Большие ожидания.
Глава XXV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава XXV. (старая орфография)

XXV.

Бентле Дремль, который был такой угрюмый малый, что он даже за книгу принимался с таким видом, как будто её автор сделал ему личное оскорбление, и с своими знакомыми обращался не любезнее этого. Тяжелый и по наружности, и в движении, и в понимании вещей, при в своей безцветной физиономии ис своим огромным, неповоротливым языком, который, казалось, с трудом переваливался, как и он сам, со стороны на сторону, он был ленив, горд, скуп, скрытен и подозрителен. Он был из богатой семьи в Сомерсетешире, которая заботливо развивала милое соединение этих достоинств, пока не сделала открытия, что он был совершеннолетний и совершенный болван. Таким образом Бентле Дремль попал к мистеру Покету, когда он был головою выше этого джентльмена, а его череп был в двенадцать раз толще черепов многих джентльменов.

Стартоп был избалован слабою матерью, которая держала его дома, когда ему следовало быть в школе; но он был горячо привязан к ней и любил ее без меры. Черты лица его были нежны, как у женщины, и он был совершенно вылитая мать, - как вы можете это видеть, хотя вы никогда её не видали, говорил мне Герберт. Естественно, что я любил его более чем Дремля, и что даже в первые вечера нашего катанья мы гребли рядом, переговариваясь между собою из лодок, между тем как Бентле Дремль следовал за нами поодаль, скрываясь в камыше или под нависшими берегами. Он вечно полз вдоль берега, словно какая-нибудь неловкая амфибия, даже когда прилив подгонял его, и мне всегда представлялось, что он плыл за нами обходом, по темной воде, когда наши лодки разсекали лучи солнечного заката или слабое сияние месяца по середине реки.

Герберт был мой задушевный товарищ и друг. Я дал ему долю в моей лодке, и по этому случаю он часто приходил в Гамерсмит, а я часто бывал в Лондоне. Мы обыкновенно ходили пешком между этими двумя плоскостями. Я люблю до сих пор эту дорогу, хотя она утратила теперь ту приятность, какую имела прежде под влиянием впечатлений еще не искусившейся юности и не обманутых надежд.

Прожив около двух месяцев в семействе мистера Покета, я имел случай видеть мистера и мистрисс Камиллу. Камилла была сестра мистера Покет; Джорджиана, которую я видел у мисс Гевишам, также явилась здесь. Она была его двоюродная сестра, - старая дева с худым пищеварением, которая называла свою сухость благочестием, а печенку любовью. Они ненавидели меня всею ненавистью, какую только могли внушить им жадность и обманутые ожидания. Конечно, они льстили мне с отвратительною низостью. Мистеру Покет они показывали любезное снисхождение как взрослому ребенку, который не имел ни малейшого понятия о собственных интересах; они так и говорили об этом. Мистрисс Покет они презирали, но оне соглашались, что она была раз в жизни тяжело обманута в своих ожиданиях, - потому что это бросало слабый свет и на них.

Среди таких обстоятельств я основался и принялся за мое воспитание. Я скоро усвоил себе дорого стоящия привычки тратить суммы, которые несколько месяцев тому назад показались бы мне баснословными; но среди добра и зла я не оставлял моих книг. В этом однакоже не было особенного достоинства; я это делал потому, что сознавал мои недостатки. Я шел быстро вперед при помощи мистера Покет и Герберта, которые были у меня всегда под рукою, чтобы дать мне необходимый толчок вперед, и расчистить передо мною дорогу; и я был бы такой же большой болван, как и Дремль, еслибы не оказал успехов.

Я не видал мистера Вемика несколько недель, и мне пришло в голову написать ему записочку и предложить ему в один вечер отправиться вместе к нему домой. Он отвечал, что это доставит ему большое удовольствие и что он будет ожидать меня в конторе, в шесть часов. Я отправился туда и нашел его там; он запихивал ключ от сундука за спину, когда пробил назначенный час.

-- Не думали ли вы пройдтись пешком в Волверт, сказал он.

-- Конечно, ответил я, - если только вы одобряете это.

-- И очень, был ответ Вемика, - ноги у меня целый день не выходили из-под бюро, и я буду рад расправить их. Теперь я вам скажу, мистер Пип, что у меня будет на ужин. У меня будет духовая говядина, это домашнее приготовление, и холодная жареная курица из копейной; я полагаю она молодая, потому что содержатель кофейной был присяжным несколько дней тому назад по нашим делам, и мы скоро отпустили его. Я напомнил ему об этом, покупая курицу, и сказал: Выберите мне хорошую, старый Британец, потому что, еслибы мы хотели, мы могли бы продержать вас лишний день-другой. Он мне ответил на это: позвольте же мне подарить вам лучшую курицу в моем заведении. Конечно, я ему позволил. Ведь это тоже собственность и еще удобопереносимая. Я надеюсь, вам не противна старость?

Я право думал, что он говорил еще про курицу, пока он не прибавил:

-- Потому что со мною живет старикашка-отец.

Я ему ответил на это, как того требовала вежливость.

-- Так вы еще не обедали у мистера Джагерса? продолжал он, пока мы шли.

-- Нет еще.

-- Он мне это сказал сегодня, когда услышал, что вы будете у меня. Я полагаю, вы получите приглашение завтра. Он намерен просить также и ваших товарищей. Трое их, не правда ли?

Хотя я не привык считать Дремля в числе моих задушевных приятелей, по ответил:

-- Да.

-- Так он намерен просить всю шайку.

Название это мне вовсе не показалось приятным приветствием.

как будто следовавшее замечание подразумевало экономку: - он никогда не запирает на ночь ни одной двери, ни одного окошка.

-- И ни разу его не обокрали?

-- В этом-то и штука! отвечал Вемик. - Он говорит и объявляет всем: хотел бы я видеть человека, который обокрадет меня. Господь с вами, я сам это слышал, слышал сто раз, как он говорил в нашей конторе записным мазурикам: "вы знаете, где я живу, ни одна задвижка там не закладывается, ни один замок не запирается; отчего вы со мною ничего не сделаете? Что жь, не могу соблазнить я вас?" Ни один из них, сэр, не осмелится попробовать, ни из-за денег, ни ради любви к искусству.

-- Они так боятся его? спросил я.

-- Боятся его, сказал Вемик. - Да, я думаю вместе с вами, что они его боятся. Но он хитрит даже и в этом гордом вызове. Серебра там не найдете, сэр. Каждая ложка из британского металла.

-- Так они многого не достанут, заметил я, - еслибы даже они....

-- А, да ему-то достанется много, сказал Вемик, прерывая меня, - и они это знают. Он их всех вздернет на веревку. Он добьется всего, что ему нужно. А трудно сказать, чего не добьется он, если он только заберет себе это в голову.

Я задумался о величии моего опекуна, когда Вемик заметил:

-- Что касается до отсутствия серебра, то это только его естественная глубина. У реки есть своя естественная глубина, и у него есть также своя естественная глубина. Посмотрите на его часовую цепочку. Это настоящая.

-- Такая массивная? сказал я.

-- Массивная? повторил Вемик: - полагаю так. И его часы отличный репетитор; стоят сто фунтов, если они стоят чего-нибудь. Мистер Пип, семьсот воров, в этом городе, знают эти часы, и между ними нет ни одного мущины, ни одной женщины, ни одного ребенка, который бы не признал малейшого колечка в этой цепочке и не бросил бы его как будто оно было раскаленное, еслибы его соблазнили прикоснуться к нему.

В подобных беседах и-потом в разговорах более общих проходило наше время, пока мистер Вемик не дал мне понять, что мы вступили в предместье Волверт.

На мой взгляд, это было соединение переулков, канав и маленьких садиков, которое поражало меня своим мрачным уединением. Дом мистера Вемика был маленький деревянный коттедж, по середине садика, и крыша его была вырезана и расписана на подобие батареи, вооруженной пушками.

-- Это моя работа, сказал Вемик. - Ведь смотрит не дурно, не правда ли?

Я очень расхваливал ее. Я думаю, это был самый маленький домик, какой мне когда-либо случалось видеть, с презатейливыми готическими окошками (более половины из них были глухия) и готическою дверью, такою маленькою, что в нее едва можно было пробраться.

-- Вы видите, это настоящий флагшток, сказал Вемик, - а по воскресеньям я подымаю настоящий флаг. Потом посмотрите сюда. Перейдя через этот мостик, я также подымаю его и прерываю всякое сообщение.

Этот мостик был просто доска, переброшенная через ров фута в четыре шириною и около двух футов глубины. Но приятно было видеть, с какою гордостью он поднял ее и закрепил, улыбаясь, как будто он делал это с особенным наслаждением, не просто механически.

-- Каждый вечер, в девять часов по гриничской обсерватории, стреляет пушка, сказал Вемик; - посмотрите, вот она! И когда вы услышите как она стреляет, я полагаю, вы позволите нашу трескотуху.

-- Потом, сказал Вемик, - позади, а позади затем чтобы не было видно и чтобы не разрушить идеи крепости... у меня правило, если есть идея, так держаться её до конца... Я не знаю, того ли вы мнения....

Я сказал, что конечно.

-- Так позади у меня свинья, несколько кур и кроликов; да вот еще я сколотил сам парниковую раму, как видите, и выращиваю под нею огурцы; за ужином вы сами мне скажете каков мой салат. Итак, сэр, прибавил Вемик, опять улыбаясь и очень важно покачивая головою, - если вы себе представите, что мое местечко осаждено неприятелем, так оно выдержит чорт знает сколько времени, относительно провианта по крайней мере.

Потом ол повел меня в беседку, которая была саженях в четырех от нас; но тропинка к ней извивалась так замысловато, что добраться до нея потребовалось не мало времени. В этом убежище уже поставлены были для нас стаканы. Наш пунш охлаждался в искусственном озере, на окраине которого подымалась беседка. Это озеро с островом по середине, на котором можно было выростить салат на ужин, было совершенно круглое, и Вемик устроил тут фонтан: когда пускали в движение его механизм и вынимали пробку из трубочки, то он бил с такою силой, что пожалуй мог замочить ладонь.

неприятно, если я вас сейчас же представлю старикашке?

Я объявил, что я совершенно готов, и мы отправились в замок. Здесь мы нашли у огня преклонного старика, в фланелевом сюртуке, очень опрятного, веселого, спокойного, за которым, видно было, хорошо смотрели, но который был совершенно глух.

-- Ну, мой старикашка-отец, сказал Вемик, пожимая ему дружески и весело руку, - как поживаете?

-- Исправно, Джон, исправно, отвечал старичок.

-- Это мистер Пип, старикашка, сказал Вемик, - хотел бы я, чтобы вы могли разслышать его имя. Кивните ему головой, мистер Пип; он это очень любит. Кивайте пожалуйста, да скорее!

удовольствия народа.

-- Вы гордитесь им, не так ли, старикашечка? сказал Вемик, смотря на него, с лицом действительно смягченным. - Вот вам поклон один, - и он страшно кивнул ему головою; - вот вам поклон другой, - и он кивнул ему еще ужаснее; - вы это любите, не правда ли? Если вы не устали, мистер Пип, хотя, я знаю, постороннему это очень скучно, кивните ему еще раз. Вы себе представить не можете, как это приятно ему.

Я ему кивнул несколько раз, и он был очень доволен. Мы оставили его - он собирался кормить кур - и расположились за пуншем в беседке, где Вемик сообщил мне за трубкой, что много лет потребовалось ему довести эту собственность до её настоящого совершенства.

-- Она ваша, мистер Вемик?

-- О, да, сказал Вемик, - я приобрел ее по кусочкам. Это моя собственная земля; клянусь Юпитером!

-- Никогда не видал её, сказал мистер Вемик. - Никогда про нее не слыхал. Никогда не видал старикашки. Никогда не слыхал про него. Нет; контора - одна вещь, жизнь домашняя - вещь другая. Когда я ухожу в контору, то оставляю замок позади себя; и когда прихожу в мой замок, то оставляю позади себя контору. Если вам это все равно, то вы меня очень обяжете, делая то же самое. Здесь я не люблю толковать о делах.

Конечно, приличие требовало, чтоб я исполнил его желание. Пунш был очень хорош, и мы сидели, попивая и толкуя, пока время не подошло к девяти часам.

-- Близко подходит к выстрелу, сказал Вемик, откладывая в сторону трубку; - это потеха для старикашки.

Мы отправились в замок; старик уже там разогревал кочергу; это было предварительное приготовление к совершению великой церемонии, и ожидание выражалось в его взорах. Вемик остановился с часами в руках, пока не наступило время взять у старика раскалившуюся докрасна кочергу, и тогда он отправился с нею на батарею. И вот трескотуха разразилась таким выстрелом, что маленький коттедж затрясся, и готов был развалиться как карточный домик, и каждое стекло, каждая чашка в нем задребезжали. Старикашка - я полагаю, его бы взорвало на воздух, еслиб он не ухватился за ручки кресла - закричал с восторгом:

И я принялся кивать ему, буквально до тех пор, пока у меня не зарябило в глазах.

В промежуток времени до ужина Вемик показал мне коллекцию своих достопримечательностей. Большею частию это были все уголовные улики; между прочим перо, которым была написана одна знаменитая подделка, две или три одинаково знаменитые бритвы, несколько локонов и множество рукописных признаний, составленных преступниками после приговора. Мистер Вемик особенно дорожил ими, потому что каждое из них, как говорил он, было ложь от начала до конца. Эти достопримечательности были размещены вместе с фарфоровыми и стеклянными бирюльками, различными вещицами, сработанными самим обладателем музея, и табачными пробками, вырезанными старикашкою. Все они были выставлены в комнате замка, куда я был в первый раз введен и которая служила не только общею гостиной, но и кухней, если можно было так судить по кастрюле, стоявшей у камина, и по медному орнаменту, предназначенному для привески вертела.

Нам прислуживала очень опрятная девочка, которая в продолжение дня ходила за стариком. Когда она накрыла ужин, мостик был опущен, чтобы выпустить ее, и она удалилась на ночь. Ужин был отличный, и хотя замок был подвержен плесени, так что он имел отчасти вкус гнилого ореха, и хотя можно бы еще пожелать, чтобы свинья помещалась подалее, но я остался очень доволен угощением. Моя спальня в маленькой башенке была также удобна; только одно было неудобно: очень тонкий потолок отделял меня от флагштока, так что, когда я лег в постель, мне казалось, будто я должен был балансировать на лбу эту жердь целую ночь.

Вемик рано поднялся поутру, и боюсь, я слышал, как он сам чистил мои сапоги. После этого он принялся работать в саду; и я видел из моего готического окна, как он, для потехи, давал работу старикашке, и кивал ему с необыкновенною любовию. Завтрак был так же хорош, как и ужин, и ровно в половине девятого мы отправились в Литль-Бритен. Вемик постепенно становился все суше и жестче, и его рот стягивался, представляя все более и более подобие щели почтового ящика. Наконец, когда мы пришли в его контору, и он вынул ключ из-под воротника, он глядел так, как будто совершенно забыл про свою собственность в Волверте, как будто и замок, и подъемный мост, и беседка, и озеро, и фонтан, и старикашка сгинули в вечность, с последним выстрелом трескотухи.