Большие ожидания.
Глава XII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XII. (старая орфография)

XII.

Я был не совсем спокоен насчет бледного молодого джентльмена. Чем более я думал про драку, припоминай, его распухлую и окровавленную физиономию; тем очевиднее для меня становилось, что это не пройдет мне даром. Я чувствовал, что кровь бледного молодого джентльмена была на мне и что закон отомстит за нее. Не имея определенной идеи, какого рода наказанию я подвергался, я видел ясно только то, что деревенские мальчишки не могли же безнаказанно разгуливать кругом, грабить джентльменские дома и валять учащееся юношество Англии. Несколько дней я даже не выходил из дому, и с большою осторожностию и боязнию выглядывал в двери кухни, когда меня посылали за чем-нибудь, ожидая, что сторожа градской тюрьмы вот так и наскочат на меня. Нос бледного молодого джентльмена выпачкал кровью мои панталоны, и в глубокую ночь я старался вымыть это свидетельство моей вины; я исцарапал мои суставы о зубы бледного молодого джентльмена, и ломал свою голову, придумывая самые невероятные объяснения для этого обвинительного факта, когда меня притянут к суду.

Наконец наступил день, в который мне назначено было возвратиться на сцену моего преступного насилия; ужас мой теперь достиг высшого градуса. Мне казалось, что блюстители правосудия, нарочно присланные из Лондона, выжидают меня в засаде за калиткою: потом я думал, что мисс Гевишам, предпочитая сама лично отмстить за обиду, нанесенную её дому, подымется в своей погребальной одежде, вынет пистолет и застрелит меня; приходило мне также в голову, что может быть подкуплена шайка мальчишек, которые нападут на меня в пивоварне и оттаскают на смерть. Я был однакоже так уверен в благородстве бледного молодого джентльмена, что никак не воображал, чтоб он был участником в этих планах: они всегда представлялись моему уму, как действия его безразсудных родственников, раздраженных состоянием его физиономии.

Но как бы то ни было, я должен был идти к мисс Гевишам, и пошел. И, вообразите, мое ратоборство не имело никаких последствий. Никто даже не намекнул на него, и бледного молодого джентльмена не оказалось в доме. Та же калитка была отворена; я обошел сад и даже заглянул в окошки особенного домика, но мои любопытные взгляды вдруг остановились на запертых ставнях, за которыми не было признака жизни. Только в углу, где происходила борьба, я мог открыть еще доказательство существования бледного молодого джентльмена. Здесь оставались еще следы его крови. Я скрыл их землею от человеческого глаза.

На широкой площадке, отделявшей комнату мисс Гевишам от другой комнаты, где был накрыт длинный стол, я увидел легкое кресло на колесах, которое можно было двигать, подталкивая его сзади. Оно было поставлено после моего предыдущого посещения, и с этого же дня моим обычным занятием стало катать мисс Гевишам в этом кресле (когда она уставала ходить, опершись на мое плечо) вокруг её комнаты, через площадку, и кругом другой комнаты. Сколько и сколько раз мы повторяли эти путешествия! Иногда они длились целые три часа без остановки, Я невольно выразился здесь об этих путешествиях во множественном числе; потому что было положено, чтоб я приходил через день для этой цели, и также потому что я намерен теперь обнять период по крайней мере восьми или десяти месяцев.

Мы свыкались более друг с другом; мисс Гевишам говорила со мною более, и разспрашивала меня чему я учился и к чему готовился? Я сказал ей, что, я полагаю, я поступлю в учение к Джо, и особенно распространялся о моем невежестве и о моем желании все знать, в надежде что она мне в этом поможет. Но она не поддавалась; напротив, повидимому, ей нравилось мое невежество. Она мне не давала также денег, - ничего кроме обеда, - и ни разу не говорила, что мне будет заплачено за мою службу.

Эстелла была всегда с нами, всегда впускала меня и выпроваживала; но ни разу она потом не приглашала меня поцеловать ее: иногда она только терпела меня; иногда она бывала благосклонна ко мне; иногда она обходилась со мною совершенно подружески; иногда она энергически объявляла мне, что я был ей ненавистен. Мисс Гевишам часто спрашивала меня шепотом или когда мы бывали одни:

-- Не правда ли, Пип, ведь с каждым днем она становится все лучше и лучше?

И ей бывало очень приятно, когда я говорил, да, - а это была совершенная правда. Также когда мы играли в карты, мисс Гевишам смотрела на нас, жадно наслаждаясь капризами Эстеллы. И по временам, когда у нея особенно много бывало этих капризов, и капризы так противоречили один другому, что я решительно сбивался с толку, мисс Гевишам вдруг обнимала ее с нежностью, что-то нашептывая ей на ухо, и мне слышалось будто это было:

"Сокрушай их сердца, моя гордость, моя надежда, сокрушай без милосердия."

У Джо была любимая песня про старого Клима, которую он обыкновенно напевал отрывками за работой. Это была звукоподражательная песня, передававшая удары молота о железо, и почтенное имя старого Клима было введено только, как поэтическая вольность.

Куйте так ребята вкруг --

Старый Клим!

Сыпьте так удары вдруг --

Старый Клим!

Бейте, бейте, други в лад --

Старый Клим!

Чтоб ясней звенел булат --

Старый Клим!

Поддавай-ка жару друг --

Старый Клим!

Злое пламя вейся вкруг --

Старый Клим!

-- Ну, ну! пой!

И я затянул эту песню, продолжая двигать её кресла; песня понравилась ей, и она подхватила ее тихим томным голосом, как будто пела во сне. После того мы обыкновенно певали ее в наших путешествиях вокруг комнат. Эстелла часто подтягивала нам; но пение было так тихо, даже когда мы пели все трое, что оно раздавалось в этом печальном старом доме слабее едва заметного дуновения ветра.

Что могло из меня выйдти в таком кругу? Мог ли он остаться без влияния на мой характер? Удивительно ли, что мои мысли бывали ослеплены, подобно моим глазам, когда я выходил на свет из этих сырых, пожелтевших комнат?

Я мог бы разказать Джо про бледного молодого человека, еслибы прежде я не вдался в такия чудовищные выдумки, в которых я ему повинился. Теперь я чувствовал, что Джо принял бы бледного молодого джентльмена за приличного пасажира черной бархатной кареты; и поэтому я ничего не сказал про него. Кроме того, мне не хотелось, чтобы мисс Гевишам и Эстелла сделались предметом толков; и это чувство, обнаружившееся во мне с самого начала, с течением времени становилось сильнее. Я совершенно доверялся только одной Биди; бедной Биди я все разказывал. Почему это мне казалось естественным и почему Биди глубоко интересовалась всем, что я говорил ей, я не знал тогда этого, хотя теперь я очень хорошо знаю.

Между тем в нашей кузнице происходили совещания, которые приводили меня в отчаяние. Этот ослина Пембльчук обыкновенно приезжал каждый вечер, чтобы толковать с моею сестрою об ожидавшей меня будущности; и я право думаю до сих пор, и без малейшого чувства раскаяния, что еслиб эти руки могли только вынуть шкворень из его одноколки, то оне бы это сделали. У этого жалкого человека был такой упорно-ограниченный ум, что он не мог иначе разсуждать о моей будущности, как держа меня перед собою, как будто он меня оперировал. И вот бывало потащит он меня за шиворот с моего табурета, на котором я сидел в углу, и поставит перед огнем, с явным намерением зажарить меня, и начнет говорить.

-- Вот вам мальчик, сударыня! Вот этот мальчик, которого вы вскормили рукою... Подыми голову мальчик, и будь вечно благодарен людям, которые воспитали тебя. Теперь, сударыня, в разсуждении этого мальчика...

И он принимался ерошить мои волосы, - а я объявил уже, что внутренно, с тех пор, как я себя помню, я никому на это не давал права, - и держал меня перед собою за рукав, как образец глупости, с которым разве только он сам мог сравниться.

Потом он пускался с моею сестрой в такия безсмысленные разсуждения о мисс Гевишам и о том, что она сделает со мною и для меня, что слезы досады выступали у меня, и мне приходила страшная охота напуститься на мистера Пембльчука и отвалять его на обе корки. В этих разговорах сестра моя относилась обо мне как будто она морально вырывала у меня зуб при каждой фразе; между тем как Пембльчук, корча из себя моего патрона, смотрел на меня презрительным взглядом, как строитель моего счастья, принимавшийся, по своему мнению, за очень невыгодную спекуляцию.

Джо не принимал участия в этих совещаниях. Но с ним часто заговаривали, пока они продолжались, потому что мистрисс Джо заметила, что ему не совсем нравилось мое отсутствие из кузницы. Теперь, по моим летам, уже была пора мне поступить к нему в ученье, и когда Джо, бывало, сидел, с кочергою в руках, и расчищал золу между нижними полосами решетки камина, моя сестра видела в этом невинном действии явную оппозицию с его стороны, и накидывалась на него, вырывала у него из рук кочергу и трясла его. Все эти прения всегда имели неприятный конец. Сестра моя вдруг, без всякого повода, останавливалась на своем зевке и, завидев меня будто случайно, напускалась на меня, как хищная птица, с словами:

-- Пошел! Довольно речей про тебя, убирайся! Довольно было с тобою хлопот на эту ночь!

Как будто я у них молил этой милости, чтоб они мучили меня на смерть!

-- Пип, как ты растешь!

Я думал лучше всего выразить ей моим задумчивым взглядом, что причиною этому могли быть обстоятельства, не зависевшия от меня.

На этот раз она не сказала ничего более, но потом она остановилась и снова взглянула на меня, недовольно хмуря брови.

На следующий день, когда я пришел, и наша обычная прогулка кончилась, и я подвел ее к туалету, она остановила меня нетерпеливым движением своих пальцев.

-- Джо Гарджери, сударыня.

-- Это именно хозяин, к которому ты поступишь в ученье.

-- Да, мисс Гевишам.

-- Так ужь лучше тебе поступить к нему в ученье, не откладывая долго. Как ты думаешь, Гарджери может сюда придти и принести с собою документы?

-- В какое время прикажете, мисс Гевишам?

-- Ну, вот опять! Я ничего не знаю про время; пусть он придет скорее и придет один с тобою.

Возвратясь вечером домой, я передал это Джо, и моя сестра распетушилась как никогда прежде. Она спросила у меня и Джо, что она разве тряпка какая-нибудь досталась нам, и как смели мы обращаться так с нею и с какими людьми, мы думали, ей чистку. Не довольствуясь одним подметанием, она принесла ведро, мочалку, и выгнала нас из дому на двор, где мы оставались весь вечер дрожа от холода. Не ранее десяти часов, мы осмелились пробраться в комнату, и тогда она спросила у Джо, зачем он лучше не женился на какой-нибудь негритянке? Джо, бедный малый, не дал никакого ответа, но стоял, ощупывая свои бакенбарды и смотрел печально на меня, как будто он думал, что действительно это была бы не худая спекуляция.