пишу, по её поручению. Она вам кланяется. Вам преданная, Эстелла".

Будь только назначаемый в письме срок не так короток, я наверно заказал бы себе несколько пар нового платья собственно на этот случай; но так-как шить его было не время, то мне поневоле пришлось довольствоваться тем, что у меня было. Аппетит у меня пропал с той же минуты, и я не знал покоя до-тех-пор, пока не пришел, наконец, назначенный день. Не то, чтоб он возвратил мне спокойствие, напротив, я находился в большем волнении, чеме когда, и начал расхаживать перед конторою дилижансов в Вуд-Стрите, прежде чем почтовая карета тронулась от гостиницы Синяго Вепря в нашем городке. Хотя я очень-хорошо знал это и тогда, однако, для пущей верности, я ни разу не выпускал из виду конторы более, чем на пять минуть; в таком-то безсмысленном занятии и настроении, я провел первые полчаса своего четырех или пяти часового дежурства, как вдруг набежал на меня мистер Уемик.

- Э! мистер Пип, воскликнул он: - как вы поживаете. Я не знал за вами такой прыти.

Я объяснил ему, что ожидаю одну особу, которая должна приехать в дилижансе, и осведомился о его замке и престарелом родителе.

- Оба процветают, благодарствуйте, отвечал он: - особенно старик. Он поживает, как нельзя лучше. Ему скоро минет восемьдесят два года, и я намерен дать поэтому случаю восемьдесят два выстрела, лишь бы соседи не стали жаловаться и орудие мое выдержало такое давление. Впрочем, это не лондонский разговор. Как вы думаете, куда я иду?

- В контору, сказал я, так-как он шел по тому направлению.

- Почти-что туда, возразил Уемик: - я иду в Ньюгэт. У нас теперь на руках дело о покраже, учиненной у одного банкира. Я только-что осматривал место преступления, а теперь иду переговорить все о чем с клиентом.

- А вор - ваш клиент? спросил я.

- Сохрани Бог, нет, воскликнул Уемик, - Но его обвиняют. Так же точно могли бы обвинить и меня, или вас. Понимаете, и нас могли бы обвинить точно так же.

- Только ни один из нас обоих не виноват, заметил я.

- Так, так, сказал Уемик, дотрогиваясь до меня пальцем: - вы, я вижу, тонкая штука, мистер Пип! Не хотите ли заглянуть в Ньюгэт, со мною? Если у вас есть свободное время.

У меня столько было свободного времени впереди, что предложение его показалось мне очень-заманчивым, несмотря на прежнюю мой решимость не выпускать из виду конторы дилижансов более, чем на пять минут. Пробормотав, что я пойду, справлюсь, я вошел в контору и, с величайшей точностью, распросил у почтальйона, к немалому его неудовольствию, когда может придти наш дилижанс при наибольшей быстроте - хотя я сам знал это не хуже его самого. Потом, я воротился в мистеру Уемику, взглянув на часы и, притворившись очень-удивленным, я согласился на его приглашение.

Через несколько минут, мы пришли в Ньюгэт, и проникли в эту мрачную тюрьму через вход, украшенный цепями, висевшими на стенах между правилами для посетителей. В то время тюрьмы находились еще в весьма-запущенном состоянии и далеко еще было время неумеренной реакции, необходимого последствия порочной терпимости народа, и самого тяжкого и продолжительного за нее воздаяния, словом, тогда преступников еще не кормили лучше, чем солдат, уже не говоря о нищих. Когда мы вошли, разнощик с пивом обходил двор и заключенные покупали у него пиво из-за решетки и разговаривали с друзьями, пришедшими их навестить; вообще, зрелище было грустное, мрачное и безобразное.

Меня поразила мысль, что Уемик расхаживал между преступниками, совершенно как садовник между своими растениями. Мысль эта пришла мне в голову, когда оне вдруг словно заметил новый росток, взошедший в ту ночь и воскликнул:

- Как, капитан Том! Вы ли это? В-самом-деле! а потом обратился к другому: - Не черный ли это Биль за холодцом? Я не видал вас вот ужь второй месяц, как вы себе поживаете?

цвете явятся при следствии.

Уемик пользовался большою популярностью, и я заметил, что он обделывал там частные дела своего начальника; впрочем и в нем что-то напоминало недоступность Джаггерса и не позволяло в обращении с ним переступать известных границ. Узнавая каждого нового клиента, он кивал головою, поправлял шляпу обеими руками, потом сжимал губы и клал руки в карманы. В двух, трех случаях обнаружилось затруднение, касательно сбора в пользу патрона, тогда отвертываясь, на сколько позволяло приличие, от предлагаемых денег, он сухо произносил:

- Не стоит и говорить, мой голубчик. Я только подчиненный. Если вы не в-состоянии сколотить нужной суммы, вы бы лучше обратились к моему начальнику или другому кому; их, слава тебе Господи, довольно; что одному кажется мало, другому, пожалуй, будет и много; это мой вам совет, как от подчиненного. Зачем вам только попусту безпокоиться. Решительно не к-чему! Ну-с, кто далее?

Таким-образом мы обошли теплицу мистера Уемика; наконец, он обратился ко мне со словами:

- Обратите внимание на человека, которому я пожму руку.

Я и без того обратил бы на это внимание, так-как он до-сих-пор никому еще не подавал руки. Не успел он окончить своих слов, как в решетке подошел красный, высокий мужчина и приложил свою руку в засаленному полю своей шляпы, в виде полусерьёзного и полушутливого военного приветствия. До-сих-пор я его как-будто вижу пред собою, в отлично-сшитом оливкового цвета сюртучке, с загорелым лицом, покрытым какою-то неестественною бледностью, и глазами, напрасно-силившимися остановится на одном предмете.

- Наше вам, полковник, сказал Уемик: - как вы поживаете?

- Так-себе, мистер Уемик.

- Все, что возможно, было сделано, но улики слишком-сильны против нас, полковник.

- Да, слишком-сильны, сэр, но по мне все-равно.

- Да, я знаю, вам все равно, сказал Уемик хладнокровно и потом обратился во мне: - служил её величеству. Был в армии и купил себе отставку.

Я сказал на это:

- В-самом-деле?

Он взглянул на меня, потом выше меня, потом во все стороны, наконец, провел рукой по губам и засмеялся.

- Я думаю, я выхожу отсюда в понедельник, сэр, сказал он Уемику.

- Может-быть, возразил мой приятель: - впрочем, Бог весть.

- Я очень-рад, что имею случай проститься с вами, мистер Уемик, сказал он, просовывая руку сквозь решетку.

- Спасибо, сказал Уемик, пожимая ему руку: - и я также.

- Еслиб то, что взяли на мне, было не поддельное, сказал рослый мужчина, не желая выпустить его руки из своей: - я попросил бы вас принять от меня еще одно кольцо и носить его в память вашего ко мне внимания.

Собеседник его взглянул на небо.

- Я слыхал у вас была отличная порода. Не могли ли бы вы поручить какому-нибудь приятелю прислать мне парочку, если они не имеют особого назначения?

- Будет сделано, как вы желаете, сэр.

- И прекрасно, сказал Уемик, я буду хорошо за ними смотреть. Доброго вечера, полковник, прощайте!

Они снова пожали друг другу руку. Немного отойдя Уемик сказал мне:

- Подделывал монету, и очень-ловко. Сегодня приговорен, и в понедельник на-верно будет повешен. Все ж таки пара голубей движимое имущество, не так ли?

При этих словах, он оглянулся назад и кивнул своему мертвому растению, и выходя из тюрьмы, казалось, размышлял, каким новым цветком заменить его.

При выходе, я заметил, что и тюремщики, не менее арестантов, уважали моего опекуна.

- Ну-с, мистер Уемик, сказал тюремщик, пока мы находились между двумя железными воротами, из которых он осторожно запер одни, прежде чем отворит другия: - что мистер Джаггерс намерен сделать с тем убийством на берегу, подведет ли он его под буйство, или под что по-хуже?

- Отчего бы вам у него не спросить? возразил Уемик.

- Как бы не так, нашли кого спрашивать! произнес тюремщик.

- Вот, они здесь все такие, мистер Пип, заметил Уемик, обращаясь ко мне и вытягивая свой рот до крайних пределов:

- Им ничего не стоит разспрашивать меня, подчиненного; но вы никогда не поймаете их за тем же с самим начальником.

- Ну, вот опять! воскликнул Уемик. - Не говорил ли я вам! Спрашивать второй вопрос у подчиненного прежде, чем он успел ответить на первый! Ну, положим, что мистер Пип из наших?

- Ну-с, В таком разе он знает, что такое мистер Джаггерс? возразил тюремщик тем же насмешливым тоном.

- Да! вдруг воскликнул Уемик, тыкая пальцем на тюрёмщика самым ярым образом: - вы так же немы, как любой из ваших ключей, когда имеете дело с моим начальником. Выпустите нас, старая лиса, не то я попрошу его взвести на вас обвинение в неправильном задержании в тюрьме невинных людей.

Тюремщик расхохотавшись, пожелал нам доброго утра, и продолжал хохотать за решеткою двери, пока мы сходили по ступенькам на улицу.

так недосягаемо высоко. Высота его постоянно соответствует его способностям. Ни полковник не посмел бы прощаться с ним, ни тюремщик спрашивать его взгляда за процес. А между его недосягаемой высотою и ими, приходится его подчиненный, понимаете? так-что они у него в руках, и телом и душею.

На меня сильно подействовало это доказательство ловкости моего опекуна. И сказать по правде, я очень-желал в ту минуту, как и прежде не раз, чтоб опекуном у меня был человек не такой уж ловкий и способный.

Мы разстались с мистером Уемикон у дверей конторы в Литтель-Бритен, где жаждавшие лицезреть мистера Джаггерса изобиловали по обыкновению, и я возвратился на свой пост у конторы дилижансов с двумя или тремя свободными часами впереди. Все это время я провел, размышляя о том, как странно, что тюрьмы и преступники решительно меня преследуют; что преследование это началось еще в деревне, в зимний вечер, на наших уединенных болотах, потом возобновлялось еще два раза, как старая, но незажившая язва; и наконец, теперь не оставляло меня, когда надежды мои начинали осуществляться, в сближении моем с Эстеллою. Среди подобных размышлений, моему воображению представился изящный горделивый образ её, и я с ужасом сравнил его с недавно-виденным мною зрелищем. Я от души сожалел о том, зачем мне повстречался Уемик и зачем я согласился на его приглашение; в этот день я желал менее, чем в какой другой, чтоб от меня пахло ньюгэтской тюрьмою. Прохаживаясь взад и вперед, я отряхал тюремную пыль с сапогов, счищал ее с платья, выдыхал ее из легких. Я до такой степени был занят моими мыслями, что время до приезда дилижанса показалось мне вовсе не длинным; я еще не успел вполне освободиться от грустного впечатления уемиковой темницы, когда я увидал её лицо в окошке дилижанса, и руку, которой она приветливо махала мне, в виде приветствия.

В эту минуту, снова какое-то неуловимое воспоминание мелькнуло в моей памяти. Чтожь это было в-самом-деле?