Большие ожидания.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава III. (старая орфография)

Глава III.

Утро было сырое и туманное. Мое маленькое окошко было снаружи все мокрое, точно какой-нибудь дух проплакал тут всю ночь, роняя слезы на стекла окна за неимением носового платка. Липкая сырость покрывала обнаженные изгороди и тощую траву; липкая сырость застилала толстой паутиной каждую веточку, каждую былинку, унизывая их крупными, тяжелыми каплями. Стены, ворота - все было мокро, и туман над болотом был так густ, что Я чуть не наткнулся на высокий деревянный столб, направлявший путешественников в нашу деревню, без всякого впрочем результата, так как никто никогда к нам не заворачивал. Поравнявшись теперь с этим столбом, я поднял на него глаза, и он представился моей терзаемой угрызениями совести зловещим призраком, обрекавшим меня галерам в сей жизни и геенне огненной в будущей.

По мере того, как я подходил к болоту, туман становился все гуще, и мне казалось, будто все встречные предметы наступают на меня, - так неожиданно и внезапно выплывали они передо мной из тумана. Пренеприятное ощущение для нечистой совести! Плотины, изгороди, канавы бросались на меня сквозь туман и, казалось, кричали мне вслед: "Вот мальчик с чужим пирогом. Держите его!" Коровы выростали передо мной как из-под земли, пялили на меня свои круглые глаза, обдавали паром из ноздрей и мычали: "У-у, воришка!". А один черный бык с белой шеей, в котором моя проснувшаяся совесть усмотрела даже некоторое сходство с духовной особой в белом галстуке, так упорно глядел на меня и так, укоризненно мотал своей тупой мордой, что, проходя мимо я невольно прохныкал ему, в свое оправдание: "Право, сэр, я не виноват; ведь я взял это не для себя!" Вместо всякого ответа он опустил голову, громко фыркнул, выпустив целое облако пара, и исчез, поддав козла задними ногами; и взмахнув хвостом,

Bce это время я шел по направлению к реке, и хотя старался идти как можно скорее, чтоб согреть ноги, но холодный туман пробирался сквозь обувь и обвивал их так же тесно, как железо обвивало ногу того человека, к которому я теперь шел. Я хорошо знал дорогу на батарею. Как-то в воскресенье я приходил туда вместе с Джо, и Джо, сидя на старой пушке, сказал мне, что, когда я поступлю к нему в подмастерья, мы будем часто "закатываться" сюда. Но теперь, благодаря туману, я слишком забрал вправо и мне пришлось пробираться назад вдоль реки по гряде камней, наваленных поверх тины и кольев, защищавших берег от прилива. Стараясь наверстать потерянное время, я торопливо перелез через канаву, которая, я знал, была недалеко от батареи, и только что вскарабкался на насыпь по ту сторону канавы, как увидел перед собой моего незнакомца. Он сидел ко мне спиной, скрестив на груди руки, и качался под тяжестью одолевавшей его дремоты.

Я думал, что больше обрадую его, если появлюсь перед ним с завтраком совсем неожиданно, и потому, подкравшись, тронул его за плечо. Он мгновенно вскочил, обернулся ко мне и... это был не тот, а другой.

Однако и на этом человеке была такая же грубая, серая одежда и железо на ноге, и так же; как и тот, он хромал, хрипел и дрожал, - словом, во всем походил на вчерашняго незнакомца, только лицо у него было другое, да вместо тряпки на голове торчала низкая, широкополая шляпа. Все это я разглядел в одну секунду; впрочем; он и оставался-то передо мной, не более секунды, выругал меня, замахнулся на меня кулаком - слабым, неловким розмахом, от которого чуть сам не упал, и исчез в тумане; споткнувшись раза два на бегу.

"Молодчик!" подумал я. Сердце у меня так и покатилось, - вероятно, заболела бы и печень знай я в то время, где она помещается.

Вскоре после того я добрался до батареи; там меня ждал мой вчерашний незнакомец, он попрежнему ковылял взад и вперед, крепко обхватив себя обеими руками, - казалось, он проходил так всю ночь. Было видно, что он страшно продрог, Я так и ждал, что он упадет и тут же на месте умрет от холода. Он смотрел такими голодными глазами, что, когда я подал ему пилу, мне представилось, что он непременно попытался бы ее съесть, если б не видел моего узелка. На этот раз он не перевернул меня вверх ногами, - чтобы завладеть моими запасами, а предоставил мне спокойно стоять на ногах, развязывать узелок и опоражнивать карманы.

-- Что у тебя в пузырьке, мальчуган? - спросил он.

-- Водка, - отвечал я.

Он уже набивал себе рот рубленым мясом и делал это, правду сказать, необыкновенно курьезно, казалось, он не ест, а запихивает пищу впопыхах куда-нибудь в мешок, только чтобы, поскорее, припрятать ее от посторонних глаз. До услыхав, про водку, он бросил есть и стал пить. Все это время он так страшно дрожал, что ему стоило неимоверных усилий держать пузырек между зубами и не разгрызть его пополам.

-- Должно быть, у вас лихорадка, - сказал я.

-- Я и сам это, думаю, мальчуган, - отвечал он.

-- Здесь место прескверное, - продолжал я, - вы спали на земле, а это очень вредно; ничего не стоит схватить лихорадку, или ревматизм.

-- Я, все-таки съем мой завтрак прежде, чем, они доконают меня, - сказал он. - Съем все до капли, хотя бы, сейчас; же после того, меня вздернули вон на ту виселицу. Справлюсь с завтраком, справлюсь и с ознобом, - хоть на пари.

Он пожирал все сразу, и рубленое мясо, и хлеб, и сыр, и пирог, причем все время подозрительно вглядывался в окружающий туман и часто прислушивался, переставая даже есть.

Вдруг, какой-то действительный, или воображаемый звук, - шорох на реке или мычание скота на болоте, - заставил его вздрогнуть, и он, резко спросил:

-- Да ты не надуваешь меня, чертенок?.. Ты никого не привел с собой?

-- О, нет, сэр. Нет!

-- И, никому не поручил следовать за тобой?

-- Нет,

-- Хорошо, я тебе верю. Да и злой же был бы ты щенок, если, б в твои годы, мог помогать травить жалкого беглеца, который и так готов околеть от голода и холода, как какой-нибудь навозный жук.

В горле у него что-то захрипело, словно в старых часах, когда они собираются бить и он провел по глазам своим грязным, жестким рукавом. Сочувствуя его горю и видя, как Он мало-по-малу опять принялся за пирог, я набрался храбрости и сказал:

-- Ты, кажется, что-то сказал?

-- Я сказал: очень рад, что он вам понравился.

-- Спасибо, мальчик. Это правда.

Мне часто приходилось наблюдать, как ест наша большая дворовая собака, и теперь в манере есть я находил поразительное сходство между собакой и этим человеком. Он хватал и рвал пищу с ненасытной жадностью, точь в точь как собака, глотал куски, почти не прожевывая, и все время оглядывался по сторонам, точно боялся, что кто-нибудь придет и отнимет у него его пирог. Он был слишком непокоен, чтоб наслаждаться едой должным образом; казалось, он так и кинется кусаться, если кто-нибудь вздумает разделить с ним его обед, - точь в точь как поступила бы и собака при подобных обстоятельствах.

-- Боюсь, что вы ничего ему не оставите, - заметил я робко после довольно продолжительного молчания, во время которого обдумывал, прилично ли будет такое замечание. - Больше мне не откуда взять. - Последнее обстоятельство и заставило меня высказаться.

-- Не оставлю? Кому? - спросил оне, переставая есть.

-- А тому молодчику, о котором вы говорили, что он спрятан у вас.

-- Ах да, этому! - отозвался он с коротким смехом. - Да, да. Ему не нужно есть.

-- А мне так показалось по его лицу, что даже очень нужно.

Незнакомец перестал есть и взглянул на меня с величайшим изумлением.

-- Разве ты его видел?

-- Видел.

-- Когда?

-- А вот сейчас.

-- Где?

-- Вон там, - и я указал пальцем. - Он спал сидя, когда я подошел, и сначала я подумал, что это вы.

Он схватил меня за шиворот и так страшно выпучил на меня глаза, что я подумал, не вернулся ли он к своему первоначальному намерению перерезать мне глотку.

-- Одет так же, как и вы, только в шляпе, пояснял я, весь дрожа, - и... и... - мне хотелось, выразиться поделикатнее, - и так же, как и вы, нуждается в, подпилке. Разве вы не слыхали пушку в эту ночь?

-- Так значит, это в самом деле была пушка, - проговорил он как бы про себя.

-- Странно, как вы могли в этом сомневаться! Мы слышали выстрел у себя дома, а это гораздо дальше, и потом мы сидели запершись.

голоса. Что я говорю: "слышится"! Он видит солдат в красных мундирах, с факелами; они подходят, окружают его, выкликают номер, гремят ружьями. Он слышит команду: "Стройся! Вот он. Бери его". Его хватают и всему конец... Да не дальше как в прошлую ночь мне мерещились солдаты - целый взвод. Маршируют в ногу, звенят ружьями, чорт бы их побрал!.. А что до пальбы! Да мне казалось, что туман дрожал от выстрелов, когда уже был белый день. Но этот человек... заметил ты, каков он из себя?

Последний вопрос был обращен ко мне, все же предыдущее он говорил, как бы про себя.

-- У него лицо сильно расшиблено, - казал я, стараясь припомнить все, что мог заметить, хотя далеко не был уверен, правду ли я говорю.

-- Да, здесь!,

Я показал рукой в ту сторону, где скрылся в тумане другой беглец, и незнакомец поглядел туда с минуту. Вслед затем он бросился на мокрую траву и принялся, как сумасшедший, пилить свое железо, не обращая внимания, ни на меня, ни на собственную свою израненную и окровавленную ногу, с которой он обращался так безжалостно, как будто она была так же нечувствительна, как и подпилок. Я стал опять бояться этого человека, видя его таким раздраженным; боялся и того;: что меня могут хватиться дома. Я сказал ему, что мне нужно идти, но он не обратил внимания на мои слова, и я счел за лучшее удрать потихоньку, Когда я взглянул на него в последний раз; он сидел, пригнувшись головой к самому колену, и изо всех сил работал над своей колодкой, проклиная и колодку, и свою ногу. А последний звук, долетевший до меня, когда я остановился в тумане, прислушиваясь, был визг все еще работавшого подпилка.