Предписания доктора Мэригольда.
VI. Принимать с крупинкой соли.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Предписания доктора Мэригольда. VI. Принимать с крупинкой соли. (старая орфография)

VI. Принимать с крупинкой соли.

Я всегда замечал, что у людей (даже высоко интеллигентных) не хватает мужества говорить о том, что пришлось переиспытывать их психическому миру, если в этом было что-нибудь несколько странное и необыкновенное. Почти все люди боятся, что, рассказывая о подобных случаях, они не найдут отклика во внутренней жизни своих слушателей, что их заподозрят в неправдивости или осмеют.

Правдивый путешественник, заметив во время странствий необыкновенное создание в роде морского змея, не побоится упомянуть об этом, но тот же путешественник, пережив странное предчувствие, испытав необычайное умственное влечение, увидав, так называемое, видение, пророческий сон и т. д., будет долго колебаться, раньше чем признается в нем. Мне кажется, вследствие этой скрытности, все подобные вопросы и окутаны такой непроницаемой таинственностью. Обыкновенно мы но говорим о том, что произошло с нами в этой области, как говорим о случаях, касающихся обыкновенного мира. Вот почему мы смотрим на подобные явления, как на исключения; действительно так, потому что наши данные в этом отношении жалким образом не полны.

То, что я разскажу, я разскажу не с целью доказать что-либо, не из желания оппонировать против чьего-либо мнения или поддерживать какую-нибудь теорию. Я знаю историю берлинского книжного продавца, я изучил то, что было с женой бывшого королевского астронома, со слов сэра Дэвида Брюстера и изследовал мельчайшия подробности еще более замечательного случая спектральной иллюзии, происшедшого в среде моих близких друзей. Может быть, необходимо заметить, что потерпевшая (это была дама) не была со мною в родстве, даже в самом далеком. Предположение могло бы отчасти дать объяснение (только отчасти) того, что произошло со мною лично. Но нельзя объяснить наследственностью ту странную способность, которая до известного периода времени никогда не проявлялась во мне и после этого периода исчезла совершенно.

ужасной известности, и я бы охотно похоронил память об этом негодяе, как похоронено тело его в ньюгетской тюрьме, а потому намеренно не даю прямого указания, кто был этот преступник.

Когда убийство только-что открылось, на человека, привлеченного впоследствии к суду, ни пало ни малейшого подозрения; говоря точнее - я должен был бы сказать, что нигде публично не упоминалось, что его подозревают. В то время о нем не говорилось ни в одном из газетных отчетов, а потому невозможно предположить, чтобы где-нибудь описывалась его наружность. Необходимо запомнить этот факт.

Раз за завтраком я развернул газету, в которой говорилось о том, что открылось ужасное убийство; я очень заинтересовался этим; дважды, а может быть, и трижды я внимательно перечел статью. Убийство открыли в спальне; я положил газету и вдруг передо мною промелькнула, пронеслась, пролетела (не знаю достаточно выразительного слова) спальня убитого; казалось, я видел картину, нарисованную на текущей реке. Хотя я только одно мгновение видел эту картину, но разсмотрел ее вполне ясно, вполне отчетливо, и с чувством облегчения, заметил, что на кровати не лежало мертвого тела.

Не в романтическом месте испытал я это странное ощущение, а на Пикадилли, очень недалеко от угла улицы Сент-Джемс.

Подобное видение было для меня совершенно ново. Я сидел на мягком кресле. В ту минуту, как перед моим взглядом пронеслась картина, я почувствовал страный толчек, сдвинувший кресло с его места; следует заметить, что кресло легко каталось на колесиках. Я подошел к одному из окошек (их было два; комната моя помещалась во втором этаже), чтобы освежить зрение видом предметов, движущихся по Пикадилли.

спиральную колонну. Когда листья разлетелись в стороны, я увидал двух людей на противоположной стороне улицы. Они шли один за другим от запада к востоку. Первый часто обертывался и смотрел назад через плечо. Второй шел сзади него шагах в тридцати, с угрозой подняв свою правую руку. Прежде всего мое внимание привлекло то странное упорство, с которым этот человек угрожал своему противнику в публичном месте; потом меня поразило то, что никто не обращал на них внимания. Оба они шли среди толпы с легкостью неосязаемых существ и, насколько я мог заметить, ни одна живая душа не давала им места, не толкала их, не смотрела на них. Проходя мимо моих окон, они оба взглянули на меня. Я ясно разглядел их лица и внутренне почувствовал, что узнаю их где бы они мне ни встретились потом; не скажу, чтобы я подметил в ком-либо из них что-нибудь замечательное, кроме того, что лицо человека, шедшого впереди, было очень пасмурно, а лицо преследователя отличалось мертвенным цветом нечистого воска.

Я не женат, вся моя прислуга состоит из лакея и его жены. Я служу в отделении одного банка и от души желал бы, чтобы мои директорския занятия были так легки, как обыкновенно это предполагают. Вследствие дел я остался осенью в городе, хотя мне следовало переменить место. Я не был болен, но и не чувствовал себя вполне здоровым. Читатель поймет мое состояние, если я скажу, что меня угнетала монотонность жизни и легкая диспепсия. Мой доктор, большая известность, уверяет меня, что в то время я не страдал ничем более серьезным; повторяю то, что он написал мне в ответ на мое письмо.

Обстоятельства, при которых совершилось убийство, постепенно выяснились. Общество все с большим и большим интересом следило за тем, что говорилось о злодеянии. Я же силился не думать о преступлении и потому старался как можно меньше слышать о нем. Однако, я узнал, что преступника обвиняли в предумышленном убийстве и заключили в Ньюгэт на время следствия. Я тоже слышал, что суд назначили не на ближайшую сессию центрального уголовного суда, а на следующую, так как все были слишком предубеждены против преступника, а кроме того, у защиты недоставало времени приготовиться. Я мог бы узнать больше, но я ничего не узнал, пока не наступило время производства суда над убийцей.

Моя гостиная, спальня и уборная, все в одном этаже. В уборную можно пройти только через спальню. Правда, в ней есть дверь, прежде собщавшаяся с лестницей; но часть водопровода для моей ванны была приделана к ней и тогда же дверь забили и замуровали.

Однажды поздно вечером я стоял в спальне и перед тем, как отпустить моего слугу спать, давал ему различные приказания. Я стоял лицом к единственной настоящей двери, сообщавшейся с уборной; она была заперта. Слуга говорил со мной, обратившись к ней спиной. Разговаривая, я вдруг увидал, что дверь отворилась, и из нея выглянула человеческая фигура; она таинственно, и серьезно кивнула мне головой. Я узнал человека, который преследовал другого вдоль Пикадилли, узнал его лицо цвета нечистого воска. Фигура скрылась и закрыла дверь; я прошел через спальню, открыл дверь и заглянул в уборную, держа в руке зажженную свечу. По правде говоря, я не ожидал встретить человека в уборной и действительно там никого не было.

- Деррик, поверите ли, я говорил с вами и вдруг, будучи в полном разуме, увидал... при этом я дотронулся до груди моего слуги; Деррик вздрогнул от моего прикосновения и сказал:

- Да, Боже мой, сэр, вы видели мертвого человека, который кивал головой.

Мне кажется, что Джон Деррик, мой верный и преданный слуга, только при моем прикосновении увидал этот образ. Когда я дотронулся до его груди, в нем произошла такая странная перемена, что я вполне убежден, что каким-то тайным образом мое впечатление в это мгновение перешло на него.

Я попросил Джона Деррика принести водки, дал ему рюмку и с удовольствием выпил сам. О том, что предшествовало этому странному феномену, я не сказал ему ни единого слова. Раздумывая обо всем, я вполне убедился, что никогда не видал этого человека раньше того, как заметил его на Пикадилли. Я сравнил выражение воскового лица, когда оно кивало мне из двери, с выражением его в ту минуту, когда оно взглянуло на меня, и вследствие этого сравнения заключил, что, явившись мне в первый раз, таинственная фигура как бы стремилась запечатлеться в моей памяти, а во второй она была уверена, что я ее сейчас же вспомню. Я не был очень спокоен в эту ночь, хотя и знал почему-то (трудно объяснить почему), что таинственное видение не повторится. Под утро я заснул тяжелым сном. Меня разбудил Джон Деррик. Он стоял подле моей кровати с бумагой в руке.

в Old Bailey. Меня никогда не назначали прежде в число заседателей, и Джон Деррик хорошо это помнил. Ему казалось (я не могу сказать с основанием или нет), что присяжные заседатели обыкновенно выбираются из среды людей с более низким цензом. Сперва Деррик отказался принять бумагу. Служитель суда совершенно спокойно отнесся к этому и сказал, что мое согласие или несогласие для него безразлично, что он должен только передать мне приглашение, а я могу делать, что мне вздумается, и за это буду отвечать я, а не он.

Дня два я не решался, откликнуться ли на приглашение суда, или не обращать на полученную бумагу никакого внимания. Я не чувствовал никакого таинственного влечения в ту или другую сторону. Я так же уверен в этом, как и во всем, о чем говорю здесь утвердительно. Наконец, я решил отправиться в суд, чтобы прервать монотонность моей жизни. Наступило утро первого заседания. Это было в ноябре. В воздухе носилась сырость; коричневатый густой туман окутывал Пикадилли; на востоке от Темпль-Бэра он был так густ, что просто мешал дышать. В корридорах и на лестницах суда горел газ; сам присутственный зал был тоже освещен. Мне кажется, что до тех пор, пока меня не ввели в залу старого суда и я не увидал, что ее наполняло множество народа, я не знал, что в этот день будут судить убийцу и, пробираясь с трудом через толпу (насколько помню), я не знал, в каком из двух заседаний мне придется исполнять свою обязанность. Однако, наверное не могу утверждать того или другого, так как ни в первом, ни во втором пункте я не уверен вполне. Я сидел в местах для заседателей и осматривал зал; вполне ясно видеть мне мешал пар от дыхания. Я заметил, что темный туман висел, как печальная завеса по ту сторону большого окна; я слышал глухой стук колес, по соломе или по толченой дубовой коре, разсыпанной перед зданием на улице. Кругом меня жужжали голоса собравшихся. Однообразие этих звуков время от времени нарушалось резким свистом, громкой песней или возгласом на улице. Вскоре двое судей вошли и сели на свои места. Все затихло. Послышалось приказание ввести обвиняемого. Он появился; взглянув на него, я сейчас же узнал в нем человека, который шел по Пикадилли впереди другого.

Если бы меня в эту минуту окликнули, я едва ли отозвался бы на зов. Но меня вызвали шестым или восьмым; к этому времени я уже настолько оправился, что мог сказать "здесь". Теперь заметьте: когда я вошел в наши места, преступник, смотревший до этой минуты внимательно, но довольно спокойно, пришел в странное волнение и кивнул своему адвокату. Ясно было, что обвиняемый хотел отвести меня от дела; произошел перерыв; защитник, опершись на перила, шептался с своим клиентом, покачивая головой. Впоследствии адвокат мне сказал, что обвиняемый с ужасом прошептал ему: "Найдите предлог во что бы то ни стало удалить этого человека". Однако, он не объяснил, почему ему было необходимо меня отвести, и даже не знал моего имени, пока не услыхал, как меня позвали и я не отозвался; поэтому меня не удалили из состава присяжных.

Как я уже ранее заметил, я не хочу оживлять нездорового воспоминания обь убийце и вследствие этого не буду входить в подробное описание суда, а ограничусь лишь воспоминанием о том, что в течение десяти дней и ночей прямо касалось странных видений, являвшихся мне. Не к личности убийцы хочу я возбудить интерес в читателе, а к поразительным, необъяснимым фактам, которые я наблюдал в это время. Я прошу читателя отнестись внимательно к странным явлениям, а не предлагаю ему выписку из ньюгетского альманаха.

Меня выбрали старшиной присяжных заседателей. На второе утро целых два часа длились свидетельския показания (Я слышал, как били часы на церкви). Взглянув на моих товарищей заседателей, я заметил, что мне почему-то необъяснимо трудно сосчитать, сколько их. Я несколько раз принимался пересчитывать присяжных и каждый раз сбивался. Наконец я убедился, что между нами один лишний человек.

- Будьте так добры, сосчитайте сколько нас?

Он с удивлением взглянул на меня, но стал считать.

- Как, - сказал он внезапно, - нас тринадцать? Но нет, это же невозможно. Нет, нас двенадцать.

Когда я в этот день обращал внимание на каждого заседателя в отдельности, я видел, что нас двенадцать, когда же я считал, не разглядывая моих товарищей, оказывалось, что между нами есть один лишний. Призрака убитого я не видел. Однако, внутреннее предчувствие говорило мне, что мне явится таинственное видение. Мы, заседатели, жили в лондонской таверне и все спали в одной большой комнате на отдельных кроватях, под постоянным присмотром; судейский чиновник под присягой должен был сторожить нас. Не вижу причины скрывать его настоящую фамилию; господин этот отличался умом, вежливостью и предупредительностью. Его (я был очень рад, узнав об этом) уважали в Сити. Лицо его было приятно, глаза смотрели приветливо, на щеках красовались завидные черные бакенбарды, голос так и звенел. Он носил фамилию Гаркер. Когда мы возвращались к нашим двенадцати постелям на ночь, постель мистера Гаркера ставилась поперек двери. На вторую ночь мне не хотелось ложиться; видя, что мистер Гаркер тоже сидит на своей постели, я подошел к нему и предложил ему щепотку табаку. Доставая табак из моей табакерки, м-р Гаркер дотронулся до моей руки; в то же время странная дрожь пробежала по его телу и он сказал:

Взглянув по направлению его взгляда, я увидал ту фигуру, которую ожидал видеть, а именно: образ человека, шедшого по Пикадилли сзади. Я встал и сделал несколько шагов, потом оглянулся на мистера Гаркера. Он уже успокоился и со смехом заметил:

- Мне почудилось, будто в комнате есть тринадцатый присяжный заседатель, и без постели! Но теперь я вижу, что меня обманул лунный свет.

Не объяснив ничего Гаркеру, я предложил ему пройтись со мною до конца комнаты; я ни на минуту не спускал глаз с фигуры. Она останавливалась подле кровати каждого из моих одиннадцати собратьев близ изголовья, потом проходила с правой стороны кровати и шла к следующей. По движению головы призрака можно было подумать, что видение только задумчиво смотрело на каждого из лежавших. Оно не обратило внимания ни на меня, ни на мою постель, стоявшую близко от постели мистера Гаркера. Казалось, призраку хотелось быть подальше от лунного света, падавшого через высокое окно и походившого на воздушную лестницу.

На следующий день, когда мы завтракали, оказалось, что все спавшие в нашей комнате видели во сне убитого человека. Исключение составляли только я и мистер Гаркер. Я теперь был так убежден, что второй человек из тех, которые шли по Пикадилли, был убитым, точно он сам сказал мне об этом. Вскоре, действительно, он подтвердил мне это совершенно неожиданным для меня образом. На пятый день суда разбирались улики, послужившия основанием для обвинения; эта часть дела подходила к концу, и тогда выяснилось, что когда было открыто убийство, из комнаты убитого пропал его миниатюрный портрет, который был найден впоследствии; свидетели видели, как убийца вырывал его из земли. Свидетели показали, что перед судом находится именно тот портрет, о котором шла речь; его передали присяжным. Когда ко мне подходил чиновник в черной одежде с портретом в руках, фигура второго человека, шедшого по Пикадилли, вышла из толпы, вынула миниатюр из рук чиновника и передала его мне. В то же время видение сказало тихим глухим голосом (я еще не успел взглянуть на миниатюр, бывший в медальоне): "Тогда я был моложе и в то время мое лицо не было лишено всей крови, как теперь". Вслед затем призрак появился между мною и присяжным, которому я передавал портрет, потом между этим присяжным и следующим его собратом, и таким образом привидение поочередно стояло между всеми передававшими друг другу медальон и вернулось ко мне. Однако, ни один из заседателей не заметил фигуры.

разсмотрение обвинительного акта, и так как вопрос, в чем состояло обвинение, выяснился перед нами во всей своей полноте, наш разговор отличался особенной серьезностью и оживлением. В числе присяжных был избиратель церковного прихода, самый отчаянный идиот, какого мне когда-либо случалось встречать; при ясной очевидности он начинал делать нелепейшия возражения; его поддерживали два приходских паразита. Все трое попали в список присяжных из области, до того зараженной лихорадкой, что им самим, по моему, следовало бы явиться на суд по обвинению в пятистах убийствах. Когда эти болваны стали разсуждать особенно горячо (это было около полуночи и многие из присяжных уже приготовились ложиться), я снова увидал призрак убитого. Он мрачно стоял за группой церковных избирателей, кивая мне головой. Я подошел к разговаривавшим и вмешался в их беседу; призрак сейчас же исчез. С этого случая началась целая серия явлений в нашей комнате. Когда мои собратья начинали шептаться, я видел голову убитого среди них; когда их замечания клонились не в его пользу, он серьезным, торжественным жестом подзывал меня, и у меня не было сил противиться ему.

Нужно сказать, что до появления миниатюра на суде мне не являлось видений в судебном зале. Началась защита; произошли три перемены: о двух из них я упомяну сразу. Теперь фигура убитого постоянно являлась мне в зале суда, и видение обращалось не ко мне, а к тому лицу, которое говорило в данную минуту.

Например: у убитого горло было перерезано горизонтально. Защита заметила, что он мог сам убиться. В эту минуту призрак показал свою шею, бывшую в ужасающем виде (видение сперва скрывало свою рану) и остановился подле говорившого, проводя по дыхательному горлу то правой, то левой рукой, доказывая адвокату полнейшую невозможность перерезать себе горло правой или левой рукой. Еще другой пример: одна свидетельница показала, что обвиняемый всегда отличался самым миролюбивым характером. В эту минуту фигура убитого стала перед нею, глядя ей прямо в глаза и указывая протянутой рукой на мрачное, злобное лицо обвиняемого.

видение, не видели его, тем не менее, когда оно подходило к кому бы то ни было, эти лица начинали дрожать или волноваться. Мне казалось, будто какие-то законы, не касавшиеся одного меня, мешали видению являться зрению людей, а между тем оно могло невидимо, немым и неясным образом действовать на их умы. Когда главный защитник заметил, что в данном случае можно предположить самоубийство и призрак остановился рядом с адвокатом, проводя пальцем по своему ужасному перерезанному горлу, я ясно видел и слышал, что защитник запнулся, на несколько мгновений потерял нить своей остроумной речи, стал отирать лоб платком и побледнел, как смерть. Когда к женщине, говорившей о характере убийцы, подошло видение, её глаза обратились по направлению его пальца и нерешительно и взволнованно остановились на лице узника. Двух добавочных примеров будет достаточно. На восьмой день суда, после перерыва, который ежедневно наступал около двенадцати часов на несколько минут, я вернулся в зал суда с остальными моими собратьями не задолго до возвращения судей и стоял в наших местах, оглядывая зал; я думал, что фигуры убитого нет в суде, но вдруг, взглянув случайно на галлерею, заметил, что призрак наклонился через очень прилично одетую женщину, словно желая убедиться, заняли ли судьи свои места или нет. Эта женщина вскрикнула и упала в обморок, и ее унесли прочь. Следующий пример касался почтенного, ученого и терпеливого председателя суда: он собирал бумаги, чтобы в немногих словах вывести из них свое заключение; убитый подошел к его пюпитру и пытливо заглянул через его плечо в заметки, которые тот перелистывал. Лицо судьи изменилось, его рука остановилась; хорошо знакомая мне странная дрожь пробежала по его телу, он запнулся.

- Простите меня, господа, меня душит испорченный воздух, - сказал он и оправился только, выпив стакан воды.

перья судей, также привратники входили и выходили из дверей, также зажигались свечи в определенное время, когда еще мерцал естественный свет дня, та же завеса тумана висела по ту сторону большого окна в сумрачную погоду, а в ненастную также бил в окна и струился дождь; те же следы тюремщиков и узника изо-дня-в-день отпечатывались на той же пыли, те же ключи отпирали и запирали тяжелые двери; эта утомительная монотонность заставляла меня представлять себе, будто я был старшиной присяжных страшно долго, будто Пикадилли процветала в одно время с Вавилоном. В течение этих дней убитый ни на минуту не переставал видеться мне совершенно так же отчетливо, как и все остальное. Не могу не упомянуть об одном важном обстоятельстве, а именно: видение, которое я называю призраком убитого человека, ни разу не взглянуло на убийцу. Я много думал, почему тень не смотрит на него? Но видение ни разу не обратилось к нему. После осмотра миниатюра, видение тоже ни разу не смотрело на меня до того, как наступили последния заключительные минуты суда. Когда мы ушли совещаться, было без семи минут десять часов вечера. Нам пришлось так много возиться с глупым приходским избирателем и его паразитами, что мы дважды возвращались в зал, прося прочесть нам те или другия выдержки из заметок председателя. Девятеро из нас ничуть не сомневались в их смысле, да и никто в суде. Однако, тупоголовый триумвират, который стремился только тормазить дело, противоречил и спорил. Нам все же удалось восторжествовать. Мы вернулись в зал суда в десять минут первого. Убитый стоял прямо против наших мест на противоположной стороне зада. Когда я сел, его глаза внимательно устремились на меня, и очевидно, он остался доволен. В первый раз через его руку перевешивался серый покров. Он накинул его себе на голову и закутался в него. Когда я произнес наш приговор: "Виновен" - покров исчез, видение пропало, его место стало пусто.

Судья, по обычаю, спросил убийцу, не желает ли он сказать что-либо перед выслушанием смертного приговора; он неясно прошептал что-то. На следующий день газеты назвали его лепет "несвязными, еле слышными словами, из которых можно было понять, что он жаловался на суд и на то, что присяжный старшина был заранее предубежден против него". В действительности же он сделал поразительное признание, и вот в чем оно состояло: "Лорд, я узнал, что меня осудят, в ту минуту, когда в места присяжных вошел старшина. Лорд, я знал, что он не выпустит меня из рук, так как раньше, нежели меня схватили, он каким-то образом пробрался ночью к моей постели и охватил мою шею веревкой".