Большие ожидания.
Глава LIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава LIV. (старая орфография)

ГЛАВА LIV.

Это был один из мартовских дней, когда солнце жарит, а ветер дует холодом; когда на светлой стороне лето, а в тени зима. С нами были наши толстые пальто, и я взял дорожный мешок. Из всех моих мирских богатств, я захватил только самые необходимые вещи, наполнявшия этот мешок. Куда я ехал, что я стану делать, когда возвращусь, - все это были для меня вопросы совершенно неизвестные; я не мучил ими моей головы, которая была вся занята заботою о Провисе. Я с минуту подумал только, остановившись у двери и оглянувшись назад, при каких новых обстоятельствах придется мне опять увидеть эти комнаты, если еще только придется.

Мы сошли не торопясь с Темпльского спуска и постояли еще внизу, не спеша, как будто мы не совсем решили, ехать ли нам кататься. Конечно я уже заранее позаботился, чтобы лодка была готова и все было в исправности. Разыграв эту комедию, которой единственными зрителями были два или три земноводные существа, принадлежавшия к Темпльскому спуску, мы сели в лодку и отчалили. Герберт сидел на носу, я правил рулем. Была половина девятого, - время самого полного прилива.

У нас был следующий план: отлив начнется в девять часов и течение будет по пути нам до трех; когда начнется опять прилив, мы намерены были ползти понемножку, против течения, до самых сумерек. Мы тогда будем уже ниже Гревезенда, между Кентом и Эссексом, где река широка и пустынна, где немного прибрежных жителей, и местами раскинуты одинокие кабачки, один из которых мы могли бы -выбрать себе местом для отдохновения. Там предположили мы прождать целую ночь. Пароходы гамбургский и роттердамский оставят Лондон около девяти часов утра в четверг. Смотря по месту, куда мы попадем, мы будем знать около которого времени ожидать их, и остановим первый, так что если по какому-нибудь случаю вас не примут на этот пароход, мы можем попасть на другой. Мы знали отличительные признаки обоих судов.

Мне было так отрадно, что наконец мы принялись за исполнение давно задуманного предприятия, что я даже с трудом представлял себя в каком состоянии я находился несколько часов тому назад. Свежий воздух, солнечный свет, движение по реке, самое течение её, дорога, которая, казалось, бежала с нами взапуски, сочувствуя нам я одушевляя и ободряя нас, подкрепляли меня новою надеждой. Мне было досадно, что я так мало приносил пользы в лодке, но трудно было бы найдти гребцов лучше двух моих друзей, и они гребли, ударяя веслами с силой, которой хватило бы им на весь день.

В это время пароходное движение по Темзе далеко не было так развито как теперь, и лодки перевощиков были гораздо многочисленнее. Барок, ^гольных и каботажных судов может-быть было столько же, сколько и теперь, но пароходов больших и малых не было и десятой, даже двадцатой доли настоящого их числа. Хоть и было очень рано, но нам попалось множество ботиков, юливших в разные стороны, и барок, которые неслись вниз вместе с отливом. Плаванье по реке между мостами в гребной лодке было тогда делом обыкновенным, и мы быстро обогнали несколько челноков и яликов.

Скоро миновали мы старый Лондонский мост, старый Голлингсгетский рыбный рынок, с его устричными судами и голландскими галиотами, Тауэр с белою башней и воротами Изменников, и очутились между корабельными пристанями. Здесь били пароходы из Лита, Абердина и Глазго, нагружавшие и разгружавшие свои карго и страшно высоко поднявшиеся из воды, как нам казалось, когда мы проезжали мимо; здесь были многие десятки угольных судов, с угольщиками, сваливавшими меры своего груза через борт в барки; здесь лежал ошвартовленный пароход, отправлявшийся завтра в Роттердам, - мы посмотрели на него, - а здесь вот другой пароход, завтра же отходивший в Гамбург; мы проехали под его бугшпритом. Но вот, сидя у руля, я завидел, но с биющимся сердцем, Берег Мельничного Пруда с его спуском.

-- Там он? спросил Герберт.

-- Нет еще!

-- Как и следует! Он не должен выходить, пока не увидит нас. Можете вы различить его сигнал?

-- Не совсем еще; но кажется вижу. Теперь я вижу его самого! Дружнее, братцы! Тише, Герберт! Весла!

Мы только на минуту пристали к спуску; он очутился с нами, и мы отчалили. Он взял с собою свое пальто и черный парусинный мешок, и был похож на лоцмана, как лучше было пожелать нельзя.

-- Милый малый! Сказал он, кладя свою руку мне на плечо, когда занял свое место. - Верный, милый малый! Дело хорошо обработано. Благодарю вас, благодарю!

Опять понеслись мы между корабельными пристанями, избегая ржавых цепных канатов, истертых пеньковых тросов, пловучих баканов, и затопляя на минуту разбитые корзинки, разбросанные щепки и стружки, плававшия на поверхности воды; вот мы проехали под деревянною фигурой "Джона изъСендерланда", взывающого к ветрам и "Бетси из Ярмота" с твердо оттопырившимися грудями и глазами, выпятившимися, как шишки, дюйма на два из головы; мы неслись мимо молотов, деятельно работавших на вереях кораблестроителей, мимо пил, с визгом прорезывавших лес, машин, ударявших о какие-то неизвестные предметы, помп откачивавших воду из судов, двигавшихся кабестанов, кораблей, выходивших в море, с загадочными морскими существами, которые ревели проклятия с борта судовщикам, а им отвечали подобными же проклятиями; наконец выбрались мы на просторную реку, где матросы на кораблях могли спокойно убрать свои кранцы, - полно ими удить в мутной воде с борта, - и где зубчатые паруса могли на воле развеваться по ветру.

Я заботливо огляделся у спуска, где мы приняли его, да и потом все посматривал, не следит ли кто за нами подозрительно. Я никого не заметил. Положительно не было видно никакой лодки, которая следила бы за нами. Еслибы только нас подстерегала какая-нибудь лодка, то я причалил бы к берегу и принудил бы ее или идти вперед, или обнаружить свое намерение. Но мы ехали своею дорогой без малейшей помехи.

У него было с собою его пальто, и, как я уже сказал, он совершенно гармонировал с окружавшею сценой. Может быть это обстоятельство легко объясняется несчастною жизнию, которую он вел, - только замечательно, что он тревожился всего менее. Он не был совершенно равнодушен, потому что, как он говорил мне, он надеялся дожить до того и увидеть, что его джентльмен будет первым джентльменом в чужих краях; он не был расположен, как мне казалось, оставаться в апатическом бездействии, но он не думал об опасности, которая могла встретить его на половине пути. Он Встретил ее лицом к лицу, когда она пришла; но он не тревожил себя заранее.

-- Еслибы вы знали$ милый малый, сказал он мне, - как приятно мне сидеть здесь с моим милым малым да покуривать трубочку, просидевши так долго в четырех стенах, так вы бы позавидовали мне. Но куда вам это знать!

-- Кажется, я понимаю наслаждение свободой, отвечал я.

-- А! сказал он сериозно, покачивая головою. - Но вы этого не понимаете так, как я. Нужно прежде побывать под замком, милый малый, чтоб это понять, как я понимаю. Но я боюсь заговорить по-мужицки.

цены как для других людей. Я почти угадал, потопу что, покурив не много, он сказал мне:

-- Видите, милый малый, когда я был там, на другом конце света, я все рвался сюда в эту сторону. Нресная была мне там жизнь, как я ни богател. Все знали там Магича, Магич разгуливал себе на раздольи, и ничья голова не заботилась о нем. Здесь люди не так спокойны на* мой счет, мой милый малый, - по крайней мере они не были бы так спокойны, знай они только, где я.

-- Если все пойдет благополучно, сказал я, - то через несколько часов вы будете совершенно свободны и безопасны.

-- Да, ответил он, тяжело вздыхая, - надеюсь, что так.

-- И вы уверены, что так?

Он опустил свою руку в воду, через борт, и сказал с нежною улыбкой, которая была мне не новостью:

-- Да, милый малый, уверен, что так. Чего спокойнее и привольнее как нам теперь? Но может это мне только так кажется, потому что мы плывем теперь легко и приятно по воде. Я вот думал теперь, покуривая трубочку, что нам так же трудно узнать, что ожидает нас чрез несколько часов, как и видеть дно этой реки. Нельзя вот задержать этих часов, как и это течение реки; вон оно шмыгнуло между моими пальцами! - И он поднял пальцы, с которых стекала вода.

-- Еслибы не ваше веселое лицо, то я подумал бы, что вы в уныние приходите, сказал я.

-- Нисколько, милый малый! Это так нашло на меня, оттого что мы плывем спокойно, и за кормой журчанье словно воскресное пение. А может-быть я и старею.

Он всунул трубку в рот с невозмутимо-спокойным выражением на лице, и сидел совершенно довольный, как будто мы уже оставили Англию. Однако, он покорствовал каждому моему слову, как будто он был в постоянном страхе; раз мы пристали к берегу, чтобы достать несколько бутылок пива; он было хотел выйдти, но я заметил, ему было бы безопаснее оставаться в лодке, и он сказал только: "право, милый малый?" и сел опять спокойно.

Воздух свежел на реке; но день был ясный и солнце отрадно светило. Отлив шел быстро, я старался воспользоваться его силой и дружные удары весел мчали вас вместе с ним. Мало-по-малу, мы выбрались из ближайших лесистых холмов, и спускались все ниже и ниже между грязными берегами; но отлив еще был с нами, когда мы оставили Гревезенд. Наш беглец был закутан в свое пальто, и я нарочно прошел под пловучею таможней вдоль двух судов с переселенцами и под носом большого военного транспорта. Как только отлив начал стихать, суда, лежавшия на якоре, закачались, а корабли, желавшие воспользоваться новым приливом, чтобы подняться вверх по реке, стали окружать нас, и мы подвалили под берег, чтоб убраться по возможности подалее из самого сильного течения, тщательно избегая, однакоже, отмелей.

Наши гребцы еще не утомились, потому что мы по временам пускали лодку свободно минуты на две по течению, и четверти часа отдыха было для них совершенно достаточно. Мы выбрались на берег по скользким камням, пили и ели, что захватили с собою, осматриваясь кругом. Местность была похожа на мою родную болотистую сторону: такая же плоская, однообразная, с неясным горизонтом; извилистая река вилась змеей вместе с большими пловучими баканами, и все, казалось, в ней завязло и успокоилось. Последняя группа кораблей обходила последний пункт низкой воды, который мы оставили на собою, последняя зеленая барка, нагруженная соломою, с коричневым парусом, потянулась за нею; а балластные люгера, напоминавшие своею формой первое детское подражание кораблю, лежали завязшия в иле; камни, покрытые слизью, выставлялись из ила, вместе с красными вехами, обозначавшими фарватер и высоту воды, и старая пристань с старою пристройкой без кровли засела в ил; кругом нас везде был ил и царствовало совершенное затмение.

Мы опять отчалили от берега и пробирались далее как могли. Работа была теперь потруднее; но Герберт и Стартоп не ослабевали и гребли себе, пока не село солнце. Тут вода прибыла и подняла нашу лодку немного, и нам представилось багровое солнце, на низком уровне берега, окруженное пурпуровым паром, быстро темневшим, и пустынное плоское болото, над которым вдали подымались холмы; но между этими холмами и нами, казалось, не было признаков жизни; только местами, на первом плане, виднелись печальные чайки.

Ночь быстро наступала, а месяца нельзя было ожидать рано, потому что полнолуние уже прошло. Мы держали совет, но не продолжительный; нам, очевидно, следовало остановиться у первой уединенной таверны, на которую наткнемся. Итак гребцы еще ударили в весла, а я принялся высматривать домик. Ночь была совершенно темна и свет, казалось, доходил до нас как бы не с неба, а от реки, где весла ударялись в немногия отражавшияся в ней звезды.

В это печальное время мы все были под влиянием мысли, что нас преследовали. Прилив, подымаясь, ударял тяжело о берег в неравные промежутки времени, и каждый раз, как заслышим мы этот звук, кто-нибудь из нас непременно вздрогнет и посмотрит в ту сторону. В различных местах течение воды прорыло в берегу небольшие заливы, и мы все подозрительно посматривали на такия места. Иногда только кто-нибудь из нас скажет: что это зажурчанье? или: не лодка ли это там? и после этого мы опять погрузимся в глубокое молчание; и я сижу, нетерпеливо думая, с каким страшным шумом наши весла двигаются в уключинах.

Наконец мы завидели огонь и кровлю, и подъехали к маленькой дорожке, сделанной из камней, тут же подобранных. Оставив всех в лодке, я вышел на берег и уверился, что огонь светился в окошке кабачка. Это было грязное место, полагаю, довольно хорошо известное контрабандистам; но в кухне был добрый огонь, были яйца и ветчина и различные питья. Имелись также две спальни с двойными кроватями: "ужь какие там есть, не взыщите," сказал трактирщик. В доме никого более не было кроме трактирщика, его жены и седого существа мужеского пола, по имени Джака, который был весь в слизи и илу, словно он сам служил вехой.

С этим помощником я опять отправился к лодке, и мы все вышли на берег и принесли с собою весла, руль, багор и все прочия принадлежности, и закрепили ее на ночь. Мы хорошо поужинали у кухонного огня и потом разделили между собою спальни; Герберт и Стартоп заняли одну; а я взял другую с моим изгнанником. Мы нашли, что воздух совершенно не проникал в них, как будто он был пагубен для жизни; и под кроватями находилось грязного белья и картонок более нежели сколько могло бы принадлежать семейству трактирщика. Но несмотря на это, мы считали себя очень счастливыми; места уединеннее не возможно было найдти.

Мы пробавлялись себе у огня после ужина. Джак, сидевший в углу и у которого надеты были разбухшие сапоги, снятые им несколько дней тому назад с какого-то потонувшого матроса, как он хвастался нам, пока мы ели яичницу с ветчиной, спросил меня, видел ли я четырехвесельный катер, кативший вместе с приливом. Я ему сказал, что нет. "Так верно он спустился ниже, .заметил он, взяв пассажиров."

-- Так они должно-быть передумали, сказал Джак, - да и спустились вниз.

-- Четырехвесельный катер, говорите вы? спросил я.

-- Да, четырехвесельный, сказал Джак, и с двумя пассажирами.

-- Выходили они здесь на берег?

-- А зачем?

-- Знаю зачем, сказал Джак; он говорил таким слизистым голосом, словно речной ил засел у него в горле.

-- Он думает, сказал трактирщик, слабый, задумчивый человек с бледными глазами, повидимому очень полагавшийся на своего Джака:--он думает, что они то, а они совсем не то.

-- Я знаю, что я думая", заметил Джак.

-- Вы думаете, это таможенники? сказал трактирщик.

-- Да, сказал Джак.

-- Ну так вы и ошибетесь, Джак.

-- Ой ли!

После своего неопределенного ответа, и в полной уверенности в точности своего взгляда, Джак снял один из своих разбухших сапогов, посмотрел в него, вытряхнул из него несколько камушков на пол, и надел его опять. Он это сделал с видом человека, который был совершенно прав и готов был ручаться чем угодно.

-- Что же с гербовыми то пуговицами своими они сделали, Джак? спросил трактирщик с слабою нерешительностью.

-- Что они сделали с пуговицами своими? ответил Джак: - да посеяли их, чтобы вырос из них салад. Что они сделали с своими пуговицами!

-- Ну, не форсите, Джак, возразил трактирщик меланхолическом тоном.

-- Таможенный чиновник знает что ему делать с своими пуговицами, говорил Джак, повторяя неприятное для него слово с величайшим презрением. - Четыре гребца да два пассажира не станут себе прогуливаться по реке взад и вперед по течению и против течения, если тут не замешана таможня.

Сказав это, он вышел в негодовании; и трактирщик, лишившись теперь человека, на которого он мог опереться, нашел неудобным продолжать разговор.

Эта беседа встревожила нас всех и особенно меня. Печальный ветер завывал около дома, прилив ударял оберег, и я чувствовал, что опасность обложила нас и грозила нам. Четырехвесельный катер, разъезжавший так необыкновенно, что обратил на себя внимание, представлялся мне очень неприятным обстоятельством, от которого я никак не мог отделаться. Я уговорил Провиса лечь в постель и вышел на двор с моими двумя товарищами. Стартоп уже знал всю истину, и мы держали опять совет. Мы обсуждали вопрос, оставаться ли нам в этом доме, пока подойдет время прибытия парохода, - а это будет около часу по-полудни, - или выбраться рано поутру. Вообще мы положили, что нам лучше оставаться тут, где мы были, и потом, за час до появления парохода, выйдти ему на дорогу и поплыть легонько с отливом. Порешив это, мы вернулись домой и легли спать.

Я лег, почти не раздеваясь, и спал хорошо в продолжении нескольких часов. Когда я проснулся, поднялся ветер, и трактирная вывеска, представлявшая корабль, производила страшный шум. Я встал потихоньку; мой изгнанник спал крепко; я посмотрел в окно. Оно выходило на дорожку, где мы укрепили нашу лодку; мои глаза приноровились, к полусвету месяца, подернутого облаками, и я мог различить двух людей, которые смотрели в нее. Они прошли под окном, не глядя более ни на что, и пошли не к пристани, которая, и мог разсмотреть, была совершенно пусуа, а ударились через болото в направлении к Нору.

Моим первым движением было позвать Герберта и показать ему двух удалявшихся человек. Но раздумав, прежде нежели я дошел до его комнаты, которая была назади дома и примыкала к моей спальне, что ему и Стартопу выдался тяжелый день, и что они утомились, я удержался. Вернувшись к своему окошку, я еще мог разглядеть двух человек, уходивших через болото. Но скоро они исчезли у меня из виду в полусвете; мне стало очень холодно; я лег, чтобы подумать об этом обстоятельстве, и заснул.

Мы поднялись рано. Когда мы гуляли все вчетвером взад и вперед, перед завтраком, я счел за лучшее разказать им, что я видел. Наш изгнанник тревожился всех менее. "Очень вероятно, что это таможенные," сказал он спокойно, "и вовсе не думают о нас". Я предложил однакоже, что я пройдусь пешком вместе с ним до самого дальняго пункта, который мы могли завидеть, а там мы сядем в лодку, около полудня. Мы нашли, что предосторожность эта не лишняя, и вскоре после завтрака мы отправились, ни слова не говоря в таверне.

Пока мы шли, он курил свою трубку, иногда останавливаясь, чтобы потрепать меня по плечу. Иной подумал бы, что я был в опасности, а не он, и что он обнадеживал меня. Мы говорили очень мало. Когда мы подошли к вашему пункту, я попросил его, чтоб он остался в прикрытом месте, пока я пойду посмотрю кругом, потому что виденные мною два человека отправились ночью именно в эту сторону. Он повиновался, и я ушел один. Лодки ни тут, ни по близости никакой не было, и не видно было никаких признаков, чтобы люди отъехали отсюда. Однако вода стояла высоко, и под водою могли быть следы ног.

Он смотрел в даль из своего убежища, и завидя, как я махал ему шляпой, чтоб он шел, присоединился ко мне, и здесь мы ждали, то лежа на земле, закутанные в пальто, то двигаясь, чтобы согреться, пока не завидели нашей лодки, которая огибала берег. Мы без затруднении спустились в нее я поплыли к пароходу. Оставалось только десять минут до часу, и мы начинали высматривать его дым.

Но дым этот показался только в половине второго, и вскоре мы увидели позади также дым и другого парохода. Оба они приближались к нам на полном ходу; мы достали наши мешки и начали прощаться с Гербертом и Стартопом. Горячо пожали мы друг другу руки, слезы были на глазах у меня и у Герберта, как вдруг я увидел, что четырехвесельный катер вылетел из под берега, в небольшом разстоянии впереди нас, и понесся на ту же дорогу.

что мы его ждем, и заклинал Провиса сидеть спокойно, закутавшись в пальто. Он ответил мне весело: "положитесь на меня, мой милый," и сидел неподвижно, как статуя. Между тем катер, с своими ловкими гребцами, пересек нам дорогу, дал нам подойдти к себе и поравнялся с нами. Он плыл рядом с нами, оставляя только достаточно свободного места для движения весел, останавливаясь, когда мы останавливались, и дружно с нами ударяя веслами. Один из двух пассажиров правил рулем и пристально смотрел на нас, точно так же как и гребцы; другой пассажир был закутан подобно Провису, и, повидимому, прятался и шептал что-то рулевому, глядевшему на нас. В обеих лодках не было произнесено ни слова.

Несколько минут спустя, Стартоп мог разсмотреть, какой пароход был первый, и тихим голосом сказал мне, когда мы были лицом к лицу: "Гамбург." Он быстро приближался, стук колес его раздавался все громче и громче. Я чувствовал, будто тень его совершенно покрыла нас, когда нас окликнул катер. Я ответил.

-- У вас там беглый ссыльный, сказал человек, сидевший у руля. - Это он сидит, закутанный в пальто. Его зовут Абель Магич, иначе Провис. Я задерживаю этого человека и требую, чтоб он отдался, а вы помогли мне.

В то же самое время, не давая вслух никакого приказания своим гребцам, он направил катер на наш борт; гребцы дали один удар веслами, подняли их, заехали нам поперек и схватились за борт нашей лодки, прежде чем мы успели понять что они делали. На пароходе поднялась большая суматоха; я слышал, как там кричали нам, как отдавали приказ остановить колеса, слышал, как остановили их, и чувствовал, как пароход еще несся к нам. В ту же самую минуту я увидел, рулевой положил свою руку на плечо своему пленнику; обе лодки качались силой течения, а матросы на пароходе бегали в совершенном изступлении. В ту же самую минуту я увидел также, пленник наш вскочил, наклонился вперед через человека, задержавшого его, и сорвал плащ с шеи прятавшагося пассажира в катере. В ту же самую минуту я увидел перед собою лицо другого каторжника, давно мне знакомое. В ту же самую минуту, я увидел, это лицо откачнулось назад с выражением страшного испуга, которого я никогда не забуду; с парохода раздался ужасный крик и громкий плеск воды, и я чувствовал, лодка опустилась подо мною.

Мне казалось на мгновение, что я боролся с тысячею водоворотов, с тысячею молний, но это мгновение миновало, и я очутился в катере. Герберт и Стартоп были тут, но наша лодка исчезла, и исчезли оба каторжника.

с своею лодкой, и, после нескольких сильных ударов веслами, остановились. Все молча и жадно смотрели на воду у кормы. Вдруг показалась на ней темная масса, несшаяся к нам с течением. Никто не произнес ни слова; рулевой поднял руку, и гребцы тихо попятили лодку, удерживая ее прямо перед этою массой. Масса подплывала к нам ближе; я увидел, это был Магич; он плыл, но плыл тяжело; его сейчас взяли на катер, и надели ему кандалы на ноги и на руки.

Катер оставался неподвижен, и все опять смотрели на воду с прежним жадным взглядом, не говоря ни слова. Тут показался роттердамский пароход и, повидимому, не подозревая что случилось, пронесся на полном ходу. Оба парохода уходили от нас, и мы качались на взволнованной полосе воды. Долго еще мы смотрели после того как все утихло и оба парохода скрылись; но каждый знал, что теперь смотреть ужь было нечего.

Наконец мы бросили это и поехали под бережком к таверне, которую мы недавно оставили, и где встретили нас с немалым удивлением. Здесь я имел возможность найдти какое-нибудь облегчение для Магича, уже более не Провиса, который получил сильное повреждение в грудь и глубокую рану в голову.

Он мне разказывал, что, как ему казалось, он был под килем парохода и, подымаясь, бился о него головою. Повреждение в груди (мешавшее ему дышать свободно), как он думал, причинено ему ударом о борт катера. Он прибавил также, что он сам не знал, чего бы он не сделал Комписону, но что этот мошенник, в ту самую минуту, как он стащил с него плащ, откачнулся назад, и они оба свалились за борт, и в борьбе между собою потопили нашу лодку. Он сказал мне шопотом, что они оба пошли ко дну, свирепо захвативши друг друга в свои лапы, что под водой у них была страшная борьба; но он вырвался, взмахнув рукою, и выплыл.

Я не имел повода сомневаться в совершенной истине этого разказа. Чиновник, правивший катером, совершенно таким же образом разказывал, как свалились они за борт.

все, что было с арестантом. Таким образом в руки этого чиновника перешел портфель, когда-то бывший в моих руках. Он позволил мне также сопровождать арестанта в Лондон, но отказал в этой милости двум моим приятелям.

В таверне мы сказали Джаку, где утопленник пошел ко дну, и он взялся поискать тело в местах, к которым всего вероятнее прибьет его к берегу. Его интерес в такой находке, повидимому, еще увеличился, когда он услышал, что на утопленнике были носки. Вероятно, потребовалось около дюжины утопленников, чтобы вполне одеть его, и вот должно-быть почему разные части его одежды находились на разных степенях разрушения.

Мы оставались в кабачке, пока течение не переменилось, и тогда Магича перенесли на катер и положили там. Герберт с Стартопом должны были отправиться в Лондон сухим путем как можно скорее. У нас было грустное прощание, и когда я сел возле Магича, я чувствовал, что отныне мое место при нем, пока он будет жив.

Теперь совершенно исчезло мое прежнее отвращение от него; и в этом жалком, загнанном, избитом создании, державшем меня за руку, я видел только человека, который хотел быть моим благодетелем, который в продолжении нескольких лет с необыкновенным постоянством "сохранял ко мне великодушную и благодарную привязанность. Я только видел в нем человека, который был ко мне гораздо лучше нежели я сам был в отношении к Джо.

С приближением ночи дыхание его становилось затруднительнее и больнее, и часто он не мог удержаться от стона. Я старался прислонить его поспокойнее к руке, которою я мог владеть; но, страшно подумать, в глубине моего сердца я не сожалел об его отчаянном ушибе, потому что для него конечно было бы лучше умереть. Я не мог сомневаться, что были еще живы люди, которые могли его признать. Я не мог также надеяться, чтоб его судили снисходительно. Еще при первом суде, он был представлен в самом дурном свете; потом, он вырвался из тюрьмы и его судили вторично; наконец, он самовольно возвратился из ссылки, к которой приговорили его на всю жизнь, и нанес смерть человеку, бывшему причиною его ареста.

себя ради меня.

-- Милый малый, ответил он, - я предаюсь, совершенно довольный, моей судьбе. Я видел моего мальца; он может и без меня быть джентльменом.

Нет. Я уже об этом подумал пока мы сидели здесь рядом. Нет. Оставляя в стороне мое собственное чувство, я

-- Вот что, милый малый, сказал он, - оно лучше, когда не будут знать, что джентльмен мне свой. Приходите только взглянуть на меня, как будто бы невзначай, с Вемиком. Сядьте для последняго раза так, чтоб я мог видеть вас, когда станут приводить меня к присяге; более я ничего не требую.

Я чувствовал, рука его дрожала; он отвернул свое лицо" и мне опять послышалось давнишнее, дребежжание в его горле, - теперь смягченное, как и все остальное в нем. Оно было хорошо, что он коснулся этого предмета. Это привело мне на мысль одну вещь, о которой я вспомнил бы может-быть тогда, когда было бы уже слишком поздно. Ему не нужно было знать, как погибли его надежды обогатить меня.