Большие ожидания.
Глава L.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава L. (старая орфография)

ГЛАВА L.

Ночью мне перевязали руки раза два или три, и потом еще раз поутру. Моя левая рука была сильно обожжена по самый локоть; но к плечу обжога была менее значительна. Я чувствовал сильную боль, но могло быть еще хуже, еслиб огонь охватил другия части. Правая рука была не так сильно обожжена, и я мог владеть пальцами. Конечно, она была перевязана, но не так неудобно, как левая рука, которую я был принужден носить на перевязке. Я мог носить мое пальто и сюртук как плащ в накидку, застегнув их под шею. Огонь опалил также мои волосы, но не коснулся головы и лица.

Герберт побывал в Гамерсмите, повидался с отцом и вернулся ко мне на нашу квартиру, посвятив остальной день ухаживанью за мною. Он был нежнейшею нянькою, и в определенные часы снимал перевязки, смачивал компрессы в прохлаждающей примочке и прикладывал их с терпеливою нежностию, за которую я благодарил его из глубины сердца.

Сначала, лежа спокойно на софе, я не мог избавиться от преследовавшого меня призрака пламени, шума, суеты и запаха гари. Я забывался на минуту, и меня пробуждали вопли мисс Гевишам, бежавшей ко мне с огненным столбом, возвышавшимся у ней над головою. Мне было труднее бороться с этою умственною болью нежели с сильнейшими физическими страданиями, и Герберт, видя это, всячески старался занять меня чем-нибудь.

Когда я увидел Герберта, разумеется, мой первый вопрос был, все ли благополучно "на низовье реки? Он ответил мне утвердительно, с полною уверенностию, и мы не обращались к этому предмету до самого вечера. Но тогда Герберт, переменив мне компрессы, почти в потемках, слабо освещаемых огнем камина, сам обратился к нему.

-- Я вчера, Гендель, просидел с Провисом целые два часа.

-- Где же была Клара?

-- Бедное создание? сказал Герберт. - Она целый вечер, все бегала то вверх, то вниз к своему понуре. Он долбил постоянно в пол, как только уходила она с его глаз. Я полагаю, долго он теперь не продержится. Ром да перец, перец да ром, я думаю, скоро положат конец этому долблению.

-- И тогда, Герберт, вы женитесь?

-- Как же я могу иначе взять на попечение мое милую девочку? Положите, мой милый друг, вашу руку на спинку софы, а я присяду и стяну понемножку перевязку, так что вы и не заметите, как она у вас сойдет. Я заговорил о Провисе; знаете ли, Гендель, он становится лучше?

-- Я говорил вам, самому мне показалось, будто он стал понежнее, когда я видел его в последний раз.

-- Да, вы это говорили. И это совершенная истина. Вчера вечером он был очень сообщителен и передал мне. несколько подробностей о своей жизни. Помните, он упоминал здесь об одной женщине, с которою было у него много горя... Что, я разбередил вам?

Я вдрогнул, но не от прикосновения его, я вздрогнул от его слов.

-- Я было забыл об этом, Герберт, но теперь я при* помнил, как вы заговорили об этом.

-- Провис разказывал мне эту часть своей жизни, и мрачная была эта часть. Хотите я вам разкажу ее? Или теперь это утомит вас?

-- Сделайте милость, разкажите. Все до слова!

Герберт наклонился ко мне, чтобы поближе посмотреть на меня, как будто мой ответ был слишком поспешен и нетерпелив.

-- Ваша голова холодна, сказал он, прикоснувшись к ней.

-- О да! сказал я: - передайте же мне, что говорил вам Провис, любезный Герберт.

-- Кажется, начал Герберт, - перевязка удалась как нельзя лучше. Теперь я кладу вам холодный компресс; ведь неприятно сначала, мой бедный друг, не правда ли? Но вот сейчас же сделается вам полегче. Кажется, женщина эта была молодая и очень ревнивая и мстительная, мстительная, Гендель, до последней крайности.

-- До какой последней крайности?

-- Да хоть убить человека. Что чувствуете вы холод на больном месте?

-- Пожалуй, это дело и не заслуживает страшного названия душегубства, сказал Герберт. - Но за душегубство ее судили, и мистер Джагерс защищал ее, и слава этой защиты сделали его известным Провису. Жертвою была другая женщина, и борьба происходила в сарае. Кто начал ее, ведена ли она была честно или нет, все это неизвестно; но как она кончилась, в этом сомневаться никто не мог, потому что другая женщина была найдена задушенною.

-- Что же, женщину эту нашли виновною?

-- Нет, она была оправдана, мой бедный Гендель... Я опять разбередил вам...

-- Герберт, не возможно быть нежнее вас. Ну, что же далее?

-- У Провиса от этой молодой женщины, которую оправдали, был ребенок, и Провис очень любил этого ребенка. В тот же самый вечер, как предмет её ревности был задушен, как я говорил вам, эта молодая женщина явилась к Провису на одну минуту и поклялась ему, что она сгубит ребенка, который был у нея и что он никогда не увидит его более, и исчезла... Теперь с самою худою рукой мы покончили, и она лежит спокойно на перевязи; остается еще правая рука, но это работа легкая. В потемках мне это легче делать, моя рука тверже, потому что я невижу так ясно обожженного места. Не тяжко ли вам дышать, мой друг? Вы, мне кажется, дышете слишком часто.

-- Может быть, Герберт. Что же женщина исполнила свою клятву?

-- Здесь начинается самая мрачная сторона жизни Провиса. Она ее исполнила.

-- То-есть это он так говорит.

-- Разумеется, мой милый друг, отвечал Герберт с удивлением и наклоняясь ко мне, чтобы ближе посмотреть на меня. - Это все он говорил мне. Я об этом ни от кого другого не слышал.

-- Конечно, нет.

-- Теперь, продолжал Герберт, - Провис не говорит, худо ли хорошо ли он обращался с матерью ребенка, только она провела с ним вместе около пяти лет этой несчастной жизни, которую он нам здесь описывал, и кажется он чувствовал к ней жалость и был снисходителен. Боясь, чтоб его не заставили донести о гибели этого ребенка и сделаться виновником её смерти, хоть и жаль ему было ребенка, он скрылся и не являлся к суду, где говорили о нем неопределенно как о человеке, из-за которого началась эта ревность. После её оправдания, она исчезла, и таким образом он потерял и ребенка, и его мать.

-- Я хочу спросить...

воспользовался этим, чтобы держать его в черном теле. Я видел вчера ясно, что это особенно усиливало ненависть к нему Провиса.

-- Я хочу знать положительно, Герберт, сказал я, - говорил ли он вам, когда все это случилось?

-- Положительно? Дайте же мне припомнить, что он об этом говорил. Его собственные слова были: "лет двадцать тому назад, и почти сейчас после того, как я сошелся с Комписсоном." Сколько вам было лет, когда вы с ним встретились на вашем кладбище?

-- Я думаю седьмой год.

-- Он заметил, что это случилось года три, четыре перед тем. Вы ему напоминали собою его маленькую девочку, которой он трагически лишился, и которая была бы тогда почти одних с вами лет.

-- При огне, отвечал Герберт, подходя ко мне ближе.

-- Смотрите же на меня.

-- Я смотрю на вас, друг мой.

-- Вы не думаете, что у меня горячка, или что мозг мой помутился от вчерашняго случая?

-- И, нет, мой друг, сказал Герберт, смотря на меня пристальнее. - Вы разгорячились немножко; но вы совершенно владеете собою.

-- Я это знаю. А ведь человек, которого мы укрываем на низовье реки - отец Эстеллы.