Большие надежды.
Глава шестнадцатая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава шестнадцатая. (старая орфография)

Глава шестнадцатая.

Голова моя была так занята Джорджем Барнуэллем, что в первую минуту я вообразил себе, что должен иметь какое нибудь отношение к нападению на мою сестру, которая была, во первых, моей ближайшей родственницей, а во вторых, всему населению было известно, что она облагодетельствовала меня, а потому на мне должно было несомненно остановиться общее подозрение. Но когда на следующий день я при дневном свете разобрался хорошенько во всем этом деле и услышал кругом себя разные толки о нем, я взглянул на него с совершенно другой и более благоразумной точки зрения.

Джо просидел в таверне "Трех Веселых Лодочников", начиная с четверти девятого вечера, до без четверти десяти. Пока он сидел здесь и курил, моя сестра стояла у дверей кухни и обменялась поклоном с работником ближайшей фермы, который возвращался домой. Человек этот не мог с точностью определить времени, когда он видел ее (он пришел в большое смущение, стараясь припомнить его), предполагая, что это было около девяти часов. Когда Джо вернулся домой без пяти десять, он нашел ее уже лежащею на поду и тотчас бросился звать на помощь. Огонь в камине горел еще ярко, свеча на столе не успела еще нагореть, но была погашена.

Ничего из домашняго имущества унесено не было. Кроме погашенной не во время свечи, которая стояла на столе между дверями и моей сестрой и находилась позади нея в ту минуту, когда она сидела у огня, и когда ей был нанесен удар, не было другого безпорядка, за исключением того, который сделала сама сестра моя, когда падала, обливаясь кровью. На полу оказалась, однако, весьма замечательная улика. Сестру ударили чем то тяжелым и твердым по голове и спине, а когда она упала ничком и лежала уже без чувств, на нее бросили еще какой-то тяжелый предмет. Когда Джо поднимал ее с полу, то увидел подле нея распиленную железную колодку с ноги какого-то каторжника.

Осмотрев ее опытным глазом кузнеца, Джо объявил, что ее распилили не сейчас, а несколько времени тому назад. Крики и свистки собравшейся толпы были услышаны на понтонах, и пришедшие оттуда люди подтвердили мнение Джо. Они не могли сказать, когда собственно колодка эта оставила один из тюремных кораблей, которому принадлежала когда то, но они были уверены в том, что ни на одном из бежавших ночью колодников она не была надета. Одного из беглецов успели уже поймать, но колодка его осталась при нем.

Зная то, что я знал, я втихомолку про себя выводил свои собственные заключения. Я был уверен, что колодка эта принадлежала когда-то моему каторжнику, что она была та самая, которую он пилил тогда на болотах. Но я никак не мог обвинить его в том, что он воспользовался ею для последняго злодеяния. Я обвинял одного из тех двух, которые каким-то образом овладели ею. По моему это были либо Орлик, либо тот незнакомец,-который украдкой показывал мне напилок.

Что касается Орлика, то он, действительно, отправился в город, как говорил нам, когда мы встретили его у заставы; в городе его видели в течении всего вечера в разных тавернах, среди разной компании, а назад он возвращался со мною и с мистером Уопселем. Ничто не говорило против него, кроме ссоры; но сестра моя тысячи раз ссорилась не только с ним, но и со всеми, кого судьба с нею сталкивала. Что касается незнакомца, который мог придти, чтобы получить обратно свои кредитные билеты, то для этого не требовалось никакой ссоры, ибо сестра давно уже готова была вернуть ему эти деньги. К тому же ничто не указывало здесь на какую нибудь ссору; преступник вошел так тихо и неожиданно, что она не успела даже оглянуться, как он уже нанес ей удар.

Я приходил в ужас, что сам, хотя и ненамеренно, доставил злодею это оружие, но думать иначе я не мог. Я страдал невыразимо, думая и раздумывая, не лучше ли будет, если я раскрою эту тайну моего детства и разскажу Джо всю историю. Месяцы шли за месяцами, но я каждый день решал этот вопрос в отрицательном смысле, а на следующее утро снова разбирал его и придумывал, как мне решить его. В конце концов я пришел к тому заключению, что тайна эта слишком стара теперь и так сжилась со мною, что сделалась частью меня самого и я никак не могу отделить ее от себя. Ко всему этому присоединялся страх, что, признав себя виновником стольких бед, я еще больше, чем когда либо, могу оттолкнуть от себя Длю, если он поверит этому; не менее боялся я и того, что он не поверит и посмотрит на это, как на рассказ мой в детстве о баснословных собаках и телячьих котлетах. В общем, однако, я нашел нужным выждать и решил сделать полное признание, как только представится случай, который даст мне возможность способствовать к открытию преступника.

Лондонские констебли и полицейские из Боу-Стрита (это было в то время еще, когда они носили красные жилеты) бродили неделю или две кругом и делали все то, что, как я слышал и читал, делают в таких случаях эти власти. Они арестовали нескольких, по их мнению, подозрительных людей, ломали себе голову над ложными выводами, стараясь упорно приспособить обстоятельства к этим выводам, вместо того, чтобы извлекать выводы из обстоятельств. Затем они стояли у дверей "Веселых Лодочников", глубокомысленно и проницательно посматривая во все стороны, что приводило в восторг местных жителей; когда они пили, то делали это с таким же таинственным видом, с нажим совершали поимку преступника.

брала воображаемые; слух её ослабел, память также, речь сделалась невнятной. Когда она, наконец, настолько поправилась, что ее можно было свести вниз, то оказалось необходимым держать постоянно подле нея мою аспидную доску, чтобы она могла написать то, чего не могла выразить словами. Так как она (не говоря уже о худом почерке) писала более, чем неправильно, а Джо с своей стороны читал более, чем неправильно, то между ними происходили постоянные недоразумения, для решения которых призывали обыкновенно меня. В этих случаях и с моей стороны не обходилось без ошибок; из них самыми слабыми были: вместо "mutton" {Mutton - баранина, medecine - лекарство.} я читал "medicine", вместо "Tea" {Теа - чай, Jое - Джо.} - "Joe", вместо "baker" {Baker - булочник, bacon - копченая свинина.} - "bacon".

Характер её сильно изменился и она сделалась очень терпеливой. Неуверенность в походке и слабость во всем теле скоро сделались её обыкновенным состоянием. Месяца два или три она часто хваталась руками за голову и в течении целой недели находилась в мрачном помешательстве. Мы совершенно терялись, не зная, где найти подходящую сиделку для нея, пока одно обстоятельство не выручило нас, наконец, из затруднения. Тетка мистера Уопселя неожиданно поборола закоренелую привычку жить, и Бидди сделалась таким образом членом нашей семьи.

Прошло около месяца после того, как сестра моя появилась снова в кухне, когда Бидди пришла к нам с небольшим пестрым сундучком, в котором находилось все её имущество, и с тех пор сделалась благословением нашего дома. Наибольшим благословением была она для Джо, так как дорогой старый товарищ сильно страдал, постоянно имея перед глазами больную жену. Ухаживая по вечерам за нею он часто обращал на меня свои голубые полные слез глаза и грустно говорил мне: - "А какая красивая женщина была, правда, Пип?" - Бидди переехав к нам, тотчас принялась заботливо и очень ловко ухаживать за нею, как будто изучала привычки её с самого детства. Джо мог теперь пользоваться более спокойной жизнью и время от времени заходил в таверну "Веселых Лодочников", что до некоторой степени отвлекало мысли его в другую сторону. Весьма характерен для полицейских тот факт, что все они более или менее подозревали беднягу Джо (хотя он никогда этого не знал) и что они смотрели на него, как на человека крайне хитрого и умного.

Первым торжеством Бидди на новом её месте было разрешение одного затруднения, с которым я никак не мог справиться. Я долго бился над этой загадкой, но не мог решить ее. Вот в чем дело:

Сестра моя то и дело писала на аспидной доске букву, напоминающую собою Т, и затем с необыкновенным волнением старалась обратить на нее наше внимание, как на нечто, чего она особенно желает. Тщетно указывал я ей разные предметы, начинавшиеся с этой буквы, как, например, деготь {Tar.}, поджареный хлеб {Toast.}, лохань {Tub.} и так далее. Мало-по-малу мне пришло в голову, что знак этот формой своей походит на молот и я весело крикнул это слово на ухо сестре; тогда она принялась стучать по столу и выразила свое согласие. Я принес ей по очереди все наши молотки один за другим, но без всякого успеха. Тогда я подумал о костыле, верхушка которого имела несколько сходную форму; такой костыль мне удалось найти в деревне и я с полной уверенностью в успехе принес его моей сестре. Но она так замотала головой, когда я показал его, что мы перепугались, чтобы она при своем слабом и разстроенном состоянии не сломала себе шеи.

задумчиво взглянула на мою сестру, потом также задумчиво взглянула на Джо (имя которого изображалось на аспидной доске его заглавной буквой) и опрометью бросилась в кузницу, а за нею Джо и я.

-- Ну, разумеется! - кричала Бидди с раскрасневшимся от волнения лицом. - Разве вы не понимаете? "Его" нужно ей!

Орлика, без сомнения! Она забыла его имя и указала нам на его молот. Мы сказали ему, что просим его придти к нам в кухню и объяснили почему; он медленно отложил в сторону молот, вытер рукой лоб, затем вытер его еще раз передником и потащился за нами своей обыкновенной развалистой походкой.

была очевидно довольна тем, что его наконец привели и знаками показывала, чтобы ему дали чего нибудь выпить. Она внимательно наблюдала за выражением его лица, как бы желая увериться в том, что он доволен сделанным ему приемом; она старалась показать ему, что желает примириться с ним, делая это с таким же заискивающим видом, с каким ребенок старается умилостивить своего сурового учителя. Редкий день проходил после этого, чтобы она не рисовала молотка на аспидной доске, после чего к ней плелся Орлик и с недоумевающим видом становился против нея, как бы не понимая, чего собственно ей нужно от него.