Очерки Лондона.
X. Омнибусы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Очерки Лондона. X. Омнибусы. (старая орфография)

X. ОМНИБУСЫ.

Кто из наших читателей не согласятся, что публичные средства к переезду из одного города в другой и даже из одной улицы в другую доставляют обширное поле для удовольствия и для наблюдения. Из всех публичных средств к сообщению, которые учреждались с незапамятных и до наших времен, омнибусы более всех других знакомы нам. Правда, мы знакомы также и с почтовыми каретами; но признаемся, что хотя этот род экипажей прекрасен во всех отношениях, но в нем замечается весьма важный недостаток, и именно: вы не находите в нем никакой перемены никакого разнообразия, особливо на длинной станции, когда внутри кареты поместилось шесть человек и когда эти люди остаются вашими спутниками до конца дороги. Кроме того, после первых двенадцати часов езды пассажиры делаются весьма серьёзны и начинают обнаруживать сильное расположение ко сну; а нужно ли говорить, что когда вы увидите человека в спальном колпаке, то теряете к нему всякое уважение? по крайней мере так случается с нами. Далее: на гладкой дороге пассажиры становятся черезчур прозаичны и начинают рассказывать вам длинные истории; даже и те пускаются в ораторство, которые вообще небольшие охотники да пустословия, а это - обстоятельство, согласитесь, весьма неприятное, особливо для путешественника, которому предстоит проехать несколько сот миль. Однажды нам самим случилось проехать четыреста миль с толстым джентльменом, который при каждой перемене лошадей требовал, чтобы ему подали в окно кареты стакан горячого грога. А ведь это куда как неприятно! В другой раз нам случилось ехать с белокурым юношей весьма болезненного вида и с незаметной шеей, который возвращался в город из школы, под покровительством кондуктора, и которому предназначено было остаться в местечке Кросс-Кийс впредь до востребования. А это нам показалось в тысячу крат хуже джентльмена с безпрерывными стаканами горячого грога. Далее: вы испытываете целый ряд злополучий, неизбежных при выходе пассажира, и, в добавок ко всему этому, весьма часто случается, что в ту минуту, как вы начинаете засыпать, у кондуктора является необходимость в коричневом свертке, который сколько ему помнится, положен под вашим сиденьем. Вы привстаете: начинаются шум и шаренье по ящикам, и когда ваше расположение ко сну совершенно исчезает, когда ноги ваши едва не цепенеют от ненатурального, скорченного положения, кондуктору внезапно приходят на память, что он положил этот сверток в ящик под козлами. Дверца кареты затворяется; сверток отъискивается; карета трогается с места, и кондуктор начинает трубить в свой рожок так громко и пронзительно, как будто нарочно затем, чтоб надсмеяться над вашей досадой.

В омнибусах вы никогда не встретитесь с подобными безпокойствами. Между почтовой каретой и омнибусом не существует ни малейшого сходства. Пассажиры в омнибусе переменяются в течение дороги так часто, как фигуры калейдоскопа, и хотя они игривостью своею и привлекательностию далеко уступают фигурам калейдоскопа, но зато в тысячу раз бывают интереснее и забавнее. Мы не знаем еще до сих пор ни одного примера, чтобы пассажиры спали в омнибусах. Что касается длинных рассказов, то решится ли кто нибудь на это предприятие? а если и решится, то от этого никто не пострадает: по всей вероятности, или разскащик сам не кончит своего рассказа до конца дороги, или никто из пассажиров не дослушает конца разскава, а другой не услышит и начала; словом сказать, никто не поймет о чем он ораторствует. Дети хотя и встречаются в омнибусах, но не так чисто, и притом они бывают как-то не заметны, особливо когда экипаж полон пассажиров. Короче сказать, что после здравого размышления и продолжительного опыта мы остаемся такого мнения, что, начиная от модной кареты, в которой возили нас в церковь для совершения таинства крещения, до той печальной колесницы, в которой, по всей вероятности, мы должны совершить наше последнее земное путешествие, в целом мире не найдется ничего подобного омнибусу.

Нам особенно понравилась одна машина, в которой мы совершаем наши ежедневные поездки от самого начала Оксфордской улицы до Сити; не знаем только, почему она поправилась: по наружности ли своей, которая не имела никаких украшений, по простоте ли её внутренности, или по врожденному хладнокровию кондуктора. Этот молодой человек представляет из себя замечательный пример преданности собственной своей персоне. Его необузданная ревность к пользе и выгодам своего хозяина постоянно вводит его в неприятные хлопоты, а иногда и прямо в исправительный дом. Едва только он отделается от одной неприятности, как снова, и с удвоенным рвением, принимает на себя обязанности своей профессии. Главное его отличие состоит в деятельности. Он постоянно хвалится уменьем "поддеть на дороге старого джентльмена, ловко втолкнуть его в карету и пуститься в дальнейший путь, прежде чем джентльмен узнает, куда его везут." Эту проделку он выполняет безпрестанно, к безпредельному удовольствию каждого из пассажиров, за исключением помянутого джентльмена, который касательно этой шутки остается в совершенном неведении.

Мы до сих пор не знаем, какое число пассажиров должен вмещать в себе омнибус; но, судя по решительным действиям кондуктора, мы успели заметить, что в вашем омнибусе столько может поместиться, сколько встретится желающих проехать в нем.

- Есть ли место? восклицает с тротуара усталый пешеход.

- Сколько вам угодно, сэр, отвечает кондуктор, постепенно отворяя дверцы и не обнаруживая внутренняго положения оминбуса, до тех пор, пока пешеход не очутится на ступеньках.

- Где же тут место? спрашивает жертва обмана, делая попытку отступить.

- По обеим сторонам, сэр, возражает кондуктор.

И вместе с тем вталкивает джентльмена и захлопывает дверцы.

- Пошел, Билль! восклицает кондуктор, отворачиваясь в сторону.

Ретирада невозможна. Новоприбывший пассажир делает движение вперед, получает толчок от толчка омнибуса, опускается где попало и остается тут до конца своей дороги.

Мы, обыкновенно, отправляемся в Сити за несколько минут до десяти часов и заранее знаем, что с нами в омнибусе будут ехать пятеро тех же самых попутчиков. Мы принимаем их на тех же самых частях города и предоставляем им в омнибусе те же самые места; они всегда бывают одеты в теже самые платья, и постоянно ведут разговор о тех же самых предметах, и именно: о распространении между кэбами чрезвычайно быстрой езды и о безстыдном нахальстве омнибусных кондукторов. До нашего прихода постоянно бывает в омнибусе угрюмый старик с напудренным париком. Он всегда сидит по правую сторону у самого входа, с руками, сложенными на рукоятку зонтика. Он бывает чрезвычайно нетерпелив и сидит на этом месте собственно затем, чтобы строго наблюдать за кондуктором, с которым он, обыкновенно, заводит беглый разговор. Он очень вежлив: помогает пассажирам входить и выходить и весьма охотно толкает кондуктора зонтиком, когда кто нибудь захочет выйти. Он, обыкновенно, предлагает дамам заранее приготовить шесть пенсов, чтобы при выходе из омнибуса не было остановки: а если кто из пассажиров откроет окно и если он может достать рукой это окно, то непременно закроет его.

- Ты к чему остановился? каждое утро спрашивает старик, в ту минуту, как только предвидится прием лишняго пассажира.

И вслед за тем между ним и кондуктором завязывается следующий разговор:

- Ты к чему остановился?

Кондуктор начинает свистать и показывает вид, что не слышит этого вопроса.

- Послушай! (при этом делает толчек зонтиком) ты к чему остановился?

- К тому, чтобы взять пассажиров. В Ба-а-а-нк! в Си-и-и-ти!

- Гм! на ваши слова весьма трудно отвечать. Я думаю, для того остановился, чтобы постоять немного да потом снова поехать.

- Послушай, негодяй! восклицает старик. с видимым негодованием. - Я с тобой завтра же разделаюсь. Я давно обещал тебе это и теперь непременно исполню.

- Благодарю покорно, сэр, отвечает кондуктор, прикасаясь к шляпе, с нахальным выражением благодарности. - Чрезвычайно много обязан вам.

решительные меры: иначе наглости их никогда не будет конца. Оборванец-джентльмен вполне соглашается с этим мнением, и соглашался, сколько нам известно, каждое утро в течение шести месяцев.

Приближаясь к Линкольнскому двору, к Бедфордским рядам и другим судебным местам, мы выпускаем большую часть наших первоначальных пассажиров и принимаем новых, которые пользуются весьма неблагосклонной встречей. Замечательно, что люди, поместившиеся в омнибусе, всегда смотрят на вновь прибывших пассажиров с тем выражением лица, которым обнаруживаются внутренния помышления; они как будто хотят сказать: "ну, к чему эти люди лезут сами!" В этом отношении мы вполне убеждены, что маленький старичок считает появление новых пассажиров за непрестительную дерзость.

Разговор теперь совершенно прекращается. Каждый из пассажиров устремляет свой взор в противоположное окно, и при этом каждый полагает, что сосед его пристально смотрит на него. Если один из пассажиров выйдет у переулка Шу, а другой на улицы Фаррингдон, маленький старичок ворчит и делает последнему замечание такого рода, что если бы и он вышед у переулка Шу, то избавил бы весь омнибус от лишней остановки. При этом замечании между молодыми людьми снова поднимается смех. Старичок-джентльмен смотрит весьма серьёзно и ни слова не промолвит до самого Банка. Здесь он чрезвычайно быстро выскакивает из омнибуса, предоставляя нам сделать тоже самое. Мы следуем его примеру и, вступив на тротуар, от всей души желаем оставшимся пассажирам насладиться хотя бы частию того удовольствия, которое мы извлекли из нашей поездки.