Американские очерки.
Глава XII. До С. -Луи. От Цинцинати до Луизвиля опять на западном пароходе. - От Луизвиля до С. -Луи также на западном пароходе. - С. -Луи.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Американские очерки. Глава XII. До С. -Луи. От Цинцинати до Луизвиля опять на западном пароходе. - От Луизвиля до С. -Луи также на западном пароходе. - С. -Луи. (старая орфография)

XII.
До С.-Луи.
От Цинцинати до Луизвиля опять на западном пароходе. - От Луизвиля до С.-Луи также на западном пароходе. - С.-Луи.

Мы уехали из Цинцинати в одиннадцать часов утра на почтовом пароходе, бывшем много лучше того, на котором мы приехали сюда из Питсбёрга. Целью нашей поездки теперь был Луизвиль. Так как переезд этот должен был длиться не более двенадцати, тринадцати часов, то мы предпочли провести ночь лучше в гостинице, чем в душной каюте парохода, куда мы прибыли только за несколько минут перед тем, как ему тронуться с места.

По обыкновению, все пассажиры были несносны и угрюмы, за исключением ехавшого также на пароходе одного индейского вождя племени Чактосов. Он прислал мне свою визитную карточку и таким образом я имел случай и удовольствие поговорить с ним.

По-английски он говорил в совершенстве, хотя, как он сказал мне, начал учиться этому языку уже взрослым молодым человеком. Он очень много читал и повидимому шотландская поэзия произвела на него сильное впечатление, особенно начало поэмы "Дева озера" и описание битвы при Мармионе; последнее, по всем вероятиям, нравилось ему тем, что соответствовало его собственным стремлениям и вкусам.

Повидимому, все, что он читал, он понимал верно и восхищался чистосердечно; можно сказать, восхищался до экстаза тем, что заслуживало его симпатию, или производило впечатление на его воображение. Одет он был по-европейски и платье это грациозными складками облегало его стройную фигуру. Когда я сказал ему, что желал бы посмотреть его в его национальной одежде, он поднял на минуту кверху свою правую руку, как бы желая отклонить от себя какое-то страшное оружие, и затем, опустив ее безсильно вниз, сказал:

- Нация наша теряет многое другое поважнее одежды, и скоро уже она совсем исчезнет с лица земли. Но, - прибавил он с гордостью, - дома я ношу свою национальную одежду.

Он сообщил мне, что теперь он возвращается к себе на родину, лежащую на запад от Миссисипи, которую он покинул семнадцать месяцев тому назад. Большую часть времени он прожил в Вашингтоне, стараясь переговорами с властями определить отношения своего племени к правительству.

- Однако ничего из этого не вышло, - сказал он мне с грустью, - и я не думаю, чтобы когда-либо установились у нас определенные отношения с белыми, когда последние этого, повидимому, не желают... А что же может сделать горсть несчастных индейцев против таких искусных и хитрых людей, как белые?

- Какого вы мнения о конгрессе? - спросил я его.

- По понятиям индейца, ему не достает чувства собственного достоинства, - кратко ответил он.

Он говорил, что ему очень бы хотелось побывать в Англии прежде, чем он навеки закроет глаза; в нашем отечестве было много вещей, которые его чрезвычайно интересовали. Когда я рассказывал ему об отделении Британского музея, где хранятся воспоминания о тысячелетие тому назад исчезнувших народах, он слушал меня очень внимательно и по выражению его лица можно было видеть, что он в то же время думает о подобной же участи, грозящей и его народу.

Затем разговор перешел на картинную галлерею мистера Котлина. Индейский вождь очень хвалил ее, заметив, что и его портрет находится там в числе многих других, и что некоторые из них поражают зрителя своей живостью и сходством с оригиналами. Он находил, что мистер Купер хорошо описывает жизнь и характер краснокожих, присовокупляя, что и я мог бы описать их не хуже, еслибы поехал с ним к его племени поохотиться на буйволов, чем, по его словам, доставил бы ему большое удовольствие. Когда я ответил ему, что даже и поехав с ним я не мог бы нанести большого урона буйволам, то он принял это за шутку и от души хохотал ей.

Он был замечательно красив и статен; на вид ему казалось лет сорок; волосы у него были черные и длинные, скулы широкия, нос орлиный, цвет лица очень смуглый, а темные глаза были удивительно блестящи и проницательны. По его словам, Чактосов осталось не более двадцати тысяч и число их с каждым годом постоянно уменьшается. Существование возможно теперь только тем индейским племенам, начальники которых, подобно ему, знакомы с цивилизацией белых. Но таких ведь немного, и масса все еще остается в своем первобытном состоянии. Он утверждал, что если индейцы не уподобятся во всем своим белым победителям, то последние, благодаря преимуществам своей цивилизации, совершенно затрут их. Прощаясь с ним, я звал его непременно приехать в Англию, тем более, что это соответствовало его собственному желанию, и говорил, что мне будет приятно снова встретиться с ним в моем отечестве, где, я ручался, ему будет сделан ласковый и радушный прием со стороны моих соотечественников. Это последнее уверение очевидно доставило ему удовольствие, хотя он и ответил мне с добродушной улыбкой и лукавым кивком головы, что англичане были очень расположены к краснокожим, пока имели в них надобность, но что теперь они не очень-таки заботятся о своих прежних друзьях.

Он простился со мной с своим обычным достоинством, совершенно так, как это подобает истинному джентльмену, а затем направился к ожидавшей его лодке с довольным и радостным лицом. Вскоре после нашей встречи он прислал мне свой литографический портрет, который я бережно сохранил в память нашего кратковременного знакомства.

Вплоть до Луизвиля, куда мы прибыли в полночь, местность не представляла ничего занимательного. Мы остановились здесь в великолепном отеле по имени Гольт-гауз, где нам дали до того роскошное помещение, что скорей можно было думать, что мы находимся в Париже, чем в Америке по ту сторону Аллеганских гор.

Так как в городе не было ничего для нас интересного, то мы и решили на другой же день сесть на пароход "Фультон" и продолжать наше путешествие. Пароход этот должен был остановиться на некоторое время в Портлэнде, одном из предместий города, где нам и предстояло занять на нем место.

Промежуток между завтраком и отъездом мы употребили на катанье по городу; на вид он весел, расположен правильно: улицы его все идут под прямыми углами и все оне обсажены молодыми деревцами. Здания здесь закоптели от топки печей каменным углем, но англичане привыкли у себя к такому закоптелому виду домов, а потому он им и здесь не противен. Движения в городе было мало, неоконченных зданий много; было очевидно, что город сбирался было отстроиться на славу, но у него не хватило на это сил, и теперь после лихорадочного напряжения деятельности наступила реакция.

По дороге в Портлэнд нам пришлось проехать мимо камеры судьи, которая разсмешила меня тем, что походила на все, что угодно, за исключением того, чем она была на самом деле. Это страшное учреждение оказывалось не чем иным как небольшой, никуда негодной гостиной с открытою дверью на улицу; на её пороге две, или три фигуры (вероятно, судья и его клевреты) лениво и беззаботно грелись на солнце. Это было самое верное изображение правосудия, удалившагося от дел за неимением практики; его шпага и весы проданы, а само оно спокойно дремлет, положив ноги на стол.

Здесь, как и всюду в Америке, встречалось по дороге множества свиней: иные из них лежали и спали, другия же похрюкивая бегали взад и вперед в поисках чего-нибудь лакомого. Я всегда имел нежную склонность к этим милым животным и любил наблюдать их нравы и обычаи. Проезжая мимо, я успел подметить маленькое происшествие, случившееся с двумя существами этой породы; оно было до того человечно и так комично, что я попытаюсь описать его, хотя, без сомнения, описание мое и выйдет весьма слабо в сравнении с действительностью.

Молодой джентльмен (очень деликатный боров, с указывавшими на его недавнее пребывание в навозной куче соломинками на рыле) развязно шел по улице, углубившись в то же время в какие-то важные размышления. - Вдруг, лежавший в грязной яме и незамеченный шедшим, его собрат, как привидение покрытое грязью, внезапно предстал его изумленным очам. Вероятно, никогда еще свиная кровь не приходила в такое волнение, как теперь у испуганного борова. Он отпрыгнул шага на три назад, минуту простоял как вкопанный и затем со всех ног бросился бежать куда глаза глядят; но, не отбежав большого разстояния, он, вероятно, принялся разсуждать-сам с собой о причине своего испуга: это можно было заключить из того, что шаги его постепенно замедлялись и, наконец, он и совсем остановился. Оглядевшись вокруг, он увидал с удивлением глядевшого на него из ямки и покрытого блестевшей на солнце грязью собрата. Убедившись, кто был виновником его испуга, он круто повернул назад, рысцей подбежал к ничего неожидавшему товарищу и, как бы в предостережение не делать вперед таких шуток с подобными ему лицами, не долго думая, выщипнул клочок из его и так уже коротенькой гривки.

Вскоре после того, как мы взошли на пароход, к нам зашел известный великан из Кентуки, по имени Портер; это был человек скромного роста - семи футов восьми дюймов, без сапог.

Ни одну породу людей так немилосердно не клеветала история и не поносила летопись, как породу великанов. Вопреки всем неверным представлениям о их буйстве, зверстве и кровожадности, на самом деле великаны бывают всегда самыми тихими и кроткими людьми, которых только можно себе представить: они склонны к употреблению растительной пищи и молока, а ради мира и тишины готовы переносить все, что угодно. Кротость и миролюбие составляют положительно отличительные черты их характера и на юношу, по сказаниям, отличившагося истреблением этих безвредных людей, признаюсь, я гляжу не иначе, как на разбойника с лживым сердцем, который, ссылаясь на свое человеколюбие, на самом деле был движим лишь жаждою грабежа и алчностью богатств, хранившихся во дворцах этих великанов. Я тем более склонен думать так, потому что историк похождений этого гороя, несмотря на все свое пристрастие к нему, готов согласиться, что убитые им чудовища были вовсе не коварны, а скорее простодушны и доверчивы, так как верили всяким неправдоподобным розсказням хитрого юноши и легко позволяли ему завлекать себя в западню. От избытка радушия и хлебосольства они не допускали и мысли, что гости их могут оказаться неблагонамеренными людьми, нечистыми на руку и способными на всякий фокус-покус.

в поддержке и поощрении со стороны окружающих. Ему ужь двадцать пять лет от роду, но он все еще продолжает рости, так что еще недавно ему пришлось надставлять свои "невыразимые". Пятнадцати лет он был до того мал ростом, что его отец англичанин и мать ирландка постоянно попрекали его за то, что своим малым ростом он роняет честь их семьи; он прибавил, что всегда был плохого здоровья и только теперь стал покрепче. Но люди низенькие из зависти говорят, что он много пьет.

Он кучер извощичьей кареты, но я право не понимаю, каким способом правит он лошадью, разве только лежа на животе на крыше кареты и болтая ногами в воздухе, - в ином положении ему негде тут уместиться. Как любопытную вещицу, принес он с собой свое ружье, которое право можно бы показывать за деньги. Сам хозяин, показавшись публике и поговорив немного, пошел пошататься по пароходу; окруженный людьми футов шести роста, он имел вид маяка, разгуливающого между уличными фонарями.

Через несколько минут пароход тронулся, и мы снова поплыли вниз по течению реки Огио.

Устройство этого парохода было точь-в-точь такое же, как и устройство парохода "Вестник"; пассажиры также не представляли ничего нового. Кормили нас в те же часы, теми же явствами, тем же скучным образом и изредка слышалось повторение одних и тех же замечаний. Все общество повидимому томилось под гнетом все тех же роковых тайн и по обыкновению всего менее было расположено к веселости. Никогда в жизни мне не приходилось видеть такую невыносимую скуку, тяготевшую над всеми за столом: самое воспоминание о ней точно давит меня и на минуту делает меня просто несчастным. В своей каютке я читал и писал, заменяя стол собственными коленами, постоянно со страхом ожидал того часа, когда нас позовут за стол, и был невыразимо счастлив всякий раз, когда можно было снова вырваться из столовой, пребывание в которой я считал тяжким наказанием, или жестоким испытанием. Собирайся там веселое, живое общество, я бы с радостью стремился туда; но сидеть там среди животных, которые только и думают об удовлетворении своих голода и жажды, а затем снова исчезнуть, не проронив ни слова - все это идет до того в разрез с моими собственными вкусами, что мне кажется воспоминание об этих, можно сказать похоронных, завтраках, обедах и ужинах всю жизнь будет моим ночным кошмаром.

На этом пароходе существовало утешение, которого не было на "Вестнике", а именно: у нашего капитана - грубого, но добродушного малого - была красавица жена, живая и приятная особа, как и несколько других дам, сидевших на одном конце стола с нами; но ничто не могло разогнать общого пасмурного настроения духа. На всем лежала печать какого-то мрачного уныния, которым не мог не заразиться и самый веселый человек. Шутка показалась бы здесь преступлением, а улыбка непременно перешла бы в выражение ужаса. Таких тяжелых людей, такого постоянного уныния, такой томительной скуки, такой массы обстоятельств враждебных всему, что весело, открыто и приятно, - я никогда и нигде не видал кроме как на этих западных пароходах.

и хижины встречались редко, а их худые, бледные обитатели казались самыми несчастными в мире людьми. В воздухе не раздавалось веселого щебетанья птиц, не было слышно благоухания цветов, а по яркому небу не пробегало ни одного облачка. Час за часом ничего не видно кроме ясного, палящого солнца, обливающого своими жаркими лучами одну и ту же безотрадную местность, одни и те же однообразные предметы. Час за часом река катит свои тяжелые, ленивые волны так же медленно, как тянется само время.

На третье утро, наконец, мы приехали в такое пустынное и печальное место, что все те, которые мы встречали до него, могли назваться в сравнении с ним веселыми и занимательными. При слиянии обеих рек находится до того низменное и болотистое местечко, что в дождливое время года оно и вовсе заливается водой, доходящею до самых крыш нескольких построенных здесь домиков. Его можно назвать местом рождения всевозможных горячек, лихорадок и других болезней. В Англии место это прославили как источник богатства и оно успело разорить множество людей, надеявшихся, наоборот, разбогатеть здесь. Перед нами угрюмое болото, на нем гниют несколько полуразвалившихся хижин, местами болото расчищено, местами оно поросло вредными растениями, под тень которых садится утомленный путник, умирает и складывает здесь, вдали от родины, свои кости на чужой земле; около этого места река Миссисипи, как мрачное чудовище, клубясь и сердито волнуясь, поворачивает к югу. Это местечко, по имени Каиро, до того безотрадно, что близ него ни на земле, ни в воздухе, ни в воде нет ничего утешительного, светлого, успокоивающого.

Нет слов, чтоб описать все ужасы Миссисипи, этого праотца рек, и остается только возблагодарить небо, что его юные потомки непохожи на него. Это - громадный, две-три мили в ширину поток, с жидкою грязью вместо воды. По временам пловучие пни и деревья пытаются остановить его бурное, мутное стремление. Часто деревья эти тесно сплетены между собою ползучими растениями, но и через эту плотную массу прорывается его густая пена. Иногда по течению плывут остовы дерев и торчащие из воды их обнаженные корни, похожие на всклокоченные волосы, придают им вид каких-то громадных утопленников; то вдруг вынырнет из воды, будто огромная пиявка, черный изогнутый сучек; то в каком-нибудь водовороте, как раненные змеи, вертятся корявые пни. Берега низки, растительность слаба, деревья точно карлики, болота кишат лягушками. Убогия хижины очень редки; обитатели их все с ввалившимися щеками и страшно бледными лицами. Жара нестерпимая; москиты забиваются в каждую щелку парохода. Всюду видны грязь и безобразие; красивого на вид только и есть что молния, которая по целым ночам сверкает в небе.

Четыре дня поднимались мы по этой ужасной реке, наталкиваясь на пловучие деревья и пни и объезжая более опасные препятствия. Во время темной ночи тот, кто высматривает дорогу, узнает по плеску воды угрожающую пароходу опасность и уведомляет о ней рулевого звоном в колокольчик; звон этот служит сигналом для остановки машины. Каждую ночь звонку много работы, а каждая остановка дает такой толчок, что непременно всякий раз как угорелый вскочишь с постели.

Закат солнца представлял здесь необыкновенно красивое зрелище: небо окрашивалось то золотым, то пурпурным цветом; а когда солнце садилось за пологим берегом, то каждая травка, каждый отдельный стебелек на нем отчетливо и ясно обрисовывались на ярком фоне неба. Чем ниже садилось солнце, тем тусклее и тусклее делался отблеск его лучей в реке. Понемногу все яркия краски угасающого дня бледнели перед наступлением темной ночи; местность становилась все печальнее и мрачнее, - все темнело вокруг месте с небом.

воду подобную этой только в водоочистительных заведениях.

На четвертую ночь после нашего отъезда из Луизвиля достигли мы С.-Луи, в гавани которого мне удалось видеть развязку одной маленькой истории, занимавшей меня в продолжение всей дороги.

На нашем пароходе ехала молоденькая, небольшого роста, женщина с маленьким ребенком на руках; и мать, и ребенок были веселы, миловидны и приятны на взгляд. Эта маленькая женщина долгое время прогостила у своей больной матери в Нью-Йорке, где у нея и родился ребенок. С мужем она разсталась через два месяца после свадьбы и с того времени не виделась с ним; теперь, когда мать её выздоровела, молодая женщина радостно возвращалась к своему мужу в С.-Луи.

Не думаю, чтобы во всем свете было другое такое полное надежды, нежности и любви существо, как эта молоденькая женщина: всю дорогу она только и думала и разсуждала о том, получил ли "он" (т. е. её муж) её письмо, будет ли "он" ожидать ее на пристани и узнает ли он ребенка, если она отошлет его на берег с каким-нибудь посторонним лицом (разумеется, это было бы весьма трудно, так как отец никогда не видал ребенка, но молодой матери это казалось весьма вероятным). Она была такое милое, безъискуственное, живое и сияющее создание и говорила совершенно чистосердечно и откровенно об интересующих ее предметах, что весь экипаж принимал в её ожиданиях такое же горячее участие, как и она сама; а капитан (которому уже все рассказала жена) как бы в забывчивости каждый раз за столом лукаво спрашивал молодую женщину, ожидает ли она кого-нибудь встретить в С.-Луи и желает ли тотчас по прибытии туда ехать на берег, и предлагал ей много вопросов в том же роде. Одна из наших пассажирок, старушка с сморщенным, как печеное яблоко, лицом ни разу не упускала случая, чтобы не посмеяться над молодой женщиной, говоря ей постоянно о непостоянстве мужей. Другая лэди, с собачкой на коленях, также обращала большое внимание и на мать, и на ребенка: няньчилась с ним, смеялась и болтала с ней.

Для молодой женщины было настоящим ударом то, что миль за двадцать до С.-Луи пришлось уложить ребенка спать, но она быстро и добродушно помирилась с этим грустным обстоятельством, накинула на голову платок и вышла на палубу. Для всех её появление здесь было чрезвычайно приятно. Замужния женщины весело с ней шутили, девушки относились к ней с большой симпатией, она же сама отвечала на все веселым смехом; впрочем, она и плакала, и смеялась с одинаковою легкостью.

каюту и заперлась там. Я уверен, что она с своим восхитительным легкомыслием даже зажала себе уши, чтобы не слыхать, как "он" взойдет на палубу и будет о ней спрашивать; однако я высказываю лишь свои предположения, так как сквозь запертые двери само-собой разумеется я не мог следить за её действиями.

Едва пароход остановился, как все пассажиры высыпали на палубу и каждый из нас искал глазами всеми ожидаемого мужа, но его нигде не было видно. Вдруг мы увидали среди нас, Бог знает как попавшую сюда, нашу молоденькую пассажирку, которая обеими руками повисла на шее красивого и статного молодого человека. Спустя мгновение она радостно хлопала в ладоши и тащила мужа в узкую дверь каюты, чтобы показать ему их спящого ребенка.

С парохода мы отправились в "Дом Колониста", большую гостиницу похожую своей постройкой на английскую больницу. Постояльцев в ней было много, и все окна её ярко блестели, как бы нарочно иллюминованные ради какого-нибудь особенного случая. Это - прекрасная гостиница, и содержатель её весьма заботится о комфорте своих постояльцев. Обедая однажды с женой вдвоем у себя в нумере, я насчитал целых четырнадцать блюд.

В старой, французской, части города проезды узки и плохи, но есть очень миленькие и живописные деревянные домики; они окружены галлереями и балконами, а вход в них идет прямо с улицы. Этот же квартал изобилует смешными лавочками цирюльников, кабачками и ветхими зданиями с постоянно хлопающими форточками. Некоторые из этих древних зданий совершенно покосились на бок и как будто строят удивленную гримасу, глядя на новые американския улучшения и выдумки.

Лишнее будет говорить, что эти улучшения и выдумки заключаются в постройке гаваней, складов и других разных строений, разбросанных по всем направлениям, а также и в обширных, но не приведенных еще в исполнение планах. Однако, вообще говоря, в городе много больших красивых домов и широких улиц, а в будущем город обещает сделаться еще лучше, хотя, по всем вероятиям, в красоте и изяществе он никогда не сравнится с Цинцинати.

и большая часовня, принадлежащая к школе; в то время, как я посетил ее, ее уже окончательно отделывали и готовились освятить второго декабря текущого года. Архитектором часовни был один из отцов-иезуитов, и все работы велись под его руководством. Орган для этой часовни выписан из Бельгии.

Есть еще в городе римско-католический собор во имя святого Франциска Ксавье и еще больница, учрежденная одним больным джентльменом, принадлежащим к этой же церкви. Отцы-иезуиты посылают миссионеров к окружным индейским племенам.

ѵпостасной церкви, как и всюду в Америке, в этом отдаленном местечке служит очень хороший и достойный джентльмен. Бедные имеют много данных, чтобы благословлять эту церковь: она дружески относится к ним и без всяких сектантских стремлений помогает им в воспитании и образовании их детей. Она либеральна во всех своих действиях и широко распространяет свою благотворительность.

Здесь есть уже три общедоступных школы, которые прекрасно идут; строится еще четвертая, которая и будет открыта в очень скором времени.

Впрочем предоставляю читателю самому решить этот вопрос: здесь очень жарко, город лежит между двух рек и кроме того вокруг него множество болот.

Прежде чем ехать дальше, мне очень хотелось взглянуть на прерии. Нашлось несколько любезных джентльменов, готовых устроить для меня это удовольствие, и вот перед моим отъездом был назначен день для экспедиции в Зеркальную прерию, лежащую милях в тридцати от города. В виду того, что читатель может-быть желает знать, как и среди каких предметов путешествовала шумная цыганская толпа, которую мы изображали, я и постараюсь описать нашу поездку в следующей главе.