Очерки лондонских нравов.
VI. Джентльмены-оборванцы.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Очерки лондонских нравов. VI. Джентльмены-оборванцы. (старая орфография)

VI. ДЖЕНТЛЬМЕНЫ-ОБОРВАНЦЫ.

Скажите, каким образом можно объяснить довольно странное обстоятельство, что некоторые классы людей, повидимому, принадлежат единственно Лондону. Кроме Лондона вы решительно нигде их не встретите; как будто лондонская почва служит разсадником для них, и как будто они вместе с вечными туманами и закоптелыми зданиями составляют исключительную принадлежность Лондона. Мы могли бы пояснить это замечание множеством примеров, и в настоящем скицце ограничиться тем, что представим для образца один только класс, который так верно и так выразительно определяется названием "shabby-genleelmen", или оборванных джентльменов.

Конечно, кто не согласится, что оборванные люди встречаются повсюду, а что джентльмены не принадлежат к числу резкостей и мне пределов Лондона, - но соединение этих двух качеств в одно составляет, по нашему мнению, не отъемлемую принадлежность нашей столицы, - все равно как монумент на Чаринг-Кроссе или как фонтан и бассейн у Алдгэта. И что еще замечательно - это сложное качество относится до одних только мужчин; женщина бывает или оборвана и грязна до крайности, или опрятна и внушает уважение, хотя бы нищета сделала сильный отпечаток во всей её наружности. Бедный человек, который как говорится, "видел лучшие дни", обнаруживает странное соединение неопрятности и жалкого стремления к смешному щегольству.

Для лучшого понятия мы постараемся другими словами объяснить название, которое мы придали этой статье. Если вам случится встретить человека, который безпечно шатается по Друри-лэну или стоит прижавшись спиной к деревянной стойке на Лонг-акре - если вы увидите; что руки его опущены в карманы широких брюк, украшенных пятнами, и заметите, что эти широкие брюки обильны сальными пятнами, что на мужчине надет коричневый фрак с блестящими пуговицами, что измятая шляпа его нахлобучена на правый глаз, - то советую вам не жалеть такого человека. Он принадлежит к разряду оборванцев, но не к разряду джентльменов. Этот человек любит посещать грязные гостинницы, любят заглядывать в дешевые театры, питает закоренелую симпатию к дельным занятиям и находится в таинственных сношениях с любителями чужой собственности. Ни если вы увидите в толпе другого человека, лет сорока или пятидесяти от роду, который торопливо пробирается по самому краю тротуара, если вы заметите, что этот человек завернут в изношенную пару платья, из которой фрак местами блестит, как пол, натертый воском, а брюки туго затянуты штрипками, частию для того, чтобы придать фасон этому наряду, а частично и для того, чтобы изношенные башмаки крепче держались на ногах, - если вы заметите, что его не желтовато-белый шейный платок тщательно зашпилен булавкой, для того, чтобы прикрыт лохмотья нижней одежды и что руки его всунуты в остатки лайковых перчаток, - то смело можете считать такого человека за джентльмена-оборванца. Один взгляд на печальное лицо этого человека, на робкое сознание своей нищеты, которая отражается в его лице, мгновенно пробуждает в нашей душе чувство сострадания, - в ваше сердце западает глубокая грусть.

Однажды мы встретились с подобным человеком, и как бы мы думали, он целый день мерещился нам в глазах и целую ночь грезился на сне. Человек, о котором Вальтер Скотт говорит в своей демонологии, и в половину не вынес того от воображаемого джентльмена в черной бархатной мантия, сколько мы перечувствовали в душе с минуты нашей встречи с джентльменом в описанном наряде. В первый раз он обратил на себя наше внимание тем, что расположился против нас за чтение в Британском Музеуме. И что еще замечательно, перед этим человеком лежали две оборванные книги, два старые фолиянта, с медными застежками, в грязных и местами проточенных молью обложках, которые в свое время, вероятно, считались щегольскими. Он являлся в Музеум каждое утро аккуратно с последней секундой десятого часа, выходил из Музеума самым последним и при этом случае принимал на себя вид человека, который не знал, где ему приютиться от холода и непогоды в течение остального дня. Сидел он всегда плотно прижавшись к столу, для того, чтобы скрыть недостаток пуговиц на фраке, и обыкновенно заботливо приставлял книгу к ногам, где, как он расчитывал, шляпа его безопасно могла скрываться от любопытных и нескромных взглядов.

Около двух часов вы всегда увидите, что он жует французский хлеб или грошовую булку; - не вынимая её из кармана сразу, как обыкновенно поступает тот, кто хочет завтракать, но отщипывает в кармане кусочки и съедает украдкой. Он знал также, что в этой булке заключался весь его обед.

При первой встрече нашей с этим жалким предметом мы тогда же подумали, что для его наряда не предстояло ни какой возможности сделаться хуже. Мы даже решили расчитывать на вероятность, что этот человек в скором времени покажется в новой подержанной одежде. Но как мы сильно ошибались! джентльмен этот с каждым днем становился более и более оборванным. Пуговицы одна за одной отстали от его жилета; он начал застегивал фрак, и когда одна сторона фрака доведена была до того же состояния, в котором находился жилет, застегиванье перешло на другую сторону. В начале каждой недели наружность его казалась несколько получше, и это изменение происходило оттого, что шейный его платок, хотя и удерживал за собой прежнюю желтизну, но уже не был таким грязным; к тому же много выигрывали вновь натянутые штрипки и заштопанные перчатки. В этом положении он оставался недели с две. Наконец одна из пуговиц на фалдах его фрака отвалилась, а вместе с этим несчастием исчез и сам человек. Мы уже начали считать его умершим.

Спустя неделю после того, как скрылся предмет наших наблюдений, мы за тем же самым столом сидели в Музеуме. Читая книгу, мы сами не заметили каким образом, остановили глаза на пустом стуле, занимаемым бедняком джентльменом, и в голове нашей столпился целый рой размышление о причинах, которые принудили его удалиться со сцены публичной жизни. С чувством глубокого сожаления представляли себе тысячу бед, которые могли встретиться ему, старались догадаться, действительно ли он умер, или попался только под арест, - как вдруг догадки наши разъяснились внезапным приходом самого джентльмена. С первого взгляда мы заметила, что с ним произошла какая-то странная перемена, и что в вошел в комнату с видом, который показывал полное сознание в улучшении своей наружности. И в этого; мало того, мы увидели даже те самые заплатки, с которыми успели уже познакомиться; мы узнали ту же самую шляпу, - да и едва ли кто может не узнать её, с её высокой тулейкой, которая постепенно становится кверху шире и шире; продолжительная служба этой шляпы сообщила ей красновато-коричневый цвет, но теперь мы усматриваем ее такою же черною, такою же лоснистою, как и самый фрак. Мы снова было задумались о причинах такой перемены, но в эту минуту истина мелькнула перед нами: мы сразу догадались, что костюм джентльмена-оборванца был "подновлен" и в душе пожалели об этом. Кому из нас неизвестно, что эта подновляющая жидкость чрезвычайно как обманчива; мы не раз видели её пагубное действие над многими джентльменами-оборванцами, видели, как часто вовлекала она свои жертвы в ложное сознание о их достоинстве, а еще чаще принуждала их покупать новые перчатки, камышевую трость или какой нибудь другой дешевенький наряд. Она укрепляет их бодрость не более как на неделю, а после того снова поселяет в них уныние и горесть и развивает эти чувства сильнее прежнего. Так точно случилось и на этот раз; скоротечное достоинство несчастного человека уменьшилось в прямом отношении с уменьшением "возобновительной влаги" Колени "невыразимых", локти фрака и швы начали белеть с тревожной быстротой. Шляпа снова поселилась под столом, и сам владелец её как нельзя смиреннее помещался на своем месте.

Случись же на беду, что в течение целой недели безпрерывно лил дождь, хотя и мелкий, но тем не менее "возобновительная влага" исчезала вместе с влагой атмосферы, и бедный джентльмен-оборванец не решался уже прибегать к улучшению своей наружности.

десяти часов утра их всегда можно видеть в Голборнском суде, а если кто любопытствует осмотреть отделение несостоятельных должников, то непременно увидит этих людей, не только в числе зрителей, но и в числе самих должников. Мы ни разу еще не бывали на бирже, не встретив там джентльменов-оборванцев, и каждый раз с удивлением старались разъяснить себе, какие именно дела или занятия могли привлекать их туда. Они просиживают там по целым дням, облокотившись на огромные, полинялые, постоянно влажные зонтики; никто с ними не вступает в разговор; впрочем, и они ни с кем ни говорят. Правда, случается иногда увидеть в разговоре двух джентльменов-оборванцев, но опыт уверяет нас, что это обстоятельство весьма необыкновенное, причиной которому служит или щепотка табаку, или какая нибудь другая подобная вежливость.

который жил в сырой, душной комнате одного из вновь выстроенных домов в Камден-тоуне, подле самого канала. Джентльмен-оборванец или вовсе не имеет занятия, или действует в качестве агента по хлебной, винной или угольной торговли, а иногда принимает на себя обязанность сбирать долги, участвует в торговле подержанными вещами и наконец хлопочет по чужим делам. Встречали ли наши читатели подобных людей, во время прогулок своих, нам неизвестно; мы знаем только то, что бедный человек (нет нужды, обязав ли он за свою бедность собственному своему поведению, тли поведению других), который чувствует свою нищету и тщетно старается скрыть ее, составляет самый жалкий предмет в человеческом роде. Мы не краснея можем пожалеть о нем и при случае подать ему руку помощи. К числу этих несчастных, с весьма немногими исключениями, можно причислят и джентльменов-оборванцев.