Большие ожидания.
Глава LIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава LIII. (старая орфография)

ГЛАВА LIII.

Ночь была темная, хотя полный месяц взошел, когда я оставил за собою загороженные поля и вышел на болото. За черным горизонтом виднелась полоса ясного неба, которая едва могла вместить в себе расплывшуюся красную луну. Через несколько минут она поднялась из этого светлого места и исчезла за громадами облаков.

Ветер печально завывал, и на болотах было страшно как грустно. Для человека небывавшого здесь они показались бы невыносимы; даже мне было так тяжело, что я медлил, почти решаясь повернуть назад. Но мне они были хорошо известны; я нашел бы дорогу здесь, еслибы ночь была еще гораздо темнее. Раз придя сюда, я не имел уже повода возвращаться. И таким образом, явившись сюда поневоле, я принужден был также поневоле идти далее.

Я шел не по тому направлению, где находился мой прежний дом, и также не по той линии, по которой мы преследовали каторжников. Отдаленные плашкоты оставались у меня назади, и хотя я мог различить вдалеке за песчаною косой знакомые огни, но я мог видеть их только сзади. Я знал известковую печь также хорошо как и старую батарею, но оне были на разстоянии нескольких миль одна от другой, так что еслибы в эту ночь огни были зажжены на этих двух пунктах, то длинная полоса темного горизонта разделяла бы эти две светящияся точки.

Сначала мне приходилось запирать за собой калитки и останавливаться, выжидая пока скотина, лежавшая поперек тропинки, по насыпи, подымется и исчезнет в траве и камышах болота. Но вскоре я остался единственным живым существом посреди этой пустыни.

Прошло еще полчаса, и наконец я очутился возле печи; известка обжигалась в ней лениво, отделяя удушающий запах, но разложенный огонь был оставлен; работников не было видно. Возле находилась небольшая каменоломня; дорога моя лежала через нее, и я заметил по лежавшим инструментам и тележкам, что там работали в этот день.

Выйдя опять на болото из этой пещеры, через которую пролегала моя тропинка, я увидел свет в старом домике у шлюза. Я ускорил мои шаги и постучался в дверь. Пока я ожидал ответа, я имел время оглядеться и заметить, как шлюз был запущен и сломан; деревянный домик, с черепичною кровлей, едва ли мог служить надежным кровом от непогоды; грязь и выступавшая вода были покрыты известью, и удушающий пар из печи подбирался ко мне словно привидение. Все это я успел разглядеть, а ответа еще не было. Я постучался опять, нет ответа; я попробовал задвижку.

Задвижка поднялась под моею рукой и дверь отворилась. Заглянув внутрь, я увидел на столе зажженную свечку, скамью и матрас на складной кровати. В комнате были полати; я кликнул "есть кто-нибудь там?" но никто не отвечал. Я посмотрел на мои часы: была уже половина десятого; я кликнул опять: "есть тут кто-нибудь?" ответа все не было; я вышел за дверь, не решаясь что делать.

Вдруг полился дождь. Не видя перед собою ничего, я вернулся назад в домик и остановился в дверях под навесом, смотря в ночную мглу. Раздумывая, что верно тут был кто-нибудь недавно и должен вернуться вскоре, иначе не оставили бы зажженной свечки, я захотел посмотреть, как много нагорел фитиль; я подошел к столу и взял в руки свечку, как вдруг кто-то загасил ее, и я почувствовал, меня захватили на аркане, который был заброшен на меня сзади через голову.

-- А! теперь-то, закричал чей-то голос, с проклятием, - вы попались мне.

-- Это что такое, завопил я барахтаясь, - кто это? Помогите, помогите, помогите!

Руки мои были притянуты к бокам, и моя больная рука была так сильно прижата, что я чувствовал нестерпимую боль. Кто-то зажимал мне рот то сильною рукой, то сильною грудью, чтобы заглушить мои крики, и чувствуя на лице чье-то горячее дыхание, я тщетно боролся в темноте, между тем как меня привязывали плотно к стене.

-- Ну, теперь, сказал тот же самый голос с новым проклятием, - пикните еще раз, и я с вами сейчас же покончу!

Ослабелый от боли, пораженный нечаянностью, и вполне сознавая однакоже, как легко было привесть в исполнение такую угрозу, я замолк и старался по возможности высвободить мою руку. Но она была слишком плотно привязана. Я чувствовал, моя обожженная рука словно кипела в огне.

Совершенная темнота, заместившая теперь в этой комнате полумрак ночи, показала мне, что человек закрыл ставень. Пошаря в потемках, он нашел кремень и огниво, которых искал, и начал высекать огонь. Я напрягал мое зрение, следя за искрами, падавшими на трут, на который он постоянно дул, держа в руке лучину; но я мог уловит, и то лишь мгновенно, его губы и синий конец лучины. Трут был сыр, - что в этом месте было не удивительно - и искры гасли одна за другою.

Человек не торопило? и продолжал высекать огонь. Искры падали обильным потоком вокруг него, я мог видеть его руки и некоторые черты на его лица, я мог разглядеть, что он сидел нагнувшись над столом, и только. Вот я опять увидел его синия губы, как тяжело дули оне на трут, и вдруг занялось пламя и осветило передо мною Орлика.

Я сам не знаю, кого я ожидал встретить здесь, - только никак не его. Увидев его, я почувствовал, что я действительно был в опасном положении и не спускал с него глаз.

Не торопясь, он засветил свечку горевшею лучиной, бросил ее на пол и затоптал. Потом он поставил свечку на стол подалее от себя, так что он мог меня видеть, и сел на стол, сложа руки и смотря на меня. Тут я увидел, что был привязан к крепкой, почти вертикальной лестнице, которая была утверждена тут в нескольких дюймах от стены и служила подъемом на полати.

-- Что, сказал он, когда мы оглядели друг друга, - попался!

-- Развяжите меня! Пустите меня!

-- Все в свое время! ответил он: - я вас отпущу, я вас спущу к месяцу и звездам. Все в свое время.

-- А вы не знаете? сказал он, бросая на меня убийственный взгляд.

-- Зачем накинулись вы на меня в потемках?

-- Потому что я намерен все это дело справить сам. Один сбережет тайну лучше двоих. Вы ворог, ворог вы мой!

Он так злобно наслаждался созерцанием меня, сидя на столе, сложа руки и кивая головой, что меня проняла дрожь. Я следил за ним молча, он протянул руку в угол и достал ружье с медною оправой.

-- Знаете вы это что? сказал он, прицеливаясь в меня. - Помните, где вы его видели прежде? Да говорите же, волчонок!

-- Помню, ответил я.

-- Вы отбили у меня это место. Что, ведь так? Говорите же?

-- Что же мне было делать?

-- Довольно бы ужь и этого одного. А есть и другое. Как только вы смели стать между мною и девушкой, которая полюбилась мне?

-- Когда это было?

-- Когда этого не было? Завсегда вы перед нею порочили старого Орлика.

-- Сами вы себе заслужили худую славу. Я бы не мог повредить вам, еслибы вы не повредили себе сами.

-- Вы лгун. Вы все старания готовы употребить и истратить гибель денег, только бы спровадить меня из этой стороны. Что, не правда? сказал он, повторяя мои слова сказанные Биди, при последнем свидании. - Теперь я вам скажу одну вещь. Никогда еще может-быть для вас не было так важно спровадить меня отсюда, как в этот вечер. Да, хотя это и стоило бы в двадцать раз более всех ваших денег до единого фаринга!

Он погрозил мне своим тяжелым кулаком, оскаливая зубы, как тигр, и я чувствовал, что то была горестная истина.

-- Что нужно? сказал он, тяжело стукая кулаком по столу, и приподымаясь, ятобы придать своим словам еще более силы: - мне нужна жизнь ваша!

Он наклонился вперед, пяля на меня глаза, медленно провел своею разжатою рукой по губам, словно у него слюньки текли на меня, и сел опять.

-- Вы всегда становились Орлику поперек дороги, еще когда выбыли ребенком. Вот, постойте, в этот вечер я спроважу вас. Считайте себя покойником.

Я чувствовал, что я стоял на краю могилы. Я окинул взглядом мой капкан, ища какой-нибудь возможности спастись; но не было никакого спасения.

-- Этого еще мало, сказал он, складывая опять свои руки. - От вас не останется на земле ни тряпочки, ни косточки. Я ваше тело положу в печь. Таких, как вы, я двух снесу на моих плечах, и пусть люди гадают, что хотят про вас, ничего не узнают.

Мой ум с непостижимою быстротой окинул все последствия такой смерти: отец Эстеллы будет думать, что я оставил его; его схватят, и он умрет, обвиняя меня; даже Герберт усумнится во мне, сравнив оставленное мною письмо с действительным фактом, что я заходил только на минуту к мисс Гевишам; Джо и Биди никогда не узнают, как я в этот вечер сожалел о моем поведении; никто никогда не узнает, что я выстрадал, как я хотел остаться всем верен, через какую агонию я перешел. Смерть, так близко ожидавшая меня, была страшна; но для меня еще страшнее было опасение, что не добром помянут меня после моей смерти. Мысли мои так быстро сменялись, что я провидел даже, как будут презирать меня нерожденные поколения - дети Эстеллы и их дети, пока слова этого мерзавца еще были у него на языке.

Мне пришло на мысль кликнуть опять помощь, хотя лучше всякого знал, как уединенно было это место и как мало было тут надежды на помощь. Но пока он сидел, наслаждаясь моими мучениями, меня поддерживала моя ненависть к нему, которая замыкала мне уста. Прежде всего я решил, что не стану умолять его, и умру, оказывая ему до конца сопротивление, хотя бы оно было и очень слабо. Как ни были смягчены мои мысли о прочих людях в этой жалкой крайности, как ни смиренно молил я небо о прощении, как ни разжалобилось мое сердце при мысли, что я не простился и никогда не прощусь с людьми, дорогими мне, не объяснюсь с ними, не вымолю сострадания их к моим прежним ошибкам; все-таки, еслиб я, умирая, мог убить его, я убил бы его.

Он был пьян, и его глаза покраснели и налились кровью. На шее у него висела жестяная фляжка, как в прежнее время я видал у него болтался узелок с его обедом. Он поднес фляжку к губам, и хватил из нея огненный глоток; я почувствовал запах крепкого спирта, и лицо его, я заметил, зарделось.,

-- Волчонок, сказал Орлик, складывая опять свои руки, - старый Орлик поразкажет вам кое-что. Ведь это я прихлопнул вашу злую сестру.

Опять мой ум с прежнею непостижимою быстротой представил себе всю историю этого нападения на мою сестру, её болезнь, её смерть, прежде нежели его медленный, запинавшийся язык успел сочленить эти слова.

-- Так это были вы, негодяй! сказал я.

-- А я вам скажу, что это было ваше дело; я вам скажу, из-за вас это было сделано, ответил он, схватывая ружье и ударяя прикладом в воздух, отделявший меня от него. - Я подобрался к ней сзади, как сегодня я подошел к вам. И хватил ее! Я ее оставил, считая ее мертвою; и будь тогда известковая печка так близко как теперь, не ожила бы она опять. Но не старый Орлик это сделал, а вы. Вас баловали, а его дразнили. Дразнили да еще поколотили старого Орлика. Что? Теперь вы расплатитесь за это. Вы это сделали, и за это вы теперь расплатитесь.

Он выпил еще глоток и стал еще свирепее. Я видел, он так наклонил фляжку, что вероятно в ней оставалось уже немного. Я очень хорошо понимал, что он раздражал себя водкой, для того чтобы доканать меня. Я знал, что каждая капля, остававшаяся в ней, была каплею моей жизни; я знал, что когда я обращусь в тот же пар, который несколько времени тому назад подбирался ко мне, как мое привидение, предостерегавшее меня, он сделает то же самое, как и после случая с моею сестрой, поспешит в город и будет таскаться там и пить во всех кабаках, чтобы все его видели. Мой быстрый ум следовал за ним в город, Представлял себе улицу и его посреди нея, противопоставляя её освещению, её движению, уединенное болото и белый пар, носившийся над ним, и в который я сам скоро обращусь.

Я не только мог сосредоточить несколько лет, пока он говорил каких-нибудь дюжину слов, но все, что он говорил мне, рисовалось передо мною картинами. В разстроенном состоянии моего мозга, я видел каждое место, о котором я вспоминал, каждого человека, который приходил мне на мысль. Не было бы возможности преувеличить живость этих образов, и все-таки мое внимание было так приковано к нему все это время - кто свел бы глаза с тигра, сейчас готового вспрыгнуть на вас! - что я замечал наималейшее движение его пальцев.

Потянув из фляжки, он встал с скамейки, и отодвинул стол в сторону. Потом он взял свечку и, прикрывая ее своею душегубскою рукой, чтоб отбросить на меня весь свет, остановился передо мною, смотря на меня и наслаждаясь зрелищем.

-- Волчонок, я вам скажу еще что-то. Ведь это на старого Орлика вы наткнулись на вашей лестнице в ту ночь.

И вот я видел теперь лестницу с потушенными фонарями. Я видел тень тяжелых перил, которую отбрасывал на стене фонарь сторожа. Я видел комнаты, которые уже не суждено было мне более видеть; вот одна дверь полуотворена, другая дверь затворена, вокруг мебель.

-- А зачем старый Орлик туда попал? Я скажу вам, волчонок, еще кое-что. Вы с нею выжили меня из этой стороны; я пошел к новым товарищам и новым хозяевам. Они вот пишут за меня письма, когда бывает мне нужно. Слышите? пишут за меня письма, волчонок! И ни шут-то они пятидесятью почерками, а не одним, как вы, подлецы. Я твердо положил лишить вас жизни, когда вы еще были здесь на похоронах вашей сестры. Я все не находил еще случая, как залучить вас, и присматривал за вами, чтоб узнать, как и куда вы ходите. Старый Орлик сказал себе: ужь как-нибудь да доберусь до него. Что же! слежу я за вами, да и накрываю вашего дядю Провиса. Э? Что?

Берег Мельничного Пруда, Чинков бассейн, Старый Зеленомедный Канатный Завод так ясно, так живо представились мне! Провис в своих комнатах, хорошенькая Клара, добрая женщина хозяйка, старый Бил Барле на спине, все пронеслось будто по быстрой реке моей жизни, стремившейся теперь в море вечности!

-- У вас там дядюшка завелся! Я знал вас у Гарджери, когда вы были такой щенок, что я мог бы придушить вас двумя пальцами (и не раз хотел я это сделать, как вы шатались здесь под дубками по воскресеньям); дядюшек у вас тогда не было никаких. Но когда старый Орлик услышал, что ваш дядя Провис, по всей вероятности, носил железную подвязку, которую старый Орлик поднял на этом болоте, много лет тому назад, и которою хватил он потом вашу сестру, как быка, да и вас хватит - э?.. Когда он услышал... э?

Посреди этого дикого глумления, он поднес свечку так близко ко мне, что я повернул мое лицо в сторону, чтобы сберечь его от пламени.

-- А! закричал он с хохотом, повторяя то же самое движение: - обожженный ребенок боится огня! Старый Орлик знает, что вы обожглись, старый Орлик знает, как вы хотите спровадить отсюда вашего дядю Провиса, старый Орлик не уступит вам; он наверное знал, что вы сюда придете! Теперь я вам скажу еще кой-что, волчонок, да тем и покончу. Есть люди, которые не уступят и вашему дяде Провису, как Орлик не уступит вам. Берегись он их, когда потеряет своего племянничка, когда от милой роденьки не останется ни тряпочки, ни косточки. Есть люди, которые не могут да и не хотят потерпеть, чтобы Магичь - и имя-то его я знаю! - жил с ними в одном месте; они получали о нем самые верные сведения, пока он жил в другой земле, и смотрели, чтоб он не оставил её и не напакостил им. Может-быть эти-то люди и пишут на пятьдесят различных почерков, а не на один, как вы, подлецы. Берегись, Магич, Комписона и виселицы.

Он опять сунул мне в лицо свечку, опалил мне лицо и волосы, ина мгновение ослепил меня; повернув ко мне свою широкую спину, он снова поставил свечку на стол. Я мысленно молился и был вместе с Джо, Бидди и Гербертом, пока он не повернулся ко мне опять.

Между столом и противуположною стеною, было свободного места несколько футов. В этом промежутке он расхаживал взад и вперед. Его огромная сила обнаруживалась еще резче, когда он ходил таким образом переваливаясь, опустив руки по бокам и поглядывая на меня изподлобья. У меня уже не оставалось ни песчинки надежды. С дикою быстротой сменялись мои мысли, с чудною силой рисовались мне передо мною картинами; я мог ясно понять, что еслиб он не решился погубить меня, неведомо от всех, через несколько минут, то никогда не объявил бы он мне того, что разказал мне теперь.

Вдруг он остановился, вынул пробку из фляжки и бросил ее прочь. Как ни была она легка, но мне слышалось, что она упала словно свинец. Медленно пропускал он глотки, наклоняя все более и более фляжку; теперь он уже не глядел на меня. Последния капли водки он вылил на ладонь и слизал их. Потом, в страшном спехе и с ужасными проклятиями, бросил он от себя фляжку и остановился; в следующую минуту я увидел в руке его тяжелый молот с длинною ручкой.

Я не забыл принятого мной решения; и не произнося ни одного слова напрасной мольбы, заревел сколько у меня хватило силы, и принялся барахтаться. Я мог только двигать головой и ногами, но я боролся ими со всею моею мощью, какой до сих пор я не подозревал в себе. В ту же самую минуту я услышал крики мне в ответ, увидел человеческия фигуры и свет в дверях; и Орлик вдруг прыгнул через стол и исчез в ночной мгле.

Когда я очнулся, я почувствовал, что лежу на полу развязанный, в том же самом месте, и голова моя покоилась на чьем-то колене, глаза мои были обращены к лестнице, к которой я был привязан, - они открылись на нее, прежде нежели я ее увидел, - и приходя постепенно в сознание, я уверился, что я был еще в том же самом месте, где лишился сознания.

При этих словах, ко мне наклонилось лицо человека, который поддерживал меня: и я увидел, это был...

-- Герберт! Боже милостивый!

-- Тише, сказал Герберт. - Помаленьку, Гендель. Не горячитесь.

-- И наш старый товарищ Стартоп! закричал я, когда и он нагнулся ко мне.

Этот намек заставил меня привскочить, но я опять упал от боли в руке.

-- Время еще не ушло, Герберт? Который у нас день нынче? Как долго я оставался здесь?

У меня родилось странное и сильное подозрение, что я оставался тут долгое время - целые сутки - двое суток - более.

-- Время еще не ушло; сегодня все еще понедельник.

-- И у вас еще целый день завтра, вторник, для отдыха, сказал Герберт. - Но вы.не можете удержаться от стона, мой милый Гендель. Что у вас болит? Можете вы стоять?

-- Да, да, сказал я, - я могу ходить, у меня болит только рука.

Они обнажили ее и сделали с нею что могли. Она очень распухла и была сильно воспалена, так что я едва мог вытерпеть прикосновение к ней. Они разорвали свои платки, чтобы сделать свежую перевязку, и осторожно повесили ее на перевязь, чтобы как-нибудь добраться до города и достать там какой-нибудь примочки. Несколько минут спустя, мы, заперев дверь темного домика у шлюза, проходили через каменоломню на возвратном пути. Трабов мальчик, который уже превратился в рослого молодого, шел впереди нас с фонарем: этот-то свет я и увидел в дверь. Но луна теперь поднялась в небе часа на два выше нежели как я видел ее в последний раз, и хотя ночь была дождливая, но на дворе было светлее. Белый пар известковой печи уходил от нас, когда мы миновали ее; и я мысленно возсылал мои благодарения Богу, как прежде я мысленно молился.

После долгого упрашивания Герберта разказать мне, как явился он мне на выручку, чего - он никак было не хотел исполнить, уговаривая меня успокоиться. Я узнал, что я впопыхах обронил распечатанное письмо на нашей квартире, где он его нашел, воротившись домой, вскоре после моего ухода, вместе с Стартопом, которого он встретил на улице. Тон этого письма возбудил его подозрения, тем более что оно не согласовалось с поспешною запиской, которую я для него оставил. После четверти часа размышления, его безпокойство еще увеличилось, и он отправился в контору дилижансов вместе с Стартопом, который вызвался сопровождать его, чтоб осведомиться, когда отходил следующий дилижанс. Узнав, что послеобеденный дилижанс уже ушел, и видя, что его безпокойство перешло в совершенную тревогу при новых препятствиях, он решился отправиться на почтовых: таким образом он с Стартопом прибыли к Синему Кабану, вполне надеясь найдти там меня или услышать обо мне, но обманувшись в своем разчете, они пошли к мисс Гевишам, где и потеряли мой след. После этого они возвратились В гостиницу (вероятно, около того времени, как я выслушивал местный вариант моей собственной истории), чтобы подкрепиться и найдти себе проводника на болото. Между зеваками у ворог Кабана, случился мальчик Траба, верной своей старой привычке попадаться везде, где ему не следовало быть; Трабов мальчик видел, как я проходил от мисс Гевишам к трактиру, где я обедал. Таким образом Трабов мальчик попал в их провожатые, и с ним они пришли к домику у шлюзов, но по дороге через город, от которой я уклонился. На пути, Герберт размыслил, что меня в самом деле могли вытребовать туда по какому-нибудь делу, касавшемуся безопасности Провиса, и что всякое по стороннее вмешательство могло только повредить делу; поэтому он оставил своего провожатого и Стартопа на краю каменоломни, а сам один отправился далее и обошел потихоньку домик раза два три, стараясь узнать все ли там благополучно. Он ничего не мог разслышать кроме неясных звуков, произносимых чьим-то грубым голосом (это именно было тогда, когда мое воображение так сильно работало); он даже начинал сомневаться, был ли я там действительно, как вдруг я заревел, и он ответил на мой крик и бросился в домик в сопровождении двух своих спутников.

задержать нас здесь, обязать нас вернуться сюда, и погубить Провиса. Отрицать действительность такого затруднения было невозможно, и мы на время оставили всякую мысль преследовать Орлика. При настоящих обстоятельствах, мы сочли даже за благоразумное не придавать особенной важности всему этому происшествию в глазах Трабова мальчика, который, я убежден, остался бы очень недоволен тем, что его вмешательство спасло меня от известковой печи; - не потому чтобы Трабов мальчик был злого нрава, но в нем было очень много излишней живости, и в характере его было желать разнообразных и сильных ощущений, откуда бы они ни являлись. Когда мы разстались, я подарил ему две гинеи (это по видимому согласовалось с его ожиданиями) и сказал ему, что я очень сожалел, что был о нем прежде худого мнения (это не сделало на него вовсе никакого впечатления).

Середа подходила так близко, что мы решились отправиться все трое в Лондон, в эту же ночь, на почтовых, тем более что в таком случае мы успели бы удалиться отсюда прежде чем подымутся толки о приключении этого вечера. Герберт достал бутылку примочки для моей руки и примачивал ее целую ночь, и я мог выносить боль в продолжении всей дороги; уже совершенно разсвело, когда мы прибыли в Темпль; я сейчас же лег в постель, и оставался в постеле целый день.

Пока я тут лежал, меня преследовало опасение, что я сделаюсь болен и буду негоден для завтрашняго дня, и я удивляюсь теперь, как я только не захворал от этой мысли. Это случилось бы непременно, под влиянием умственной усталости, от которой я страдал, еслибы меня не поддерживало неестественное напряжение: так нетерпеливо ожидали мы наступления завтрашняго дня, такия важные последствия были соединены с ним, и так были сокрыты от нас его результаты, при всей близости!

Осторожность более всего требовала, чтобы мы не имели с ним его открыли, схватили, и что вот является посланец объявить мне об этом. Я убедил себя, будто я действительно знал, что его схватили, что на уме у меня было что-то посущественнее пустого страха и предчувствия, что "акт действительно случился, и что я знал о том. День проходил, и худых вестей не было; день прошел; стало темно, и мною совершенно овладело опасение, что болезнь отымет у меня все силы к завтрашнему дню. Моя обожженная рука словно нарывала, моя голова была воспалена; мне представлялось, будто я начинаю бредить. Чтоб увериться в себе, я считал до крупных чисел, я "ну, теперь открывается у меня горячка, и я начинаю бредить!"

Они успокоивали меня весь день, постоянно прикладывали примочку к моей руке и давали мне прохладительное питье. Каждый раз, как я засыпал, я пробуждался с сознанием, будто я еще нахожусь в домике у шлюза, что протекло много времени, и мы потеряли удобный случай спасти его. Около полуночи я встал с постели и пошел к Герберту, в полном убеждении, что я проспал двадцать четыре часа, и что середа прошла. Это было последнее истощившее себя проявление моей болезненной тревоги, и после этого я уснул спокойно.

мостами, которые принимали холодный сероватый цвет, слегка оттененный теплым тоном зардевшагося неба. Я глядел вдоль громады кровель, из которой подымались башни и шпили церквей на необыкновенно-прозрачном воздухе; солнце поднялось, и казалось будто покрывало было снято с реки, и на водах её заблистали миллионы искр. С меня также слетела пелена, и я чувствовал себя совершенно здоровым и сильным.

Герберт спал в своей постеле, а наш товарищ спал на софе. Я не мог одеться без их помощи, но я поправил огонь, который еще горел, и приготовил для них кофе. В свое время и они поднялись, также совершенно здоровые и сильные; мы впустили в окно свежий утренний воздух и смотрели на прилив, который еще несся к нам.

-- К девяти часам, сказал Герберт весело, - ожидайте нас и будьте готовы, ей вы, там у Мельничного Пруда.