Большие ожидания.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава IX. (старая орфография)

IX.

Когда я воротился домой, моей сестре было очень любопытно все разузнать про мисс Гевишам, и она закидала меня вопросами. Тяжелые тумаки скоро обрушились на мою шею и спину, и меня постыдно повернули носом в стену, потому что я не отвечал с достаточною подробностию на всевопросы. Причинамоей скрытности прежде всегозаключалась в опасении быть непонятым, и это опасение волновало мое сердце. Я был убежден, что меня бы не поняли, еслиб я стал описывать мисс Гевишам, как она представлялась моим глазам, и хотя она была для меня совершенною загадкой, я вполне верил, что с моей стороны было бы грубою изменой и предательством выставлять ее так, как она есть, напоказ перед мистрисс Джо. Я не говорю уже про мисс Эстеллу. Поэтому я разказывал как можно менее, и меня повернули лицом к стене.

Но хуже всего, что мой старый преследователь Пембльчук, мучимый любопытством узнать все, что я видел и слышал, приехал с своею одышкой в кабриолете, чтобы выпытать от меня всю подноготную. И один вид этого страшилища с его рыбьими глазами, разинутою пастью, песочного цвета волосами, вопросительно торчавшими, и жилетом, раздувшимся от арифметических сумм, еще придал более упрямства моей скрытности.

-- Ну, мальчик, начал дядя Пембльчук, усевшись на почетном месте у огня. - Как ты гостил там в городе?

-- Ничего, так себе, сэр, ответил я, и сестра моя погрозила мне кулаком.

-- Ничего, так себе, повторил мистер Пембльчук. - Ничего так себе -- не ответ. Скажи нам, мальчик, что ты разумеешь, под этим ничего так себе?

Может-быть известка на лбу закаливает мозг до упрямства. Как бы то ни было, но с моим выбеленным лбом мое упрямство затвердело, как кремень. Я подумал несколько времени и потом ответил, как будто я напал на новую мысль.

-- Я говорю: так себе ничего.

Сестра моя вскрикнула от нетерпения и готова была накинуться на меня, а обратиться мне было не к кому за защитою: Джо работал на кузнице; но мистер Пембльчук вступился на этот раз, говоря:

-- Нет, сударыня, не выходите из себя. Дайте мне этого мальчика, дайте его мне.

Мистер Пембльчук потом обратился ко мне с таким уважением, как будто он намеревался остричь мои волосы, и сказал:

-- Вопервых, чтобы привести наши мысли в порядок, изволь мне ответить, что составят сорок три пенса?

У меня на языке вертелось сказать - четыреста фунтов, но я сообразил последствия, и увидя, что они были против меня, дал ответ, по возможности, подходящий, но который разнился, однакоже, пенсов на восемь от настоящей суммы. Мистер Пембльчук тогда повторил со мною всю пенсовую таблицу, начиная от двенадцати пенсов, составляющих шиллинг, и до сорока пенсов, составляющих три шиллинга четыре пенса, и потом торжественно спросил меня, как будто он вывел меня на дорогу:

-- Теперь, любезный, что же составят сорок три пенса?

После продолжительного размышления, я ему ответил: "не знаю." И я был до того раздосадован, что я, право, сомневаюсь, знал ли я точно.

Мистер Пембльчук принялся работать своею головой словно бурав, стараясь высверлить из меня толковый ответ, и сказал:

-- Не составят ли сорок три пенса, например, семи шиллингов шести пенсов и три Фартинга?

-- Да, сказал я. Сестра дала мне сейчас же треуха, но я был все-таки очень доволен, что его острота не вышла, и он принужден был бросить арифметику.

-- Мальчик! Какова собою мисс Гевишам? начал снова мистер Пембльчук, сложив руки плотно на груди, и опять принимаясь пытать меня.

-- Правда, дядя? спросила моя сестра.

Мистер Пембльчук кивнул головой в знак согласия; я заключил отсюда сейчас же, что он никогда не видал мисс Гевишам, потому что она была вовсе не такая.

-- Хорошо! сказал мистер Пембльчук, с гордостью. - Вот, так мы с ним справимся! Теперь, я полагаю, сударыня, он от нас не отвертится?

-- Право, дядюшка, отвечала мистрисс Джо, - желала бы я, чтоб он оставался жить у вас: вы так умеете обращаться с ним.

-- Ну, мальчик, что же она делала, когда ты пришел к ней? спросил мистер Пембльчук.

-- Она сидела, отвечал я, - в черной бархатной карете.

Мистер Пембльчук и мистрис Джо вытаращили глаза друг на друга, и повторяли:

-- В черной бархатной карете?

-- Да, сказал я, - а мисс Эстелла, её племянница, как я полагаю, подавала ей в окно как ¹ и вино на золотом подносе. И мы все ели кек {Сдобный хлеб, в роде кулича.} на золотых тарелках. И мне было приказано есть, стоя за каретою.

-- Был еще кто-нибудь там? спросил мистер Пембльчук.

-- Четыре собаки, сказал я.

-- Большие или маленькия?

-- Огромные, сказал я, - и оне дрались между собою за телячьи котлеты, которые им бросали из серебряной корзинки.

Мистер Пембльчук и мистрисс Джо опять посмотрели друг на друга в совершенном удивлении. Отчаянное безумие овладело мною: я был отчаяннейший из свидетелей, который под пыткой готов был на какое угодно показание.

-- Но, Боже ты мой, где же была карета? спросила сестра моя.

-- В комнате мисс Гевишам.

Тут она еще более вытаращила свои глаза.

-- Но в ней не было лошадей, прибавил я, для некоторого правдоподобия, отказавшись от четверки богато-убранных лошадей, которых было впрягло мое воображение.

-- Возможно ли это, дядя? спросила мистрисс Джо. - О чем это толкует мальчик?

-- Я вам растолкую, сударыня, сказал мистер Пембльчук. - Я полагаю, это был порт-шэз. Вы знаете, она немножко тронута, очень тронута, довольно тронута, чтобы целый день проводить в порт-шэзе.

-- Как же это возможно? возразил он, вынужденный к признанию: - когда я в жизнь мою ни разу не видал её. Ни разу хоть одним глазом не взглянул на нее!

-- Божеская милость, дядя! Да ведь вы говорили с нею?

-- Не знаете вы разве, сказал мистер Пембльчук нетерпеливо, - что когда я был там, она продержала меня у двери: дверь оставалась открытою; она так и разговаривала со мной. И не говорите мне, что вы этого не знали, сударыня. Но мальчик ходил туда играть. Во что же вы играли, мальчик?

-- Мы играли с флагами, сказал я. (Заметьте, прошу вас, читатель, что я и сам удивляюсь себе, припоминая все небылицы, которые разказывал при этом случае.)

-- С флагами? повторила мне сестра.

-- Да, сказал я, - Эстелла махала голубым флагом, я размахивал красным, а мисс Гевишам развевала из окошка флаг, весь покрытый золотыми звездочками. Потом мы размахивали саблями и кричали ура.

-- Саблями? повторила моя сестра: - да откуда же вы достали сабли?

-- Из шкафа, сказал я, - я видел в нем и пистолеты, и также варенье, пилюли. И дневной свет не проходил в комнату, она была вся освещена свечами.

-- Это справедливо, сударыня, сказал мистер Пембльчук, важно покачивая головой. - Так оно именно есть; я это сам видел.

И тут они оба вытаращили на меня глаза; но я как ни в чем не бывало, с самым невинным выражением на лице, смотрел на них и перебирал между пальцами правую штанину.

Еслиб они стали меня еще более разспрашивать, то нет сомнения, я изменил бы себе. Я готов был еще сказать им, что на дворе находился воздушный шар; но моя изобретательность не решила окончательно выбора между этою диковиной и медведем в пивоварне. Они были так заняты чудесами, которые я передал им, что я успел отделаться. Предмет этот еще занимал их, когда Джо пришел к чаю, от своей работы. Моя сестра, более для того чтоб облегчить свой ум нежели для его собственного удовольствия, разказала ему мои вымышленные похождения.

Теперь, когда я увидел, как Джо выпучил свои голубые глаза, и оглядывал кругом всю кухню, в совершенном изумлении, раскаяние овладело мною; мне было совестно перед ним, но никак не перед теми двумя. В отношении к Джо, только к одному Джо, я считал себя чудовищем, пока они толковали, какие могут быть для меня последствия от знакомства и милостей мисс Гевишам Они не имели ни малейшого сомнения, что мисс Гевишам сделает для меня что-нибудь; они раздумывали только, что это будет такое. Сестра утверждала "что это будет капитал". Мистер Пембльчук настаивал, что это будет щедрая премия для обучения меня какому-нибудь порядочному ремеслу, хоть например хлебной и семенной торговле. Джо возбудил страшное негодование обоих, предложив как свое мнение, что может-быть мне подарят одну из собак, которые дрались за телячьи котлеты.

-- Если твоя дурацкая башка умнее ничего не придумает, сказала моя сестра, - так ступай лучше работать.

И он отправился.

Когда мистер Пембльчук уехал и моя сестра принялась за стирку, я прокрался в кузницу к Джо, и остался с ним, пока он не кончил работы. Тогда я сказал ему:

-- Прежде чем потухнет огонь, мне хотелось бы вам разказать кое-что, Джо.

-- Право, так? сказал Джо, пододвигая свой табурет к горну. - Ну разказывай. Что такое, Пип?

-- Джо, сказал я, схватывая его засученый рукав рубашки и свертывая его между пальцами, - помните вы все, что я говорил про мисс Гевишам?

-- Помню ли? сказал Джо. - Как забыть такия чудеса!

-- Джо, это ужасно; но все это неправда.

-- Что ты это говоришь? закричал Джо, откидываясь назад в необыкновенном изумлении. - Не хочешь ли ты сказать, что это...

-- Но не все же? Помилуй, Пип, не станешь же ты уверять, что там не было черной бархатной ка....? - Я остановил его покачиванием головы. - Но по крайней мере, там были собаки, Пип, сказал Джо убедительно. - Положим, там не было телячьих котлет; но по крайней мере, там были собаки?

-- Нет, Джо?

-- Ну одна собака? сказал Джо. - Одна собачка?

-- Нет, Джо, ничего похожого не было.

Безнадежно я устремил мои глаза на Джо; Джо смотрел на меня с изумлением.

-- Нет, старый дружище! Нет, это не ходит, старый товарищ! Я тебе говорю это! Куда же это ты норовишь?

-- Это ужасно, Джо, не так ли?

-- Да просто, ужасть! закричал Джо, - Что это на тебя напало?

у меня не были такие толстые и руки такия грубые.

И я разказал тут Джо, как я был жалок и как я не мог всего объяснить мистрисс Джо и мистеру Пембльчуку, которые были так жестоки со мной, что там была прекрасная молодая барышня, такая гордая; и как она сказала, что я простой, обыкновенный мальчишка, и я знал это и желал быть не таким обыкновенным мальчишкой, и как ложь ввернулась сама собой, я вовсе этого не понимал.

Да, это была задача метафизическая, которую было также трудно разрешить для Джо, как и для меня самого. Но Джо разом выдвинул ее из области метафизической и победил таким образом все трудности.

-- Положительно одно, в этом ты можешь быть уверен, Пип, сказал Джо, после некоторого размышления, - что ложь есть ложь. Как бы ни ввертывалась она, но ей не след ввертываться, и напускает ее сам отец лжи. И не говори мне про это более, Пип. Так ты не сделаешься необыкновенным, старый дружище. Да и потом, что это значит быть обыкновенным, право мне это не в домек. Ты и так необыкновенный. Ты необыкновенно как мал. Потом ты необыкновенный у меня ученый.

-- Нет, я невежа, я во всем отстал, Джо.

-- Я почти ничему не учился, Джо. Вы думаете обо мне много, вот и все.

-- Пожалуй, Пип, сказал Джо, - как бы там ни было, только сначала ты должен быть обыкновенным ученым, а потом ты можешь сделаться необыкновенным, я полагаю так! Король на троне и с короною на голове не может себе сидеть и писать законов по печатному, если он не начал с азбуки, когда был еще простым принцем... А, прибавил Джо, покачивая головой очень значительно. - И начинал он также с А и добирался потихоньку до Z. Смекаю я это дело, не могу только сказать, как оно точно делается.

В этом мудрствовании была своего рода надежда, и она ободрила меня.

-- Не лучше ли для людей обыкновенных и по ремеслу, и по кошелю, продолжал Джо в раздумьи, - водиться с такими же обыкновенными людьми нежели ходить играть с необыкновенными; кстати это напомнило мне спросить тебя про флаги, которые, надеюсь, были там!

-- Жаль мне, что там даже не было ни одного флага, Пип. Так лучше ли это будет или нет, решить теперь не возможно, - не то твоя сестра на стену полезет, а этого должно избегать. Но смотри сюда, вот что говорит тебе твой верный друг. Это говорит тебе твой искренний друг. Если ты не сделаешься необыкновенным человеком, идя прямою дорогой, так не быть тебе им, если ты пойдешь и кривым путем. Не будем же говорить об этом, Пип, поживи хорошо и умрешь хорошо.

-- Вы не сердитесь на меня, Джо?

когда ты пойдешь на верх спать. Вот что, добрый дружище, и никогда ты этого не делай более.

Когда я отправился в свою комнатку и читал молитвы, я я долго думал, каким простым мужиком покажется Джо Эстелле. Какие толстые у него сапоги, какие у него грубые руки! Я думал, что Джо и моя сестра сидели теперь в кухне, и что я пришел сейчас также из кухни, и что мисс Гевишам и Эстелла никогда не бывали в кухне, и стояли гораздо выше нас. Я заснул, припоминая, что я делал у мисс Гевишам, как будто все это случилось несколько недель или несколько месяцев тому назад, как будто это был предмет давних воспоминаний, а не сегодня только случившееся происшествие.

Для меня это был достопамятный день, который сделал во мне большие перемены; но то же самое бывает со всякою жизнию. Выбросьте из нея один какой-нибудь избранный день и потом представьте себе, как бы развилась она иначе: остановитесь, читатель, и подумайте на минуту, какая длинная цепь, железная или золотая, какая гирлянда цветов или терниев не вплелась бы в вашу жизнь, еслибы не ввернулось в нее первое звено, в один какой-нибудь достопамятный день.