Большие ожидания.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава VI. (старая орфография)

VI.

Состояние моих мыслей относительно покражи, в которой я был так неожиданно оправдан, не вынудило меня к откровенному признанию; но я надеялся, что на дне этого преступления был все-таки свой осадок добра.

Я не припомню, чтобы меня особенно мучила совесть в отношении к мистрисс Джо, когда я перестал опасаться открытия. Но я любил Джо может-быть потому только, что в эти детския лета милый малый позволял мне любить себя, и перед ним мне было не так легко успокоить мое сердце; меня преследовала мысль (особенно когда я увидел в первый раз, как он искал своего напилка), что Джо я должен был высказать всю правду. Но я этого не сделал; я подозревал, что в таком случае он будет обо мне худшого мнения нежели я этого действительно заслуживал. Опасение потерять доверие Джо, быть осуждену, потом сидеть по вечерам в одиночестве, в углу у камина, тоскливо поглядывая на прежнего моего друга и сотоварища, оторвавшагося от меня, завязало мне язык. Я болезненно воображал себе, что если Джо узнает это, то всякий раз, когда я увижу его у огня, мне будет представляться, что и он об этом думает. Я воображал, что еслиб он узнал об этом, то всякий раз, глядя на вчерашний пуддинг или говядину, появлявшиеся на другой день на нашем столе, он станет непременно думать, не заходил ли я в кладовую. Я воображал, что еслибы Джо узнал об этом, то в последствии всякий раз, когда его пиво выдыхалось бы или густело, он будет подозревать в нем примесь дегтя. Словом, трусость удерживала теперь меня от хорошого поступка, как прежде навела она меня на худой поступок. В то время я не имел никаких сношений с внешним миром; я не подражал здесь многим обитателям его, действующим совершенно таким же образом. Как гений-самоучка, я сам начертал себе план моего поведения.

Мне очень хотелось спать, когда мы оставили плашкот; Джо опять взял меня на спину и понес домой. Я полагаю, даже и для него это было утомительное похождение, но мистер Вопсль решительно выбился из сил и был в таком расположении духа, что будь теперь церковное поприще открыто для всех, то вероятно он предал бы анафеме всю нашу экспедицию, начиная с Джо и меня. В силу своего в свете положения, он с безумным упрямством безпрестанно садился на сырую землю, и когда, вернувшись, он снял сюртук, чтобы просушить его у огня, его панталоны представляли такую сильную улику, что его непременно бы повесили на основании её, будь это уголовное преступление.

"ну видел ли кто-нибудь такого мальчика?" я услышал, как Джо передавал признание каторжника, и гости придумывали, какими путями он мог забраться в кладовую. Мистер Пембльчук, тщательно осмотрев местность, объявил, что сначала он должно-быть взлез на крышу кузницы и потом спустился через трубу по веревке, которую он свил из простынь. Мистер Пембльчук был необыкновенно положителен в своих словах; он ездил в своем собственном кабриолете, гордо наезжая на прохожих, и потому все согласились с ним, что это было действительно так.

Правда, мистер Вопсль дико заревел: "нет!" со всею злобой уставшого человека; но у него в запасе не было никакой теории, не было также сюртука на плечах, и все единодушно забаллотировали его, не говоря уже о том, что пар валил клубами из его спины, когда он стоял задом к огню; это обстоятельство, конечно, также не внушало доверия.

Вот все, что я слышал в этот вечер, пока сестра моя не схватила меня, как бельмо с глазу честной компании, и не потащила спать такою сильною рукой, что мне казалось, будто у меня пятьдесят сапог на ногах, которые все разом стучали по краям ступенек.

Мысли мои только на следующее утро пришли в то состояние, которое я выше описал, и они тянулись долго потом, когда происшествие было уже забыто и о нем упоминали лишь в особых случаях.