Американские очерки.
Глава VIII. Вашингтон.-- Законодательная власть и дом президента.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Американские очерки. Глава VIII. Вашингтон.-- Законодательная власть и дом президента. (старая орфография)

VIII.
Вашингтон.-- Законодательная власть и дом президента.

Мы покинули Филадельфию в шесть часов очень холодного утра и направились в Вашингтон.

Во время этого путешествия, продолжавшагося один день, мы встречали англичан (мелких фермеров вероятно, или содержателей деревенских гостиниц), поселившихся в Америке и ехавших по своим собственным делам. Из всякого рода людей, толкающихся по дорогам Соединенных Штатов, эти люди часто самые несносные спутники. В придачу ко всем неприятным качествам американских путешественников, они имеют вид дерзости и заносчивости, какого-то невыносимого превосходства. Свободой, с которою они приближаются к вам, и наглостью и любопытством, с которыми они предлагают вам вопросы (это они торопятся сделать, чтобы доказать, что они отбросили ужь старую национальную сдержанность), они превосходят все народы, насколько мне пришлось заметить это. Мое чувство патриотизма было до того возбуждено при виде их, что я желал подвергнуться какому угодно штрафу, лишь бы найти какое-либо государство, кроме Англии, которое бы назвало их своими сынами.

Так как Вашингтон может быть назван городом окрашенным табачною слюной, то я откровенно должен сознаться, что настало время, когда постоянно видеть господство этих двух отвратительных занятий - жвачки табаку и выхаркиванья - стало делаться весьма неприятным, а затем даже просто оскорбительным и невыносимым. Этот скверный обычай, допущен во всех общественных учреждениях. В суде у судьи своя плевальница, у свидетеля - своя, у обвиняемого - своя, а также и адвокаты и публика снабжены плевальницами в таком количестве, какое может понадобиться такому огромному числу постоянно харкающих людей. В больницах висит предписание студентам, чтоб они плевали в устроенные для этого ящики, а не пачкали бы пол и лестницы. В общественных зданиях посетителей умоляют о том же такими же объявлениями. Это обыкновение господствует и во время еды, и во время утренних визитов, и во всех других случаях общественной жизни. Иностранец, следующий по тому пути, который я избрал для себя, найдет в Вашингтоне этот обычай во всем его цвете и красе, во всей его возмутительной распущенности. И пусть он не думает (как сделал это я к стыду своему), что бывшие там раньше его туристы преувеличивают этот факт в своих рассказах. Вещь сама по себе есть уже преувеличенная гадость и не может быть изменена.

На пароходе, на котором мы ехали, было два молодых джентльмена, по обыкновению, в больших отложных воротничках у рубашек и с толстыми тростями для гулянья; они сели шагах в четырех друг против друга и принялись жевать. Менее чем через четверть часа эти два, полные надежд, молодых человека покрыли желтым дождем плевков весь чистый пол вокруг себя, образовав таким образом магический круг, за пределы которого не смел никто переступить. Так как это было перед завтраком, то, глядя на них, мне стало тошно, но в то же время я заметил, что один из них был новичком в этом упражнении и что ему было как-то неловко. Я был в восторге от этого открытия; а когда заметил, что он делался все бледнее и бледнее и вместе с тем не продолжал по примеру своего старшого товарища жевать и плевать, я готов был броситься ему на шею и просить его не продолжать свое занятие.

Мы все сели завтракать в каюте, внизу, и завтрак этот шел не с большим шумом и поспешностью, как у нас в Англии, только вежливостью он мог сравняться с нашими большими обедами.

Около девяти часов мы приехали на станцию железной дороги и продолжали путь уже в вагонах. В полдень нам снова пришлось переезжать на пароходе широкую реку, а затем опять сесть в вагоны, в которых час спустя, или около того, мы проехали по двум, каждый в милю длиною, мостам, построенным через две бухты, называемых Большой и Малый Порох. Мосты эти деревянные и как раз такой ширины, чтобы по ним мог пройти поезд; при малейшей неосторожности оба они, вместе с поездом, могут легко обрушиться в воду.

Мы остановились обедать в Балтиморе, в Мэрилэнде.

После обеда мы продолжали путь по железной дороге до Вашингтона. Было рано и люди не были еще заняты работой, а потому подходили с любопытством к вагону, в котором мы находились; совершенно безцеремонно всовывали свои головы по самые плечи в окна, устраивались по возможности удобно для наблюдений и затем без всякого стеснения делали вслух замечания о моей наружности, как будто бы я был какой-нибудь неодушевленный предмет. Я никогда прежде не слыхивал так много откровенных замечаний насчет моего носа, глаз, подбородка, о том, какой вид имела моя голова сзади и т. д. Некоторые удовлетворяли свою любознательность даже прикосновением, а мальчики мало довольствовались этим и повторяли то же самое несколько раз. Много таких господ входило ко мне в отделение с шапкой на голове и руками в карманах и глазели на меня в продолжение целых двух часов, освежая себя по временам щипком за нос, каплей воды из жолоба, или подходя к окнам и приглашая других мальчиков, бывших, на улице, подойти и делать тоже самое, крича им: "Вот, вот он! Идите сюда! Ведите с собою всех ваших братьев!" - и много других радушных приглашений в том же роде.

Мы достигли Вашингтона вечером, около половины седьмого, и успели взглянуть на капитолий, великолепное здание в коринфском стиле, красиво построенное на большой высоте. Приехав в гостиницу, я слишком устал, чтоб осматривать что-либо еще, а потому тотчас же и лег спать.

На следующее утро, погуляв часа два по городу, я вернулся домой, открыл окно и выглянул из него. Вот он, Вашингтон, как теперь у меня перед глазами.

Возьмите худшия места дороги Сити и Пентонвилля, сохранив все их странности, а особенно мелкия лавочки и маленькие домишки, там выстроенные и занятые (но там, а не в Вашингтоне) столярами, бедными содержателями кухмистерских и продавцами птиц. Сожгите все это и снова отстройте деревянными оштукатуренными домами, расширьте это немного, бросьте туда частичку сент-джемского леса, привесьте зеленые ставни к окнам всех домов снаружи и красные и белые шторы внутри; вспашите все дороги; посейте траву всюду, где ей не следует роста; воздвигните три великолепных мраморных здания где-нибудь, но по возможности дальше от всех посещаемых людьми мест; одно из зданий назовите почтамтом, другое - думой, а третье - казначейством; устройте нестерпимый жар утром и невыносимый холод вечером, с вихрем пыли и ветра по временам; в каждом свободном месте, где можно ожидать найти улицу, или площадь, оставьте поле для делания кирпичей, но без кирпичей: и вот вам Вашингтон.

Гостиница, в которой мы живем, состоит из длинной линии низких домов, у которых вход сзади, с общого двора, где висит большой треугольник. Когда понадобится слуга, то ударяют в этот треугольник от одного до семи раз, смотря по тому, в котором из семи домов надобны его услуги; но так как оне бывают нужны всюду и в продолжение всего дня, а являться на зов и не думают, то занимательная музыка ударов в треугольник продолжается весь день. Платье сушится на том же дворе. Черные служанки с бумажными платками на головах целый день снуют из угла в угол, точно так же, как и черные служители целый день ходят через двор с блюдами в руках; две большие собаки играют посреди двора на куче ломанных кирпичей; свинья, повернувшись к солнцу животом, хрюкает: "это преудобно", и ни мужчины, ни женщины, ни собаки, ни свинья, ни какая-либо другая живая тварь не обращают ни малейшого внимания на треугольник, который все время бешено звонит.

Я подхожу к среднему окну и гляжу по дороге вдоль длинного ряда одноэтажных домов. Улица оканчивается лужайкой тощей травы, которая выглядит уголком настоящей деревни. На этой лужайке стоит, кое-как на один бок, изувеченное, деревянное строение, нечто в роде церкви с флагом, чуть ли не больше себя на крыше. Под окном стоят несколько карет, а черные кучера греются на солнце и болтают между собой. Три соседних дома на вид еще как-то меньше остальных. В одном из них лавка, но в окнах её никогда ничего не выставлено, а дверь всегда затворена. В другом доме, имеющем вид какой-то пристройки, можно получать устрицы всех сортов. В третьем доме живет очень ничтожный портной. И вот наша улица в Вашингтоне.

Иногда его называют "Городом Великих Разстояний", но вернее было бы назвать его "Городом Великих Намерений", ибо стоит только взглянуть на него с вершины капитолия и тотчас же поймешь его великия намерения: обширные аллеи, которые начинаются от ничего и ведут ни к чему; улицы с целую милю длиной, которым не достает лишь домов, дорог и жителей; общественные здания, нуждающияся лишь в публике. Можно предполагать, что сезон кончился и что большинство домов с своими обитателями навсегда покинули город. Для мечтателей это большой праздник и обширное пустое поле для предположений и воображения,-- памятник, поставленный неосуществившемуся проекту и даже без надписи, которая свидетельствовала бы о его бывшем величии.

Очень может быть, что город и всегда останется в таком виде. Он был первоначально избран для заседаний правительства, как средство предупреждения зависти и неудовольствий различных штатов. У него нет своей торговли. За исключением президента и служащих при нем членов законодательной власти, приезжающих сюда лишь на время заседаний,-- офицеров и чиновников, служащих по разным ведомствам, содержателей гостиниц, поставщиков провизии для стола,-- население города не велико. Климат здесь вредный. Мало людей стало бы жить в Вашингтоне, не имея необходимости в этом по службе, и трудно ожидать, чтобы когда-либо сюда нахлынули переселенцы и торговцы.

Главные части капитолия, разумеется, две палаты. Но кроме них здесь замечательная ротонда в девяносто шесть футов в диаметре и девяносто же шесть футов вышины. Стены её состоят из нескольких отделений, украшенных историческими картинами. Четыре из них имеют своим содержанием выдающияся события революционного движения. Оне были написаны капитаном Трёмбёлем, который сам участвовал в деле и был очевидцем этих происшествий, почему оне и представляют особенный интерес. В эту самую залу недавно поставили статую Вашингтона. В ней безспорно есть достоинства, но меня она поразила натянутостью и я желал бы ее видеть при лучшем освещении.

В капитолии есть очень приятная и удобная библиотека, а с передняго балкона прекрасный вид на город и его окрестности. В одном из отделений здания находится статуя Правосудия, о которой путеводитель (книга) говорит, что "работавший ее художник хотел сделать ее ночью, но чувство приличия общества этой страны воспротивилось этому, а потому он вдался несколько в противоположную крайность".

Палата депутатов - большая и красивая полукруглая зала, с очень изящными колоннами. Одна часть галлереи предназначена для дам; оне сидят в передних рядах, ходят и выходят, когда им вздумается, точь-в-точь как в каком-нибудь концерте. Кресло председателя под балдахином и на возвышении; у каждого члена свое кресло и свой прибор для письма; люди, не участвующие в собрании, находят, что правила эти в высшей степени несправедливы и ведут к слишком покойному сиденью и прозаическим спичам. Комната эта очень красива, но весьма неудобна для того, чтобы слушать. Зала сената меньше, но у нея нет этого последняго недостатка и вообще она отлично приспособлена к своему назначению. Лишнее прибавлять, что заседания происходят днем; парламентския формы заимствованы у Англии.

Меня иногда спрашивали в других местах, мною посещаемых, поразили ли меня головы законодателей в Вашингтоне, подразумевая не их вождей, или предводителей, а собственные их головы, на которых растут их седые волосы и по которым френологически можно бы объяснить характер каждого члена. На это я как громом поражал вопрошавшого ответом: "Нет, я не помню ничего подобного". Так как я заговорил о заседаниях, то кстати и объясню мои впечатления по этому поводу в возможно кратких словах.

корпуса. Вид палаты общин я перенес как мужчина, а в палате лордов не поддался никакой слабости кроме сна. Я видал и выборы, но никогда не чувствовал при этом желания портить свою шляпу киданьем вверх и свой голос криком в честь нашей славной конституции, или в честь чистоты душевной подавателей голосов, или в честь непогрешимой честности наших независимых членов. Выдержав такия нападения на мою твердость, и притом как человек холодного, безстрастного темперамента, доходящого до ледяного хладнокровия в этих случаях, я надеюсь, что мои впечатления о Вашингтоне могут быть приняты с полною верой.

Видел ли я здесь собрание людей, связанных между собою во имя свободы?-- Разумеется, я нашел здесь много людей, говоривших о свободе, но мало действовавших в её пользу.

Нашел ли я здесь собрание людей, которые стараются в Новом Свете об искоренении лжи и пороков Старого Света, вырабатывают законы для общого блага и, разумеется, не имеют другого отечества кроме своей родины, Америки?-- Я увидал в них мелочность, портящую всякое политическое здание; неизъяснимое мошенничество при выборах; тайные стачки с полицией; трусливые нападения на противников под прикрытием какой-нибудь газеты и с подкупленным пером вместо кинжала; позорное пресмыкание перед наемными плутами, сеящими еще более раздоров и гадостей,-- одним словом, безчестные крамолы, в самом своем развращенном и испорченном виде, выглядывали здесь из каждого угла.

Видел ли я между ними развитие, образованность и верное, честное, патриотическое сердце американца?-- Там и сям были кое-какие признаки их, но и только. У них всюду игра развратных средств для обращения политики в нечто хищное, зверское и разрушительное для самоуважения каждого порядочного человека, так что все чувствительные и щекотливые люди держатся в стороне, а остальные, большинство, дают полную волю своим себялюбивым целям. И таким образом идет эта самая низкая борьба партий, а люди, которые во всякой другой стране постарались бы свое влияние и положение употребить на исполнение законов, здесь только и хлопочут о дальнейшем их попрании.

быстры и сообразительны, обладают огромной энергией; по образованию они - криктоны, по блеску глаз и движениям - индейцы, по сильным и благородным побуждениям - американцы и одинаково поддерживают честь своего народа как у себя, так и за границей.

Во время моего пребывания в Вашингтоне я посещал обе палаты почти ежедневно. Когда я был в палате депутатов, говорилось против президента, но партия президента восторжествовала. В другой раз речь одного члена прервали смехом. Но впрочем такие перерывы редки; обыкновенно речи членов выслушиваются в молчании. Ссор здесь происходит больше, чем у нас, а угрозы слышатся такия, каких себе не позволит ни один джентльмен в образованной стране. Ораторское искусство заключается здесь в постоянном повторении одной и той же идеи, или мысли, только все в новых словах и выражениях. Присутствовавшим при прениях не предлагается вопрос: "что он говорил", а "сколько времени говорил он". Впрочем, ведь это только некоторое преувеличение того, что существует всюду.

Сенат держится с достоинством и его заседания ведутся очень степенно. Обе палаты прекрасно убраны коврами, которые, к сожалению, теряют всякий вид вследствие всеобщей привычки харкать куда ни попало. Предупреждаю всех иностранцев избегать глядеть на пол, а если они что-нибудь уронят, будь то хоть их кошелек, то ни в каком случае не решаться поднимать упавшую вещь рукой без перчатки.

Замечательно, что на первый взгляд кажется, что у всех почтенных членов щеки припухли, и не менее замечательно то, что причиной этой опухлости оказывается табак, которым они набивают обе щеки. Странно тоже видеть, как очень порядочный джентльмен на председательском месте сидит положив для большого удобства ноги на письменный стол и спокойно приготовляет себе при помощи перочинного ножа новую табачную заклепку в рот, а когда она готова, то заменяет ею прежнюю.

Я был удивлен при виде того, что люди, уже опытные в деле жеванья и харканья, не умеют хорошо прицеливаться, куда плюнуть: некоторые из джентльменов несколько раз не могли попасть в плевальницу на разстоянии пяти шагов, а один так даже не попал в окно на разстоянии трех шагов. А то так однажды, когда я сидел после обеда с двумя дамами и несколькими джентльменами вокруг камина, то один из последних ровно шесть раз промахнулся, не попал в камин; но я думаю, что это происходило вследствие того, что он недостаточно старательно метился.

Огромное число моделей, там находящихся, собрано лишь за последния пять лет,-- вся прежняя коллекция сгорела во время пожара. Изящное здание, в котором оне находятся, скорее палатка, чем дом, так как только три стены выстроены вместо четырех, а работы между тем прекращены.

Почтамт - очень удобное и очень красивое здание. Здесь выставлено несколько любопытных вещей, подаренных иностранными дворами американским посланникам; подарки эти закон не позволяет им удерживать у себя. Признаюсь, я смотрел на эту выставку далеко не как на знамя чести. Верно мало надеются американцы на своих дипломатов, когда боятся, что какая-нибудь табакерка или шаль в состоянии подкупить их.

В предместьи Джорджтаун есть иезуитское заведение, великолепно расположенное и, насколько я заметил, хорошо веденное. Много людей и не римской церкви пользуются этим учреждением, чтобы дать своим детям хорошее образование. Окрестности по реке Потомаку очень живописны и, кажется, не вредны для здоровья подобно климату Вашингтона. Здесь на высоте воздух был прохладный в то время, как в городе было невыносимо жарко.

Дворец президента и внутри и снаружи похож на английский клуб. Я не знаю иного здания, с которым бы я мог его сравнить. Он окружен очень красивыми садами, имеющими однако вид только-что сейчас разбитых. Я сделал мой первый визит туда в утро моего приезда в Вашингтон; один из джентльменов, служащих при президенте, был так добр, что взял на себя представить меня ему.

Мы вошли в обширную залу и позвонили раза-три в колокольчик, но не получив никакого ответа на этот зов, без дальнейших церемоний пошли дальше по примеру многих других джентльменов (большею частью в шляпах и с руками в карманах), делавших очень покойно то же самое. С некоторыми из них были и лэди, которым они показывали комнаты; другие удобно расположились на стульях и диванах; наконец, третьи в полном утомлении от скуки ожидания лениво зевали. Большинство собравшихся находилось здесь не ради какого-либо дела, а просто ради чванства и щегольства. Некоторые усиленно разсматривали мебель, как бы желая удостовериться в том, что президент ничего из нея не продал.

великолепной комнате, называемой "Восточною гостиной". Посмотрев на них, мы отправились на верх и вошли в комнату, где действительно многие ожидали аудиенции. Здесь какой-то чисто одетый и в желтых туфлях черный слуга, неслышно двигаясь по комнате, шептал всем на ухо разные поручения; при виде моего товарища он сделал знак, что узнал его, и пошел доложить о нем.

Прежде чем взойдти сюда, мы заглянули в другую комнату; по стенам её стояли длинные столы со множеством газет, а разные джентльмены читали эти газеты. Но средств для препровождения времени здесь было мало и для ожидания комната эта была столь же скучна и несносна, как и всякая другая приемная в каком-либо общественном заведении, или приемная доктора в часы его консультации на дому.

Тут дожидалось человек пятнадцать или двадцать. Один высокий, мускулистый старик с Востока, загорелый и мрачный, с белоснежной шляпой на коленях и громадным зонтиком между ног, сидел на стуле очень прямо и имел вид, как будто ужь решился высказать президенту все, что следует, и затем ни на одну йоту ни в чем не уступать ему. Другой, фермер из Кентуки, футов шести ростом с шляпой на голове и руками за спиной прислонился к стене и бил об пол каблуком, как будто само время было у него под ногами, и он буквально убивал его. Третий, желчно выглядывавший человек, с коротко остриженными черными волосами и продолговатым лицом, выбритым до синих пятен, сосал наболдашник своей трости, изредка вынимая его изо рта, чтобы посмотреть, как подвигается дело. Четвертый все только посвистывал; пятый все только харкал. Вообще все общество собравшихся тут джентльменов очень усердно и энергично занималось этим последним делом и обильно осыпало своими дарами ковер, так что я уверен, что горничные президента получают большое жалованье, или, говоря более изящно, получают высокое вознаграждение: слово это в Америке употребляется вместо слово жалованье относительно всех слуг в общественных местах.

Мы не долго ждали в этой комнате, как снова появился черный слуга и провел нас в другую комнату меньших размеров, где за деловым, покрытым бумагами, столом сидел сам президент. Он казался утомленным и озабоченным и не мудрено, когда ему приходилось бороться со всеми; но выражение лица его было кротко и приятно, манеры замечательно просты и порядочны,-- это был настоящий джентльмен. Я подумал, что и лицом, и фигурой, и манерой держать себя он удивительно подходил к своему положению.

Меня предупредили, что этикет республиканского двора требует, чтоб иностранец, подобный мне, отклонил приглашение на обед (приглашение это, впрочем, дошло до меня лишь перед самым моим отъездом из Вашингтона и спустя несколько времени после назначенного для обеда дня), так что я был еще всего один раз в этом доме. Это было по случаю одного из общих вечерних собраний, происходящих обыкновенно между девятью и двенадцатью часами и носящих странное название "съездов".

готов поклясться, что мирных людей не колотили здесь по голове, не толкали в шею и живот и вообще не приводили их такими кроткими мерами к смирному стоянью, а потом за неподвижность не забирали в полицию. Тем не менее суеты и безпорядка не было. Наша коляска подъехала в свою очередь к подъезду без всяких криков, ругательств и других подобных задержек, и мы вышли из экипажа так же тихо и безопасно, как бы сопутствуемые всей полицейскою силой метрополии от А до Z включительно.

Ряд комнат в нижнем этаже был ярко освящен, а в зале играла военная музыка. В маленькой гостиной, в кругу собравшихся гостей, находился президент вместе с своей невесткой, исполнявшей роль хозяйки дома. Это была очень интересная, грациозная, приветливая и благовоспитанная лэди. Один джентльмен, стоявший в той же группе, казалось, принял на себя обязанности церемониймейстера. Я не видел никаких других офицеров, никакой другой свиты, да и не было в них надобности.

было здесь пышных и роскошных нарядов, а некоторые были, даже смешны. Все держали себя хорошо; не случилось ни одной резкой выходки; каждый являлся сюда без приглашения или билета и, казалось, чувствовал, что и на нем лежит ответственность за ход и характер вечера.-- Что все эти посетители не были чужды известному образованию и умели ценить умственные способности своих соотечественников в других странах, проливавших хороший свет на их отечество, было видно из того, как они приняли Вашингтона Ирвинга, моего искренняго друга, который только-что был назначен министром к испанскому двору и теперь в своем новом звании в первый и последний раз появился между ними перед отъездом за границу. Я искренно убежден, что при всем сумасбродстве американской политики мало людей бывали так чистосердечно и преданно обласканы, как этот прекраснейший писатель. Редко случалось мне чувствовать такое уважение к общественному собранию, как в этот раз при виде того, как все бывшие здесь, единодушно оставив шумных ораторов и сильных мира сего, с честным и благородным побуждением столпились вокруг этого скромного человека, гордые его удачей, отражавшейся на их стране, и всем сердцем благодарные ему за хорошия мысли и понятия, которые он распространял между ними. Дай Бог ему долго щедрою рукой сыпать свои сокровища и дай Бог им долго чествовать его, как достойного человека!

* * *

Срок, назначенный нами для нашего пребывания в Вашингтоне, кончился, и нам предстояло начать наше путешествие, ибо короткие переезды, которые нам до сих пор приходилось делать, считались здесь ни за что.

Сперва я было намеревался ехать на юг - к Чарльстону; но когда я думал, как много времени возьмет такая поездка и как сильны будут там жары, невыносимые ужь и в Вашингтоне, я невольно стал прислушиваться к тому шепоту, который часто слышался мне еще в Англии, когда я и не думал попасть сюда и не мечтал о городах, которые растут как дворцы в волшебных сказках, среди пустынь и лесов Запада.

доверяя этим рассказам, остался при своем намерении. Мы решили, что пока поедем вместе в Ричмонд и Виргинию, куда я и приглашаю читателей следовать за нами.