Большие ожидания.
Глава LII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава LII. (старая орфография)

ГЛАВА LII.

Из Литль-Бритена я отправился с чеком в кармане к брату мисс Скифинс, счетчику, и брат мисс Скифинс, счетчик, сейчас пошел к Кларикеру и привел сего Кларикера ко мне, и я имел несказанное удовольствие сейчас же покончить с ним дело. Это было единственное хорошее дело, которое я сделал и повершил окончательно, с тех пор как возымел большие ожидания.

Кларикер уведомил меня при этом случае, что дела фирмы постепенно подвигались вперед, что теперь ему открывается возможность основать небольшой дом на Востоке, чего необходимо требует расширение торговой деятельности, и что Герберт, как партнер, отправится туда и примет на себя управление этим домом. Я увидел таким образом, что я должен приготовиться к разлуке с моим другом; я чувствовал, как будто мой последний якорь обрывался, и что скоро я сделаюсь игрушкою ветров и волн.

Но я был награжден радостью Герберта, который, возвратясь домой в этот вечер, передал мне обо всех этих переменах, мало подозревая, что он не сказал мне тут ничего нового. Он строил воздушные планы, как повезет он Клару Барле в волшебную страну Тысячи и Одной Ночи, и как я приеду к ним с караваном верблюдов, и как мы все отправимся по Нилу и будем видеть чудеса на каждом шагу. Не увлекаясь моим собственным участием в этих блистательных планах, я видел, что дорога перед Гербертом быстро расчищалась, и что если только старый Бил Барле останется по прежнему верен своему перцу и рому, его дочь вскоре будет обезпечена и счастлива.

Наступал месяц нарт. Моя левая рука, хотя и не показывала худых признаков, но подживала так медленно, что я до сих пор еще не мог надеть на себя сюртука. Правая рука поджила порядочно, и хотя она была обезображена, но могла действовать.

В понедельник поутру, когда мы с Гербертом сидели за завтраком, я получил по почте следующее письмо от Вемика.

"Валверт.

"Сожгите, как только прочтете. В начале недели, примерно в середу, вы можете сделать то, что вы знаете, если вы только расположены попытаться. Теперь сожгите."

Я показал записку Герберту и бросил ее в огонь, заучив её содержание наизусть. Мы задумались что делать; моя больная рука представлялась важным препятствием, которое нельзя было отодвинуть в сторону.

-- Я думал об этом много, сказал Герберт, - и полагаю, у меня есть план получше нежели нанимать лодочника. Возьмем Стартопа. Он добрый малый, мастер грести, любит нас, восторженник и человек благородный.

-- Я уже о нем думал не раз.

-- Но что же мы ему скажем, Герберт?

-- Сказать ему нужно очень немного. Пусть он предполагает, что это так себе одна фантазия, которую должно однако держать в тайне до утра: тогда объявим ему, что есть причины спустить Провиса на корабль и удалить из Лондона. Вы поедете с ним?

-- Без всякого сомнения.

-- Куда?

После многих размышлений, мне казалось, что было все равно, какой бы ни выбрать порт, Гамбург, Роттердам, Антверпен, - место тут ничего не значило, - главное было выпроводить его из Англии. Первый иностранный пароход, на который мы наткнемся, сделает наше дело. Моя мысль всегда была спустить его по реке в лодке, разумеется за Гревезенд. Это было место критическое для всяких разспросов и досмотров, если только бывало подозрение. Иностранные пароходы оставляли Лондон при полноводье, и мой план был спуститься по реке с предшествовавшим приливом и притаиться в каком-нибудь тихом местечке, и потом пристать к которому-нибудь из них. Разчитать время, когда подъедет пароход к тому месту, где мы будем выжидать его, было не трудно; стоило только собрать предварительно сведения.

Герберт согласился на это, и после завтрака мы сейчас же отправились хлопотать по этому делу. Мы нашли, что гамбургский пароход лучше всего соответствует нашей цели, и преимущественно на нем сосредоточили наши мысли. Но мы заметили также, какие другие иностранные пароходы оставляют Лондон с тем же течением, и совершенно затвердили их форму и цвет. Потом мы разстались на несколько часов. Я отправился за паспортами, Герберт к Стартопу на его квартиру. Мы оба исполнили наше дело без всяких препятствий, и сошлись около часу передать друг другу, что все покончено. Я был готов с моими паспортами; Герберт видел Стартопа, и тот с охотою обещал присоединиться к нам.

Мы положили, что они вдвоем будет грести, а я править рулем; наш приятель будет сидеть спокойно; скорость не была для нас особенно важна. Мы условились также, чтобы Герберт, возвращаясь домой к обеду, зашел на Мельничный Пруд, и приготовил Провиса, как ему сойдти вниз в середу у спуска ближайшого к дому, - как только завидит нас, но не прежде, - и чтобы все распоряжения с ним он покончил в этот же понедельник вечером и потом не сносился с ним до того самого времени, как мы примем его на лодку.

Мы оба хорошо условились насчет этих предосторожностей, и я отправился домой.

Отпирая дверь моей квартиры, я нашел в ящике письмо, адресованное ко мне, - письмо очень грязное, хотя не дурно написанное. Оно было кем-то принесено по выходе моем из дома, и содержание его было следующее:

"Если вы не боитесь прибыть на старое болото сегодня или завтра вечером, в девять часов, к маленькому домику у шлюза, возле известковой печи, так приходите. Если вы хотите узнать что-нибудь о вашем дяде Провисе, приходите, не теряя времени и не говорите никому об этом. Вы придти одни. Принесите с собою эту записку."

Довольно тягости было у меня на уме и без этого странного письма. Я решительно не знал, что мне было теперь делать. И хуже всего, что я должен был решиться сейчас же, а не то я пропустил бы послеобеденный дилижанс, который привезет меня вовремя к сегодняшнему вечеру. Я и не мог думать о том, чтоб отправиться туда завтра вечером; это было слишком близко к условленному времени для побега. И потом, как мне было знать! предлагаемое сведение могло именно относиться до побега.

Будь у меня, поболее времени для размышления, я полагаю, что я все-таки бы отправился. Но теперь, не имея решительно времени, раздумывать - мои часы указывали мне, что дилижанс тронется через полчаса, - я решился немедленно ехать. Конечно, я бы не поехал, если бы тут не упоминалось о моем дяде Провисе; но именно то обстоятельство, что это письмо пришло после записки Вемика и всех утренних приготовлений, заставило меня решиться.

сообщая ему в ней, что так как я скоро уезжал, сам не зная как на долго, то я решился лично удостовериться каково здоровье мисс Гевишам. Я едва имел время надеть мой сюртук, запереть комнаты и добежать до дилижанса. Я взял себе место внутри кареты, и пришел в себя не прежде как меня порядком порастрясло в этой карете, где я сидел по колено в соломе.

Действительно, я был сам не свой с тех пор как получил это письмо; оно решительно отуманило меня после нашего утренняго спеха. Утром я был очень взволнован: хотя я уже долго и нетерпеливо ожидал условленного намека от Вемика, но он явился совершенным сюрпризом. Тут я начал дивиться себе, как попал я в дилижанс и имел ли я достаточный повод быть в нем, и не лучше ли было выйдти из него и отправиться сейчас же назад, оставив без внимания анонимное сообщение: короче, я проходил через все степени противоречия и нерешительности, обыкновенно осаждающия людей торопящихся. Но имя Провиса взяло над всем верх. Я разсуждал, что если он подвергнется какой-нибудь опасности через мою нерешительность, то прощу ли я это себе потом?

Уже было темно, когда мы приехали; переезд мне показался очень длинен и утомителен. Избегая Синяго Кабана, я остановился в другом трактире, не столь знаменитом, и заказал себе обед. Пока его приготовляли, я отправился в Сатисехаус и спросил о мисс Гевишам; она все еще была больна, хотя думали, что ей несколько лучше.

лысиной оказал мне эту услугу. У нас завязался разговор, и он угостил меня моею же собственной историею, конечно не упустив в ней главной черты, что Пембльчук - мой первый благодетель и виновник моего счастья.

-- Знаете вы этого молодого человека? сказал я.

-- Знаю ли я его? повторил трактирщик. - Да, с тех пор, как его еще от земли не видать было.

-- Бывает он иногда в этом околотке?

-- Да, бывает иногда, сказал трактирщик, - у своих важных покровителей и воротит нос от человека, который вытащил его.

-- То-есть человек, о котором я говорю, сказал трактирщик: - это мистер Пембльчук.

-- Ну, а к другим он также не благодарен?

-- Без всякого сомнения, он был бы такой же не благодарный и перед другими, еслибы был случай, отвечал трактирщик, но случая нет. И знаете почему? Потому что один Пембльчук все для него сделал.

-- И это Пембльчук сам разказывает?

-- Но говорит ли он что-нибудь об этом?

-- Послушать его, сэр, что он говорят об этом, сказал трактирщик, - так право кровь стынет.

Я подумал: "А Джо, милый Джо, вы никогда об этом не говорите. Долготерпеливый, любящий Джо, вы никогда не жалуетесь. Ни вы также кроткая Биди!"

-- Аппетиту у вас нет, после вашего приключения, сказал трактирщик, поглядывая намою подвязанную руку. - Попробуйте кусочек понежнее.

Никогда еще не чувствовал я так глубоко мою неблагодарность перед Джо, как теперь, сравнивая его с медным лбом Пембльчуком. Чем лживее он был, тем искреннее представлялся мне Джо; чем подлее он был, тем благороднее представлялся мне Джо.

Просидев часа два над огнем в моих думах, я почувствовал, что сердце мое смирилось, наконец бой часов пробудил меня из моей думы, не разогнав однакоже ни моего уныния, ни угрызений моей совести; я встал, застегнул мой сюртук и вышел. Я искал перед этим в моих карманах письмо, чтобы взглянуть на него еще раз; не не мог его найдти, и безпокоился думая, что я его верно обронил в дилижансе. Я знал однакоже очень хорошо, что условленное место было маленький домик у шлюзов, возле известковой печи, на болоте, и назначенный час - девять. Времени оставалось уже не много, и я поспешил на болото.