Большие надежды.
Глава XXXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава XXXIV. (старая орфография)

XXXIV.

По мере того, как я свыкался с своими надеждами, а невольно стал замечать их влияние на меня самого и окружающих. Влияние их на мой характер я старался всеми силами скрывать от себя, очень-хорошо сознавая, что перемена во мне была не в лучшему. Я постоянно находился в каком-то хроническом состоянии сомнения на счет моего поведения с Джо. Совесть моя далеко также не оправдывала моих отношений к Бидди. Просыпаясь по ночам, подобно Камилле, я часто думал, что был бы лучшим человеком и гораздо счастливее, еслиб никогда не видал мисс Гавищам и довольствовался скромной долей помощника Джо, в честной, старой кузнице. Часто сидя один, по вечерам перед камином, я задумчиво смотрел на огонь и думал, что все-таки огонь кузницы и нашего домашняго очага лучше и милее мне всех огней на свете.

Однако, Эстелла была столь-постоянным предметом моих мыслей и безпокойств, что право я затруднился бы сказать, на сколько источником тревожного состояния моего ума была Эстелла и на сколько мои надежды. Я этим хочу сказать, что еслиб надежд моих вовсе не существовало, и Эстелла была бы единственным предметом моих дум, то навряд ли мое нравственное состояние много разнилось бы от теперешняго. Чтожь касается до влияния, производимого моими надеждами на окружающих, то его легче было определить, и я, хотя и не очень-ясно, но сознавал, что оне никому не приносили пользы, и конечно, менее всех Герберту. Мои расточительные привычки ввели его в большие долги, которых он не в состоянии был бы платить, словом, они развратили его простую; жизнь и нарушили его спокойствие. Я вовсе не упрекал себя в том, что невольно побуждал других членов семейства Покетов делать низости: их характеры были так мелочны, что еслиб не я, то кто-нибудь другой привел бы их к тому же. Но Герберт, дело иное, и совесть меня часто укоряла, что я очень-худо услужил ему, заменив его простую старую мебель нелепыми изделиями современного искусства, и отдав в его распоряжение моего ливрейного грума.

Таким образом, идя от одной роскоши к другой, я начал входить в огромные долги. Но я не мог делать долгов, чтоб их не делал и Герберт, и вот он вскоре последовал моему примеру. По совету Стартопа мы записались кандидатами в клуб, носивший хитрое название "Товарищества Лесных Зябликов". Я никогда не догадался, в чем состояла цель этого общества, если не в том, чтоб раз в две недели члены его собирались роскошно и дорого пообедать, после обеда вдоволь поспорить, и доставить случай, шестерым лакеям напиться пьяным на лестнице. Я знаю, что эти три цели так хорошо достигались обществом, что мы с Гербертом только на это и видели намек в обычном тосте нашего клуба: "милостивые государи, выпьем за постоянное сохранение тех дружеских отношений, которые существуют ныне между "Товариществом Лесных Зябликов".

делал, как катался по городу в собственном экипаже, оббивая столбики на углах. Но распространяясь об этом, я несколько увлекаюсь и нарушаю нить рассказа, ибо еще теперь я был несовершеннолетним, и, по священным законам общества-зябликов, не мог быть его членом. Вполне-уверенный в своих огромных средствах, я бы охотно взял на себя все издержки Герберта, но он был горд, и я не смел даже ему это предложить. И так, он втянулся в бесконечные долги, продолжая по-прежнему ничего не делать, и только осматриваться. Но мере того, что мы стали засиживаться и поздно ложиться спать, я начал замечать, что Герберт осматривался по утрам, до завтрака - с каким-то отчаянием, в половине дня уже с надеждою; во время обеда он упадал духом, вечером яснее сознавал возможность иметь капиталы, а к полуночи уже чуть не чувствовал себя капиталистом. За то к двум часам утра им овладевало такое отчаяние, что он начинал бредить о том, что купит ружье и отправится в Америку искать счастья и богатства в охоте на буйволов.

Я обыкновенно проводил полнедели в Гаммерсмифе, и часто ездил оттуда в Ричмонд; об этих посещениях впоследствии скажу подробнее. Герберт часто приезжал в Гаммерсмиф, когда я там был, и, мне кажется, по случаю этих приездов отец его догадывался, что он еще не осмотрелся и не открыл себе никакого поприща в жизни. Но, так-как все семейство Покетов жило как-нибудь, спотыкаясь на каждом шагу, то они не отчаивались, что Герберт как-нибудь наткнется на жизненное поприще. Между-тем, мистер Покет седел все более-и-более и чаще-и-чаще старался приподнять себя за голову. Мистрис Покет по прежнему заставляла все семейство спотыкаться об её скамейку, читала список дворянских родов, теряла платок и рассказывала нам про своего дедушку.

Так-как я теперь обобщаю целый период моей жизни, чтоб перейти к последующим событиям, то лучше всего теперь же сообщу подробности и нашего житья-бытья в гостиннице Барнарда.

Мы издерживали как можно более денег, получая в замен очень-мало пользы и удовольствия. Мы всегда более или менее чувствовали себя несчастными, и в том же положении находилась большая часть наших приятелей. Мы все воображали, что постоянно наслаждаемся жизнью, хотя что-то всегда говорило нам противное. Я думаю, что наше положение было очень-обыкновенное для молодых людей.

Каждое утро Герберт отправлялся в Сити, чтоб осматриваться. Я часто посещал его в темной, пустой комнате, где он сиживал один в сообществе чернильницы, конторки, стула и линейки. На сколько помню, я никогда не видал, чтоб он там что-нибудь делал, кроме осматривался. Еслиб мы все так ревностно исполняли наши обязанности, как Герберт, то право могли бы жить в идеальной республике добродетелей. Он не имел никакого занятия как в известныий час по полудни "сходить в Лойду", я полагаю это была церемония представления начальнику. Он ничего другого не делал в своем звании конторщика у Лойда, разве только еще возвращался из конторы. Когда, он находился в очень-серьёзном настроении духа, и чувствовал, что ему необходимо открыть себе какое-нибудь поприще, он отправлялся на биржу во время сходки там всех капиталистов, и прохаживался важно между ними, с видом приезжого. Приходя домой после такого посещения биржи, он всегда говаривал: "Я вижу, Гендель, что хорошая карьера не придет к вам сама, надо идти к ней навстречу.... вот я и ходил".

противным. Он казался мне в это время более дороже, чем во все остальные сутки безполезным предметом роскоши. Чем более мы делали долгов, тем горьче становился нам утренний кофе. Однажды, когда во время его принесли мне письмо, грозившее судебным иском, я до того разгорячился, что схватил за шиворот грума за его замечание о необходимости вести нам счеты, и так тряхнул его, что он очутился на воздухе,

Иногда я говаривал Герберту, как будто что новое:

- Милый Герберт, наши дела очень-плохи.

- Милый Гендель, обыкновенно отвечал он: - я только что хотел тоже сказать, вот странное совпадение.

- Ну так, Герберт, замечал я: - разсмотрим наши дела.

Тогда, мы приказывали в обеду какое-нибудь особенное кушанье и вино, чтоб подкрепиться на такое важное занятие. После обеда мы притаскивали кучу перьев, бумаги и порядочное количество чернил. Одно зрелище изобилия этих припасов было очень-утешительно.

Потом я обыкновенно брал листок бумаги и надписывал наверху очень-аккуратно заголовок: "Счет долгов Пипа" и прибавлял "гостинница Барнарда" и число. Герберт так же брал листок бумаги и с теми же формальностями ставил заголовок: "Счет долгов Герберта".

Каждый из нас тогда обращался к кучке записок и бумажек, долго валявшихся, и в ящиках, и карманах, и за зеркалами; многие из них были изгажены, и даже частью сожжены от употребления их на засвечивание свечей. Скрип наших перьев имел очень-успокоительное действие, так что я не мог понять разницы между этим назидательным занятием и действительною уплатою долга,. Но своему добродетельному характеру эти оба дела казались мне равносильны. Когда мы несколько времени прилежно занимались, я прерывал молчание, спрашивая Герберта, как идет его дело? Герберт, почесывая голову, обыкновенно отвечал: "цифры-то ростут, Гендель, честное слово, ростут".

- Не унывай, Герберт, отвечал я, усердно водя пером: - Разбери хорошенько свои дела. Смотри прямо в глаза опасности!...

Но моя решительность имела свое влияние, и Герберт опять принимался за работу. Через несколько времени, он снова бросать дело, отговариваясь, что у него не достает счета Кобба, Лобба, Нобба, или там кого другого.

- Так поставь круглым числом, Герберт.

- Какой ты молодец на выдумки! отвечал мой друг в восхищении: - действительно, у тебя великолепные способности к делам.

Я был того же мнения. В подобных обстоятельствах я считал себя деловым человеком - деятельным, решительным, хладнокровным. Когда я все свои долги списывал с отдельных бумажек на общий лист, я сравнивал их и отмечал черточкой: при каждой черточке мною овладевало какое-то великолепное чувство довольства самим собою. Когда уже мне не оставалось более ничего отмечать, я свертывал в одинаковую форму все записки и счеты, надписывал на задней стороне их содержание, и связывал, в симметрическия пачки. Потом тоже делал и для Герберта, который скромно замечал, что он не имел моего административного гения. Покончив это занятие, я чувствовал, что устроил и его дела.

"оставлять поле". Например: положим, долги Герберта составляли сто шестьдесят четыре фунта и четыре с половиною пенса, тогда я говорил: "оставь поле и пиши круглым числом двести фунтов!" Или, положим, мои долги были в четверо более его долгов, а оставлял поле и ставил круглым числом семьсот фунтов. Я очень, уважал разумность этого поля, но должен теперь признаться, что это было очень-разорительное самообольщение. Мы всегда делали новое долги и наполняли оставленное поле и часто даже, полагаясь на чувство свободы и состоятельности, перебирали и начинали другое поле.

Но, после такой ревизии наших дел нами овладевало чудное спокойствие, и я убеждался все более-и-более в моих редких способностях. Довольный своими трудами, методою и комплиментами Герберта, я долго с удовольствием сиживал между моими и Гербертовыми пачьками счетов. В эти минуты я скорее чувствовал себя целым банком, нежели частным лицом.

Во время этих важных занятий мы обыкновенно запирали двери, чтоб нас не безпокоили. Однажды, только что я начал ощущать успокоительное действие "поля", как вдруг, какое-то письмо упало к вам в комнату чрез отверзтие в двери. "Это письмо тебе, Гендель," сказал Герберт, вставая и передавая мне его, "надеюсь, ничего не случилось худого" прибавил он, указывая на черную кайму и печать.

Письмо было подписано "Трябб и Комп." и заключало в себе следующия известия: во-первых, что я был "почтеннейший сэр", а вовторых, что мистрис Гаржери скончалась в прошедший понедельник, вечером в 6 часов и 20 минут, а похороны её назначены в будущий понедельник в три часа по полудни.