Большие ожидания.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава V. (старая орфография)

V.

Появление солдат, застучавших о наш порог прикладами своих заряженных ружей, заставило всю нашу компанию подняться из-за стола в смущении; мистрисс Джо между тем вернулась в кухню с пустыми руками, и восклицая:

-- Боже милостивый, кто это поддел мой пирог?

Сержант и я были в кухне, когда вошла мистрисс Джо. В эту трагическую минуту я успел собраться с духом. Сержант оглядывал всю компанию, любезно протягивал правою рукой кандалы, опершись левою рукой на мое плечо.

-- Извините меня, госпожи и господа, сказал сержант, - но, как я заметил в дверях этому лихому малому (чего вовсе не было), я послан в погоню по службе королевской, и мне нужно кузнеца.

-- А позвольте узнать, зачем вам его нужно? возразила моя сестра с сердцем, досадуя, что он понадобился им.

-- Миссис, отвечал ловкий сержант, - еслиб я говорил от себя, то я сказал бы вам: он мне нужен, ради чести и удовольствия знакомства с его достойною супругой; ведя речь от короля, я отвечу просто: у меня есть для него работа.

Эта любезность сержанта произвела приятное впечатление; и даже мистер Пембльчук закричал вслух:

-- Превосходно!

-- Видите, кузнец, сказал сержант, открывший между тем Джо, - у нас случился казус; а я вижу, замок одной колодки испорчен, да и связи действуют не совсем легко, а оне требуются немедленно; будьте так добры, взгляните на них.

Джо на них взглянул и объявил, что для этой работы приведется развести огонь в его горне, и она возьмет часа два.

-- Право? так принимайтесь же за нее разом, кузнец, сказал развязный сержант. - Это дело требуется для королевской службы. Но если мои люди могут помочь вам, то они к вашим услугам.

Он позвал тут своих людей, которые столпились на кухне и поставили свои ружья в углу. Потом расположились они, как обыкновенно делают солдаты: кто вольно складывал руки, кто разминал колено или плечо, для отдыха, кто спускал портупею или сумку, кто наконец отворил дверь и неповоротливо плевал на двор, с высоты своих галстуков.

Я видел все это, не сознавая в ту пору того, что видел, потому что я оставался еще в агонии страха. Но замечая теперь, что колодки были подле меня, и что явившееся воинство отодвинуло пирог на задний план, я по немногу собрал мои разсеянные мысли.

-- Можете вы мне сказать, сколько теперь времени? спросил сержант, обращаясь к мистеру Пембльчуку, как к человеку, сознававшему более всех цену времени.

-- Ровно половина третьяго.

-- Это еще не худо, сказал сержант в раздумье; - мы успеем, если даже придется нам пробыть здесь около двух часов. Как далеко отсюда до болота? Я полагаю, не более мили?

-- Ровно миля, сказала мистрисс Джо.

-- Хорошо. Мы начнем оцеплять их около сумерек. Мне приказано, сейчас перед сумерками. Хорошо, успеем.

-- Каторжники, сержант? спросил мистер Вопсль положительным тоном.

-- Да! отвечал сержант, - двое. Очень хорошо известно, что они на болоте до сих пор; и они не рискнут выйти оттуда до сумерек. Видел кто-нибудь из вас такого красного зверя?

Все, за исключением меня, сказали с полною уверенностью: нет. Никто не подумал обо мне.

Джо снял свой сюртук, жилет, галстук, надел кожаный фартук и отправился в кузницу. Один из солдат открыл деревянную ставню, другой разложил огонь, третий принялся за мехи, остальные расположились около огня, который вскоре запылал. Джо начал ковать, и мы все глядели на него.

Интерес работы не только поглащал всеобщее внимание, но расположил мою сестру к особенной щедрости. Она нацедила из боченка кувшин пива солдатам и предложила сержанту рюмку водки. Но мистер Пембльчук сказал ей резко:

-- Дайте ему вина, сударыня, я ручаюсь, по крайней мере, что в нем нет дегтя!

Сержант поблагодарил его и сказал, что он предпочитает напиток без примеси дегтя, и лучше выпьет вина, если это не сделает разницы. Когда ему подали его, он выпил залпом, за здоровье его величества, пожелав присутствующим счастливого праздника, и зачмокал губами.

-- Хорошо, сержант, э? сказал мистер Пембльчук.

-- А я думаю, отвечал сержант: - что винцо-то должно-быть ваше.

Мистер Пембльчук засмеялся так сдобно и сказал:

-- Э, э? Почему же?

-- Да потому, отвечал сержант, трепля его по плечу, - что вы человек, знающий в вещах толк.

-- Вы думаете? сказал мистер Пембльчук, с прежним смехом. - Выпейте же еще рюмку.

-- С вами? извольте, чокнемся, сказал сержант. - Ну, край вашей рюмки к ножке моей, край моей рюмки к ножке вашей. Раз ударьте, другой ударьте, лучшей музыки не надо!. Ваше здоровье! Тысячу лет вам жить да всегда быть таким же судьею в вещах, как теперь!

Сержант снова осушил свою рюмку, и повидимому был совершенно готов для следующей. Я заметил, мистер Пембльчук, в порыве своего гостеприимства, забыл, как кажется, что он]подарил вино; он взял бутылку у мистрисс Джо и подчивал всех кругом с необыкновенным радушием. Даже досталось и на мою долю. И он был так щедр на вино, что даже потребовал вторую бутылку и подчивал из нея всех так же радушно, когда была осушена первая.

Смотря на них, как они толпились и наслаждались-себе около кузнечного горна, я думал, что мой приятель, беглый на болоте, был удивительною приправой к обеду. Они и в половину не были так веселы, пока новое развлечение, которое он доставлял им теперь, не оживило пир. И в эти минуты, когда они все ожидали с восторгом, как поймают мерзавцев, когда самые мехи, казалось, с ревом требовали беглецов, пламя освещало их, дым торопился по их следам, Джо отковывал их молотком, и мрачные тени по стенам грозили им всякий раз, как подымалось пламя и красные искры разсыпались, замирая, - в эти минуты, говорю я, серый полдень, как представлялось моему детскому сострадательному воображению, сильнее еще бледнел за этих двух несчастных.

Наконец Джо кончил свою работу; звон и рев прекратились. Джо надел свой сюртук и собрался с духом, чтобы предложить идти вместе с солдатами, посмотреть, чем кончится поиск. Мистер Пембльчук и мистер Гебль отказались, предпочитая трубку и общество дам. Но мистер Вопсль сказал, что он последует за Джо; Джо это было очень приятно, он хотел взять и меня, если мистрисс Джо не будет против. Я уверен, никогда не добились бы мы её позволения, еслибы не примешалось тут её любопытство узнать подробно обо всем и также чем все это кончится. Она прибавила только в виде условия:

-- Если вы принесете мальчика с разможженною головой от выстрела, так не ожидайте, чтоб я починила ее.

Сержант вежливо простился с дамами и разстался с мистером Пембльчуком, как с старым товарищем, хотя сомневаюсь, чтоб в сухомятку он также совершенно оценил все достоинства этого джентльмена. Люди его взяли свои ружья и удалились. Мистеру Вопслю, Джо и мне было приказано, чтобы мы держались позади и ни слова не говорили, когда войдем в болото. Выйдя на сырой воздух и твердо идя теперь к нашей цели, я изменнически шепнул Джо:

-- Я надеюсь, Джо, мы не найдем их.

И Джо шепнул мне:

-- Шиллинг готов дать, если они утекли, Пип.

К нам никто не присоединился из деревни; погода была холодная и суровая, дорога пустынная и скользкая; становилось темно; огни приветливо светились в домах; люди праздновали Рождество. Несколько лиц показались у освещенных окошек и посмотрели вслед нам, но никто не вышел. Мы прошли вестовой столб и направились прямо к кладбищу

Сержант дал нам знать рукой, чтобы мы остановились здесь на несколько минут; тем временем двое или трое солдат разошлись между могил я осмотрели также паперть. Они вернулись, не открыв ничего, и мы двинулись тогда в болото, через калитку кладбища. Здесь подул на нас резкий восточный ветер, пошел дождь с снегом, и Джо взял меня на спину.

не будет ли подозревать мой каторжник, что я привел сюда солдат? Он спрашивал меня, не лукавый ли я бесенок, и сказал, что я вправду буду злою собакой, если стану гоняться за ним за одно с другими. Не подумает ли он теперь, что я в самом деле бесенок и собака, и в самом деле предал его?

Теперь было нечего задавать себе подобные вопросы. Я сидел на спине Джо, Джо был подо мною, прыгая через канавы, как ретивая охотничья лошадь, и подстрекая мистера Вопсля, чтоб он не отставал от нас и не падал на свой римский нос. Солдаты шли впереди нас, растянувшись в довольно-длинную цепь с значительными промежутками. Мы шли по тому же направлению, которое я выбрал-было сначала и от которого я удалился в тумане. Туман еще не поднялся, а может-быть и ветер разогнал его. При красном освещении заката, бакан, виселица, батарея и противоположный берег были совершенно видны, хотя казались свинцового цвета.

Сердце мое билось, словно кузнечный молот, на широком плече Джо. Я высматривал везде следы каторжников, и ничего не видал, ничего не слыхал. Мистер Вопсль безпрестанно пугал меня своею одышкой и сморканьем, но в заключение я приучил себя к этим звукам и мог отделить их от цели нашего поиска. Меня стала бить лихорадка, когда мне показалось вдруг, что я слышу визжанье пилы; но это был колокольчик на шее овцы. Бараны перестали есть и боязливо посматривали на нас; скот повернул голову от ветра и снега и сердито глядел на нас, как-будто мы были виновны в обеих этих неприятностях; но за исключением замиранья дня, еще дрожавшого в каждой былинке ничто не нарушало холодного спокойствия болота.

Солдаты двигались в направлении к старой батарее, а мы шли несколько поодаль от них, как вдруг мы все остановились. Продолжительный крик достиг теперь до нас на крыльях ветра и дождя. Крик повторился, он доходил к нам с восточной стороны. Это был громкий, продолжительный крик; судя по смешению звуков, казалось, мне что это были два или несколько криков, поднятых в одно время.

Сержант и ближайшие к нему солдаты разговаривали, вероятно об этом, прикрыв рукой рот, когда мы с Джо подошли к ним. Прислушавшись еще минуту, Джо (который был хороший судья) подал свое согласие, и мистер Воспль (который был плохой судья) также согласился. Сержант, человек решительный, приказал не отвечать на этот крик, но переменить направление и идти ускоренным шагом в ту сторону, откуда он выходил. Итак, мы повернули направо, на восток, и Джо зашагал так проворно, что я должен был ухватиться за него крепче, чтобы не упасть.

Да, теперь это был бег взапуски: с насыпей вниз по насыпям, через шлюзы, в канавы, между камышами и никто не обращал внимания, куда он шел. Ближе подойдя на крик, мы видели, что его подымали несколько голосов. Иногда он совершенно замолкал, и тогда солдаты останавливались. Когда он снова прорывался, солдаты еще поспешно бросались по следу, и мы за ними. После некоторого времени, мы подошли так близко, что ясно могли разслышать, как один голос кричал: "режут", а другой - "каторжники! беглые! сторожа! эй сюда! здесь беглые каторжники!" Потом оба голоса, казалось, будто замерли в борьбе, но вот они снова прорывались, и тогда солдаты и мы с Джо летели с быстротой оленя.

Сержант первый прибежал на место; почти вместе с ним прибежали два солдата и уже взвели курки, когда мы все подоспели к ним.

-- Здесь они оба! говорил сержант, задыхаясь и барахтаясь на дне канавы. - Сдавайтесь! Пропадайте вы, дикие звери. Да разойдетесь ли вы?

Брызги воды, комья грязи летели во все стороны, слышались проклятия, сыпались удары; несколько, солдат сошли канаву, чтобы помочь сержанту, и вытащили по одиночке сначала моего каторжника, потом другого; оба они задыхались, проклинали, барахтались, оба были покрыты кровью, но, разумеется, я их сейчас узнал обоих.

-- Помните! сказал мой каторжник, утирая кровь с лица своими оборванными рукавами и отряхивая с пальцев вырванные волосы. - Я взял его, я выдаю вам его теперь. Помните это!

-- Большой тут важности нет, сказал сержант. - Тебе от этого пользы большой не будет, любезный, ты сам попался в ту же беду. Эй, колодки!

-- Я себе и не ожидаю никакой пользы. Я и не желаю себе лучше этой награды, сказал мой каторжник с жадным смехом. - Я взял его. Он это знает. С меня довольно этого!

Другой каторжник весь посинел. Он был теперь совершенно избит и оборван. Он едва мог собраться с духом, чтобы вымолвить слово, пока им надевали колодки, и стоял, опершись на солдата.

-- Заметьте, сторож! он пытался меня убить, были первые его слова.

-- Пытался убить его? сказал каторжник с пренебрежением. - Пытался и не успел? Я взял его и выдаю теперь, вот что я сделал. Я не только помешал ему уйдти с болота, я притащил его сюда. Этот мерзавец - джентльмен, с вашего позволения. Теперь через меня на плашкот опять попал джентльмен. Убить его? Стоило убить его, когда я мог для него сделать хуже и притащить его назад!

Другой только повторял, задыхаясь:

-- Он старался, он старался убить меня, да. Будьте, будьте свидетелями.

-- Посмотрите сюда, сказал мой каторжник сержанту: - без всякой помощи я ускользнул из тюрьмы; я мог бы утянуть и из этого чортова болота, - взгляните мне на ногу: что, много на ней железа? - еслиб я не открыл, что он здесь. Пустить его на волю? Дать ему воспользоваться средствами, которые я нашел? Позволить ему снова сделать из меня орудие? Нет, нет, нет! Умирая здесь, на дне этой канавы, я бы так крепко его захватил, что вы наверное нашли бы его в моих руках.

Другой беглый, очевидно страшно боявшийся своего товарища, повторял:

-- Он пробовал убить меня; я погиб бы, еслибы вы не пришли.

-- Лжет он, сказал мой каторжник с яростью. - Он лжет от рожденья и умрет таким; посмотрите на его лицо, у него написано это; пусть он взглянет на меня, нет, небось, не посмеет.

-- Вы теперь видите, продолжал мой каторжник, - видите, что это за мерзавец? Видите эти пресмыкающиеся блуждающие глаза? Вот так он смотрел, когда нас судили, ни разу не взглянул на меня.

Другой все продолжал работать своими засохшими губами и безпокойно ворочал кругом свои глаза; наконец, остановив их на минуту на говорившем, он сказал:

-- Стоит на тебя и глядеть! - и бросил укоризненный взгляд на связанные руки.

В эту минуту мой каторжник пришел в совершенное изступление; он бросился бы на него непременно, еслиб его не удержали солдаты.

-- Не говорил ли я вам, сказал тогда другой каторжник, - что он убил бы меня, еслибы только мог?

И каждый видел, что он дрожал от страха, на губах у него показались какие-то белые пленки, похожия на тонкий иней.

-- Ну, довольно этой болтовни, сказал сержант, - засветите факелы.

Один из солдат, который нес корзину вместо ружья, стал на колени, чтобы раскрыть ее; мой каторжник посмотрел в первый раз вокруг себя и увидел меня. Я слез со спины Джо, на краю канавы, когда мы подошли, и не сдвинулся с моего места. Я пристально посмотрел на ней когда он на меня взглянул и слегка провел рукой и покачал головой. Я выжидал нарочно, чтоб он увидел меня и чтоб я мог удостоверить его в моей невинности. Мне и было очевидно, понял ли он даже мое намерение; он бросил на меня такой взгляд, которого я не мог тогда себе объяснить, и все это прошло в одну минуту. Но смотри он целый час, целый день даже, то лицо его и тогда, сколько я припомню, не могло бы выразить более напряженное внимание.

кружок, два раза выстрелили на воздух: и позади нас, в некотором разстоянии, за болотом и на противоположном берегу, также засветились факелы.

-- Все исправно, сказал сержант, - марш!

Еще мы прошли не много, как над нашими головами раздались три пушечные выстрела с такою силой, что мне показалось, будто у меня что-то в ушах треснуло.

-- Вас ожидают, сказал сержант моему каторжнику. - Знают уже, что вы пожалуете. Не отставать. Сомкнись!

Оба каторжника были разделены, и каждый из них шел, окруженный особою стражей. Джо вел меня теперь за руку и нес факел. Мистер Вопсль предлагал вернуться, но Джо решился досмотреть до конца, и мы последовали за партией. Теперь мы шли по удобной тропинке, по берегу реки, от которой мы уклонялись только когда нам встречалась плотина, с миниатюрною ветряною мельницей и грязным шлюзом. Большие огненные пятна падали с факелов на дорожку, и я видел, как они горели и дымились на ней. Я не мог ничего различить кроме черного мрака. Факелы своим пламенем согревали воздух около нас; это, казалось, нравилось пленникам, ковылявшим посреди стражи. Мы не могли идти слишком скоро, они хромали и выбивались из сил; раза два или три мы принуждены были даже остановиться, чтобы дать им отдохнуть.

огонь в камине, лампу, стойку с ружьями, барабан и низенькия деревянные нары, на которых могли уместиться около дюжины солдат. Трое или четверо лежали на них, закутавшись в свои шинели; они мало интересовались нами, только приподняли головы, взглянули на нас в просонках и снова улеглись. Сержант сделал свой рапорт и записал в книгу; а другой каторжник был отправлен под стражею на плашкот.

Мой каторжник не смотрел на меня после того раза; пока мы были в шалаше, он стоял у огня, в раздумья глядя на него и грея свои ноги поочередно на решетке камина. Вдруг он обратился к сержанту, и сказал:

-- Я хотел бы кой-что разказать о моем побеге, чтобы не подозревали со мною других.

-- Вы можете говорить здесь, что хотите, отвечал сержант, стоявший сложа руки и хладнокровно глядя на него. - Но вы не обязаны к этому; у вас будет еще случай говорить об этом и слышать про это, пока с вами не порешат. Вы это знаете?

-- Я знаю; но это совершенно другая, особенная статья. Человеку не приходится умирать с голоду. - Я взял кой-что себе поесть в деревне, там, где церковь поднимается почти из болота.

-- И я скажу вам, где. У кузнеца.

-- Ого! сказал сержант, посматривая на Джо.

-- Это были кой-какие остатки, несколько глотков водки и пирог.

-- Жена хватилась в ту самую минуту, как вы вошли. Не так ли, Пип?

-- Так, сказал мой каторжник, бросая сердитый взгляд на Джо, и вовсе не глядя на меня. - Так вы кузнец, право? Сожалею очень, но я съел ваш пирог.

-- А на здоровье, Бог свидетель, отвечал Джо. - Не знаем мы, что вы там сделали, но не хотели бы, чтобы бедный человек умирал с голоду. Не так ли, Пип?

Что-то снова зазвенело в горле у этого человека, как я уже раз заметил, и он повернулся спиной. Лодка вернулась; его стража была готова, мы последовали, за ним на пристань и видели как его посадили в лодку, на которой гребли такие же каторжники. Казалось, никто из них не удивился, увидя его, не обрадовался ему, не сожалел о нем; кто-то проворчал только, как собакам: "отваливай!" и весла опустились. При свете факелов, мы увидели черный плашкот, лежавший не далеко от грязного берега, как преступный Ноев ковчег. Обитый железом, зашвартовленный тяжелыми заржавленными цепями, этот плашкот, казалось моим детским глазам, был сам окован, как содержавшиеся на нем заключенники. Мы видели, лодка подъехала к нему; моего каторжника приняли на борт, и он исчез. Потом обгорелые концы факелов были брошены в воду, и потухли с шипением, как будто все кончилось с ним.