Большие надежды.
Глава XXXIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава XXXIII. (старая орфография)

XXXIII.

В своем дорожном платье, обшитом мехом, Эстелла казалась мне еще нежнее, еще прекраснее, чем когда-нибудь. Обращение её было, как нельзя более, привлекательно; кто бы подумал, что она заботится о том, чтоб мне понравиться? и я уже воображал, что в этом обнаруживается влияние мисс Гавишам.

Мы стояли на дворе гостинницы и она указывала мне на свои вещи. Когда я все их собрал, мне пришла в голову мысль - до-сих-пор я, кроме её, ни о чем не думал, что я даже незнаю куда она едет.

- Я еду в Ричмонд, сказала она мне. - Мне объяснили, что есть два Ричмонда, один в Сэрри, другой в Иоркшире, мой видите ли в Сэрри. Отсюда до него десять миль. Вы мне наймете карету и проводите меня, вот мой кошелек, вы из него заплатите за что следует. Нет, нет, вы должны взять кошелек! Нам с вами не приходится разсуждать, мы должны повиноваться данным инструкциям. Мы с вами не вольны поступать, как вздумается.

Говоря это, она передала мне кошелек и я надеялся, что слова её имели свой тайный смысл. Она произнесла их легкомысленно, но не то, чтоб с недовольным видом.

- За каретой надо еще послать, Эстелла. А покуда вы отдохнули бы здесь?

- Да, я здесь отдохну и буду пить чай, и вы должны обо всем позаботиться.

Она подхватила меня за руку, будто и это было так уж положено, и я попросил лакея, глазевшого на дилижанс, как-будто он отродясь не видывал такой штуки, провести нас в отдельную комнату. Услышав это, он засуетился, схватил откуда-то салфетку, словно она была магический ключ, без которого он не мог найдти дороги наверх, и ввел нас в самый черный и темный чулан во всем доме. Комнатка эта была снабжена уменьшительным зеркалом (совершенно излишним предметом, если принять во внимание небольшие размеры комнаты), стклянкою с подливкою из анчоусов и валявшимися в углу коньками. Когда я протестовал против подобной канурки, он провел нас в другую, большую, с обеденным столом человек на тридцать. На решетке камина, в целой груде золы и угольной пыли, валялся смятый, исписанный листок, вырваный из какой-нибудь тетради. Взглянув на эти обгорелые остатки, он покачал головою и спросил у меня: "чего прикажите", и получив в ответ: "чашку чаю для барыни", вышел в раздумьи.

Мне тогда показалось, да и теперь еще кажется, судя по смешанному запаху бульона и конюшни в этой комнате, что вероятно конюшенная отрасль хозяйства находилась далеко не в цветущем состоянии, и что вследствие-того предприимчивый хозяин пустил своих лошадей на бульон. Но несмотря ни на что, эта комната была для меня лучше всех на свете, потому-что в ней была Эстелла. Мне казалось, что с нею я пресчастливо мог бы прожить там целый век. (Но заметьте, в ту минуту я не был счастлив и вполне это сознавал.)

- К кому вы едете в Ричмонд? Спросил я у Эстеллы.

- Я еду жить и проживаться к одной даме, которая имеет, возможность, или по-крайней-мере уверяет, что имеет возможность вывозить меня в общество, и познакомить в нескольких домах, словом, представить мне случай других посмотреть и себя показать.

- Конечно, вы будете очень довольны видеть новые места, новых людей, иметь новых поклонников.

- Да, конечно.

Она ответила так небрежно, что я заметил:

- Вы говорите о себе, как-будто о постороннем лице.

- А почему вы знаете, как я говорю о посторонних? сказала Эстелла, прелестно улыбаясь. - Не учиться же мне у вас; я говорю, как мне вздумается. Как поживаете вы у мистера Покета?

- Очень весело, по-крайней-мере... Мне казалось, что следовало воспользоваться случаем.

- По-крайней-мере? подхватила Эстелла.

- Так весело, как только может-быть без вас.

- Ах глупый мальчик, сказала Эстелла совершенно хладнокровно - зачем вы болтаете такия, глупости? Мне кажется ваш друг мистер Мафью будет почище всей своей семьи.

- Постойте, постойте, не скажите только, кроме самому себе; я ненавижу такого рода людей. Но, говорят, он действительно очень безкорыстен, и не унижается до мелочной зависти и вражды? я так слыхала.

- А я имею достаточные основания, чтоб подтвердить ваши слова.

- Я думаю, нельзя сказать того же об остальных, сказала Эстелла с полу-серьёзным, полу-шутливым выраженьем: - Они так надоедают мисс Гавишам всякими доносами на вас. Они следят за каждым вашим шагом, перетолковывают его, пишут письма, (нередко анонимные), словом вы составляете мучение и единственное занятие их жизни. Вы не можете себе представить, как эти люди вас ненавидят.

- Но надеюсь, они этим не вредят мне? сказал я.

Вместо ответа Эстелла покатилась со смеху. Это меня очень удивило, и я смотрел на нее в недоуменьи. Когда она перестала смеяться, а смеялась она от души, я спросил ее недоверчиво:

- Надеюсь вы не стали бы радоваться, еслиб они могли сделать мне какой-нибудь вред.

- О нет, нет, вы можете быть уверены, что я смеюсь пртому, что все их попытки не удаются, сказала Эстелла. - О эти люди с мисс Гавишам, и как они бьются и мучатся.

Она снова захохотала и даже теперь, когда я знал причину её смеха, он все еще оставался для меня загадкою; я не мог сомневаться в его искренности, а с другой стороны, я тут не находил ничего особенно смешного, и подозревал что под-этим что-нибудь кроется; она казалось угадала мою мысль и ответила на нее.

- Вы не можете понять, как я рада, когда эти люди остаются в дураках. Вы не взросли в том странном доме; а я взросла. Вы не прошли той школы постоянных, глухих интриг, скрывающихся под личиною сочувствия и сожаления и разных-других нежных чувств; а я прошла. Вы не знаете, чдо такое значит в детские годы, с каждым днем, все более и более убеждаться в гнусности всех окружающих; а я знаю.

Теперь Эстелла была далеко от смеха, эти воспоминания нахлынули на нее с необыкновенною силою. Ни за что на свете не желал бы я быть причиною её гневных взглядов.

- Я могу сказать вам только две вещи, продолжала Эстелла. - Во-первых, что, не смотря на пословицу, что капля за каплей камень точит, вы можете быть уверены, что эти люди никогда, в сотни лет не успеют очернить вас в глазах мисс Гавишам. Вовторых, я вам скажу, что это все из-за меня они так хлопочут и делают столько подлостей; вот вам в том моя рука.

И она шутливо подала мне руку, мрачное её настроение уже исчезло; я схватил её руку и поднес ее к губам.

- Смешной мальчик, сказала она. - Видно вас ничто не образумит! Или вы, может-быть, целуете мою руку, с тем же чувством, с каким я когда-то дала вам поцеловать мою щеку?

- Какое же то было чувство? спросил я.

- Постойте, дайте мне припомнить, то было чувство презрения во всем интригантам и подлизалам.

- Если я скажу - да, то могу ли я опять поцеловать вас в щеку?

- Вы бы спросили прежде, чем целовать руку. Но впрочем можете и теперь, если хотите.

Я наклонился к ней, её лицо было спокойно, как лицо статуи. Ну-с, сказала Эстелла, ускользнув, как-только я прикоснулся к её щеке. - Ведь вы должны позаботиться, чтоб мне дали чаю, и потом отвезти меня в Ричмонд.

Этот неожиданный оборот её речи, напоминавший мне, что наши отношения были насильственно-обязательны, что мы были ни что иное как куклы в чужих руках, очень огорчил меня; впрочем, все в наших отношениях огорчало меня.

Каково бы ни было её обращение со мною, не мог довериться ей, я не мог надеяться на нее и, несмотря на то, я шел наперекор своим надеждам, своей уверенности. Но зачем повторять тысячи раз! Так всегда было со мною.

Я позвонил и снова потребовал чаю, лакей появился с своей магической салфеткой, принося один за одним, пр-крайней-мере, пятьдесят различных снарядов и приборов, необходимых для чаю, но о самом чае и помину не было. Тут был поднос, чашки с блюдцами, тарелки, ножи, вилки, (даже точила), ложки (различных сортов) солонки; скромная маленькая решеточка с жареным хлебом, под громадным железным колпаком; кусочек мягкого масла в груде петрушки, словно Моисей в нильских камышах; бледный хлеб с пригорелой верхней коркой, усыпанной сахаром и еще чем-то и наконец, пузатый семейный самовар, внесенный лакеем с выражением невыносимого страдания и утомления. Доставив все это, он снова пропал, и после долгого отсутствия возвратился с каким-то драгоценным коробцем, заключавшем в себе сушеные листья или, вернее, целые сучки. Я бросил несколько этого материала в горячую воду и, наконец, успел добыть для Эстеллы чашку, право, не знаю чего.

покатившись вдоль Ньюгэтской улицы, мы скоро очутились под теми стенами, которых я теперь так стыдился.

- Что это за место? спросила Эстелла.

Я было попытался не узнать, но потом ответил на её вопрос. После того, что она взглянула на это здание и потом, отшатнувшись проговорила: - несчастные! я ни за что в мире не сознался бы в своем посещении.

- Говорят, что мистер Джаггерс лучше всех знает тайны этого страшного места, сказал я, желая свалить вину на кого-нибудь другого.

- Он, я думаю, знает тайны всех на свете, тихо проговорила Эстелла.

- Вы, вероятно, часто с ним видитесь?

- Я привыкла видать его от времени до времени, с-тех-пор как себя помню. Но я и теперь знаю его не лучше, чем знала, когда еще не умела говорить. А как-то вы с ним ладите?

- Раз свыкнувшись с его вечною недоверчивостью, я "поладил с ним" очень хорошо.

- И вы с ним близко познакомились?

- Я обедал у него, в его собственном доме.

- То-то, я думаю, любопытное место, сказала Эстелла с выражением отвращения.

- Действительно, очень любопытное место.

Не думаю, чтоб даже с нею я мог слишком разговориться о своем опекуне, но я вероятно рассказал бы ей об обеде в Джерардстрите, еслиб нас вдруг не обдало ослепительным светом газа. Он живо напомнил мне те чувства, которые когда-то возбуждал во мне, и я несколько времени был поражен словно блеском молнии.

И так, мы перешли к другому разговору; мы говорили преимущественно о местах, по которым проезжали и о том, какие части Лондона лежат направо, какие налево. Город был почти неизвестен Эстелле, потому-что она постоянно находилась при мисс Гавишам, до своего путешествия, а тогда она только два раза проезжала мимо Лондона. Я спросил ее, не поручен ли моему опекуну надзор над нею, покуда она здесь, но она с живостью вскричала: - Боже избави.

Я не мог не заметить, что она старалась прельстить меня, старалась покорить мое сердце и конечно успела бы в том, будь задача во сто раз труднее. Но это не делало меня счастливым; даже еслиб она не намекала, что мы оба находимся в зависимости, я чувствовал, что она овладела моим сердцем потому только, что ей так хотелось; в ней не было того нежного чувства, которое бы ручалось, что она никогда не сокрушит не бросит его.

Когда мы проезжала чрез Гаммерсмиф, я показал ей дом мистера Мафью Покета и выразил свои надежды, что так-как оттуда недалеко до Ричмонда, то я буду иметь случай видеться с нею.

- О конечно, конечно, мы будем видеться; вы будете приезжать, когда вам вздумается; я вас представлю семейству; им уже, кажется, писали о вас.

Я спросил ее, большое ли это семейство?

- Нет, их только двое, мать и дочь. Мать занимает важное положение в обществе, но не прочь, кажется, увеличить свои доходы.

- Я удивляюсь, как масс Гавишам могла так скоро снова с вами разстаться,

- Это входит в её планы, Пип, сказала она вздыхая, как-бы от утомления. - Я должна постоянно писать ей, и в определенные сроки, ездить видаться с нею, я должна постоянно сообщать ей известия о себе и о брильянтах, потому-что теперь они почти все мои.

старых деревьев перед домом были, обрезаны в формы столь же официальные и неестественные, как те фижмы и парики, но и они казалось не далеко отстали от мертвецов, когда-то обитавших в этом доме и им, повидимому, было суждено скоро отправиться той же дорогой.

Хриплый старый колокольчик не раз, вероятно, возвещавший появление какой-нибудь зеленой фижмы, брильянтовой шпаги или красного каблучка, важно нарушил тишину лунной ночи, и две молодые краснощекия девушки выбежали навстречу Эстеллы. Вскоре все её чемоданы и ящики исчезли за дверьми сеней; она подала мне руку, улыбнулась и, пожелав доброй ночи, также скрылась за дверью. Несколько минут стоял я, раздумывая, как бы я был счастлив, еслибы жил в этом доме, вместе с нею, хотя и сознавал в то же время, что я никогда не был счастлив в её присутствии.

С разбитым сердцем сел я в карету, чтоб возвратиться в Гаммерсмиф. В дверях нашего дома, я встретил маленькую Джэн Покет, возвращавшуюся с какого-то детского вечера, в сопровождении своего возлюбленного. И я завидовал этому мальчику, не смотря на то, что он находился под командой у Флопсон.

Мистер Покет был на лекции. Он прекрасно читал о домохозяйстве, и его брошюры о воспитании детей и об обращении с прислугой, считались лучшими руководствами по этой части. Но мистрис Покет была дома и в ужасных хлопотах; она застала Бэби, играющого с игольником, который ему дали, чтобы занять его во время отсутствия Миллерс, (отлучившейся на минутку с своим родственником гвардейцем). При тщательном осмотре, в иголках оказался большой недочет, так-что действительно можно было сомневаться в безвредности подобного приема, будь он употреблен как внутреннее или наружное средство, в-особенности, если принять во внимание нежный возраст пациента.

Покет преспокойно принялась за свою книгу родов Великобритании, предписав Бэби выспаться, как лучшее лекарство, я раздумал: - нет, лучше не раскрою.