Большие ожидания.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава V. (старая орфография)

Глава V.

Стук ружейных прикладов о наше крыльцо и вслед затем появление отряда солдат произвели общий переполох, гости выскочили из-за стола, а мистрис Джо, возвращавшаяся в кухню с пустыми руками, остановилась, как вкопанная, и жалобное восклицание:

-- Боже ты мой милостивый! куда же девался - мой пирог? - замерло на её губах.

Сержант и я были в кухне, когда вошла мистрис Джо. В эту критическую минуту мне удалось до некоторой степени овладеть собой. Солдат, обратившийся ко мне с вышеприведенной краткой речью, оказался сержантом. Он стоял теперь в кухне, спокойно оглядывая собравшуюся компанию и любезно протягивая ей кандалы правой рукой, а левую положив мне на плечо.

-- Извините меня, леди и джентльмены, - говорил сержант, - но, как я уже сказал в дверях этому шустрому мальчугану (он и не думал говорить), я. послан ловить именем короля преступника, и мне нужен кузнец.

-- А позвольте узнать, зачем он вам нужен? - спросила сестра с явным раздражением, очевидно на то, что Джо мог дому-нибудь понадобиться.

-- Сударыня, - отвечал галантный сержант, - говоря за себя, я бы сказал: ради чести и удовольствия познакомиться с его, очаровательной супругой, но действуя от имени короля, я должен сказать; у меня к нему маленькое дельце.

Любезность сержанта всем понравилась, а мистер Пембльчук даже прокричал: "Ловко сказано!"

-- Видите ли, любезный, - продолжал между тем сержант, обращаясь прямо к Джо, в котором уже успел угадать кузнеца, - у нас случился маленький казус; у одной колодки попорчен замок, да и замычки не совсем в порядке, а нам нужны немедленно, так не взглянете ли вы на них?

Джо взглянул на них и объявил, что для этой поделки придется развести огонь в кузнице и что она возьмет часа два времени.

-- Да? В таком случае принимайтесь за дело, любезный, - сказал развязный сержант. - Король не любит ждать. И если мои люди могут чем-нибудь помочь, они в вашем распоряжении.

Он кликнул своих людей, которые ввалились в кухню один за другим. Составив в угол свои ружья, они расположились чисто по солдатски: один стоял скрестив руки, другой разминал колено или плечо, третий отпускал ремень или портупею, четвертый приотворял дверь и сплевывал во двор с высоты своего жесткого воротника.

Все это я видел, как во сне, ибо все еще пребывал в смертельном страхе. Но, убедившись мало по малу, что кандалы предназначаются не мне и что, благодаря солдатам, вопрос о пироге отодвинулся на задний план, я начал понемножку приходить в себя.

-- Не можете ли вы мне сказать, который теперь час? - спросил сержант, обращаясь к м-ру Пембльчуку, каке¹ к человеку, способность которого верно судить обо всем давала полное право предполагать, что он точен, как само время.

-- Ровно половина третьяго.

-- Это еще не так плохо, - заметил в раздумье сержант, - если даже придется прождать два часа, так и то успеем. Сколько считаете вы отсюда до болот? Не больше мили, я полагаю?

-- Ровно миля, - сказала мистрис Джо.

-- Успеем. Мы начнем оцеплять их около сумерек. "Незадолго до сумерек" значится в моем приказе. Успеем.

-- Да, двое! - отвечал сержант. - Нам известно, что они все еще в болотах, и можно наверно сказать, что не рискнуть выбраться оттуда, пока не стемнеет. Видал кто-нибудь из вас такую крупную дичь?

Все, кроме меня, с спокойной совестью ответили: нет, а на меня никто не обратил внимания.

-- Во всяком случае, продолжал сержант, - они попадут в нашу цепь раньше, чем разсчитывают. Ну, любезный, король тоже готов принять вашу услугу.

Джо снял сюртук, жилет, галстук, и, облачившись в кожаный передник, прошел в кузницу. Один солдат открыл деревянные ставни, другой развел огонь, третий стал у мехов, остальные разместились вокруг горна, который вскоре запылал. Джо принялся стучать своим молотком, а мы все стояли и смотрели на него.

Интерес к предстоящей облаве не только поглощал всеобщее внимание, но даже расположил к щедрости мою сестру. Она нацедила из боченка кувшин пива для солдат и предложила сержанту стакан водки. Но мистер Пембльчук сказал отрывисто: "Дайте ему вина, мэм. Ручаюсь, что в нем нет дегтю". Сержант поблагодарил и сказал, что он действительно предпочитает напитки без дегтю, и потому попросит вина, если это никого не затруднит. Ему подали вина; он провозгласил здоровье короля, поздравил всех с праздником, проглотил все залпом и причмокнул от удовольствия.

-- Доброе винцо, сержант, как вы находите? - спросил мистер Пембльчук.

-- Я вам вот что скажу, - отвечал сержант, - я подозреваю, что вино из вашего погреба.

Мистер Пембльчук самодовольно засмеялся:

-- Ха, ха. А почему?

-- Потому, - отвечал сержант, хлопнув его по плечу, - что вы человек, понимающий толк в хороших вещах.

-- Вы думаете? - проговорил мистер Пембльчук с прежним смехом. - Выпейте-ка еще стаканчик.

-- С вами? С удовольствием. Чокнемтесь. Ну! Дно об край, край об дно! Раз, два, - что за восхитительная музыка! Ваше здоровье. Тысячу лет здравствовать, и дай вам Бог так же верно судить обо всем всю вашу жизнь, как теперь.

Сержант, осушил второй стаканчик, и повидимому не прочь был и от третьяго. Я заметил, что мистер Пембльчук в порыве гостеприимства совсем забыл, что он уже подарил это вино. Он взял бутылку от мистрис Джо и радушно распоряжался ею. Даже и мне перепало. Он до того расщедрился, что, когда эта бутылка опустела, потребовал другую и продолжал угощать направо и налево.

Глядя на них, как все они стояли вокруг горна, такие веселые и довольные, я думал о том, какой чудесной приправой к обеду послужил им мой беглый приятель, скрывавшийся на болоте. Они не испытывали и четвертой доли теперешняго удовольствия, пока не услышали о нем. И теперь, когда они с наслаждением предвкушали, как будут ловить "этих негодяев", когда самые мехи ревели, требуя беглецов, а пламя и дым рвались за ними в погоню, когда Джо готовил для них оковы, а черные тени по стенам с угрозами кидались им вслед всякий раз, как разгоралось и замирало пламя, и раскаленные искры разлетались и гасли, - моя детская душа наполнялась состраданием, и мне казалось, что бледнеющий свет погасавшого дня бледнел от жалости к этим несчастным.

Наконец лязг железа и рев мехов утихли: Джо покончил свою работу, надел сюртук и, набравшись храбрости, предложил, чтоб кто-нибудь из нас пошел с солдатами, чтоб узнать результаты погони. Мистер Пембльчук и мистер Геббль отказались, предпочитая наслаждаться трубкой и: обществом дам, но мистер Вопсль заявил, что он готов пойти, если пойдет Джо. Джо сказал, что пойдет с удовольствием и возьмет меня с собой, если мистрис Джо, позволит, Я уверен, что нас бы ни за что не пустили, еслибы любопытство мистрис Джо не было так сильно задето ходом облавы и её результатами. Теперь же она только сказала:

-- Если ты возвратишь мне мальчика с простреленной головой, не разсчитывай по крайней мере, что я возьмусь ее починить.

Сержант вежливо распрощался с дамами, а с мистером Пембльчуком разстался, как с старым товарищем, хотя и сильно сомневаюсь, чтоб он так же сильно проникся достоинствами этого джентльмена, Не будь предшествующих возлияний. Солдаты взяли ружья и зашагали по улице. Мистер Вопсль, Джо и я получили строгое приказание держаться позади и не говорить ни слова, когда дойдём до болот Когда мы вышли на свежий воздух и твердо направились к своей цели;я предательски шепнул Джо: "Надеюсь, Джо, что мы их не найдем". - И Джо шепнул мне в ответ: "Я с радостью отдал бы шиллинг, Пип, чтобы только они ускользнули от нас".

Нас не сопровождал никто из деревенских жителей, потому что погода была холодная, дорога пустынная, и идти было трудно; наступали сумерки и все справляли праздник по домам, откуда мерцали яркие огни. Несколько голов появилось- в освещенных окнах, глядя нам вслед, но никто не вышел. Мы миновали столб и направились к кладбищу. Тут сержант махнул нам рукой, и мы остановились на несколько минут, пока двое или трое из его солдат осматривали дорожки между могилами и паперть. Они вернулись, ничего не найдя, и мы выступили походом прямо к болоту через боковую калитку кладбищенской ограды. В это время подул резкий восточный ветер и с неба посыпалась ледяная крупа. Джо посадил меня к себе на спину.

Теперь, когда мы вышли на этот мрачный пустырь, где (чего никто не подозревал) я был часов восемь или девять тому назад и видел обоих беглецов, мне в первый раз пришла в голову ужасная мысль: что если мой знакомец, когда мы нападем на них, заподозрит, что это я навел солдат на его след? Он спрашивал тогда, не надуваю ли я его, и сказал, что я был бы слишком злым щенком, если бы присоединился к общей травле против него. Неужели он подумает, что я в самом деле выдал его?

и не отставать от нас. Солдаты шли впереди, растянувшись в довольно длинную линию с большими промежутками между людьми. Мы шли по тому же направлению, по которому я шел утром в начале пути и с которого сбился потом, благодаря туману. Теперь же или туман только еще поднимался, или ветер уже успел разогнать его, но, при румяном блеске солнечного заката, ясно выступали и бакан, и виселицы, и. вал батареи, и, противоположный, берег реки, хотя, все было подернуто какой-то бледно-свинцовой дымкой.

Сердце, как молот, стучало в моей груди, прильнувшей к широкому плечу Джо. Я оглядывался кругом, отыскивая хоть какой-нибудь след каторжников. Но ничего не видал, ничего не слыхал. Мистер Вопсль не раз пугал меня своим пыхтеньем и сопеньем, но потом я привык узнавать эти звуки, и мог отличить их от тех, которые, старался уловить. Я страшно вздрогнул, когда мне послышался визг пилы, но оказалось, что это звенел бубенчик на шее овцы. Овцы перестали щипать траву и боязливо посматривали на нас, а коровы, заворотившись от ветра и метели, глядели на нас сердитыми глазами, как будто мы были виновниками обеих невзгод; но, за исключением звуков, издаваемых этими животными, да последних шорохов умирающого дня, ничто не нарушало холодной тишины болот.

Солдаты молча подвигались к старой батарее, а мы следовали немного позади, как вдруг нам пришлось остановиться. На крыльях ветра и метели до нас долетел протяжный крик. Он слышался вправо от нас, с восточной стороны, и вскоре повторился, громко и внятно. Но теперь казалось, что кричал не один голос, а два или более, хотя они почти сливались в один.

Должно быть, об этом-то и шептались между собой сержант и ближайшие к нему люди, когда мы с Джо приблизились к ним. Прислушавшись с минуту, Джо (который был хорошим судьей) согласился с их мнением, согласился и мистер Вопсль (бывший плохим судьей). Сержант, человек решительный, отдал приказ не отвечать, а идти на голос "форсированным маршем". Таким образом мы свернули вправо, т. е. к Востоку, и Джо зашагал так проворно, что я должен был изо всей силы уцепиться за его шею, чтобы не упасть.

Теперь это был какой-то бег, взапуски, "гонка", по выражению Джо, единственное слово, которым он обмолвился за все время. Мы спускались в канавы и поднимались на насыпи, перепрыгивая через изгороди, продирались сквозь кусты; ничто не обращал внимания, куда он ступал. По мере того как мы приближались к цели, нам становилось все яснее, что кричал не один человек. По временам крики прекращались, и тогда солдаты останавливались. Когда же они возобновлялись, солдаты припускали еще шибче, и мы за ними. Через несколько минут мы были уже так близко, что могли разслышать, как один голос кричал: "Режут!" а другой: "Каторжники! Беглые! Стража! Сюда! Ловите беглых каторжников!" Потом оба голоса как бы заглушались борьбой, то снова становились явственны. Тогда солдаты пускались бежать с быстротой оленей, а за ними и мы с Джо.

Когда голоса раздались уже совсем близко, сержант бросился вперед, а следом за ним двое солдат. Когда мы их нагнали, их ружья были уже наготове со взведенными курками.

-- Вот они оба! - пыхтел сержант, барахтаясь на две канавы. - Сдавайтесь, чорт вас возьми! Что вы сцепились, как дикие звери. Сдавайтесь!

Брызги воды и комья грязи летели во все стороны, и воздух дрожал от проклятий и ударов, когда еще несколько человек спустились в канаву на помощь сержанту и вытащили порознь и моего каторжника, и другого. Оба были в крови, оба задыхались и ругались, но я сейчас же узнал обоих.

-- Заметьте, - проговорил мой каторжник, утирая кровь с лица своим рваным рукавом и стряхивая с пальцев пучки вырванных волос, - заметьте: я его поймал! Я выдаю его вам. Запомните это!

-- Это не особенно важно и немного тебе поможет, мой друг, сказал сержант. - Вам с ним одну кашу расхлебывать. Эй, подай кандалы!

-- Я и не разсчитываю на награду. Я уж ее получил, - возразил мой каторжник с злорадным смехом. - Я его поймал. Он это знает, и с меня довольно.

Другой каторжник совсем посинел и был весь избит и изранен. Он не в силах, был даже говорить и, пока его заковывали, опирался на солдат, чтоб не упасть.

-- Заметьте, сержант, он хотел убить меня, - были его первые слова.

-- Хотел убить его? - повторил с презрением мой знакомец. - Хотел и не убил?! Я поймал и выдал его; вот что я сделал. Я не только помешал ему удрать из болот, я притащил его сюда. Этот мерзавец - джентльмен, с вашего позволения. И галеры снова получат своего джентльмена, благодаря мне. Убить его? Стоит, чорт возьми, убивать его, когда я мог сделать нечто Похуже - притащить его обратно.

Но второй каторжник пролепетал задыхаясь:

-- Он пытался... пытался убить меня. Будьте свидетелями.

-- Послушайте! - сказал мой каторжник сержанту. - Я сумел удрать с галер один, без всякой помощи. Нашел линейку и удрал, Я удрал бы и из этих проклятых болот, - взгляните на мою ногу, много на ней железа? - если б не узнал, что он тут. Но оставить его на свободе? Дать ему возможность воспользоваться моим открытием? Позволить ему снова дурачить меня, играть мной, делать из меня орудие? Нет, нет, нет. Если б мне пришлось околеть в этой канаве, - и он выразительно взмахнул, в ту сторону своими скованными руками, - я бы и тогда не выпустил его, пока вы не схватили бы нас обоих.

Другой беглец, очевидно страшно боявшийся своего товарища, продолжал твердить:

-- Он хотел убить меня, и без вас я погиб бы.

-- Он лжет, - гневно возразил мой каторжник. - Он родился лжецом, лжецом и умрет. Взгляните на него. Разве это не написано у него на лице? Пусть он взглянет мне прямо в глаза. Небось не посмеет!

избегал глядеть на говорившого.

-- Видите вы его? - продолжал первый каторжник. - Видите вы, что это за мерзавец? Видите вы эти безпокойные, блуждающие глаза? Вот так точно он глядел, когда нас обоих судили. Он ни разу не взглянул на меня.

Второй каторжник, продолжая судорожно шевелить своими сухими губами, безпокойно озирался по сторонам и наконец со словами: "Стоит на тебя и глядеть", бросил мельком вызывающий взгляд на своего противника и на его ручные кандалы.

Тут мой каторжник пришел в такую ярость, что, не помешай ему солдаты, он непременно бросился бы на товарища.

-- Не говорил ли я вам, что он убил бы меня, если б мог, - воскликнул тогда второй каторжник. - Все мы видели, как он дрожал от страха и как его губы покрывались, словно снегом, тонким белым слоем пены.

-- Довольно разговоров, - сказал сержант. - Эй, зажигай факелы.

Пока один из солдат, несший корзинку вместо ружья, сталь открывать ее, стоя на коленях, мой каторжник в первый раз оглянулся и увидел меня. Еще прежде, чем солдаты привели арестантов, Джо спустил меня на край канавы, где я с тех пор и сидел неподвижно. Теперь, встретившись с ним взглядом, я сделал легкое движение руками и покачал головой. Я ждал этого взгляда, чтоб постараться убедить его в своей невинности. Не знаю, понял ли он меня, так как я и сам не мог понять значения его взгляда, - все это продолжалось одно мгновение. Но если б он глядел на меня целый час или даже целый день, то и тогда выражение необыкновенного внимания, светившагося в его глазах, не запечатлелось бы сильнее в моей памяти. Солдат с корзиной скоро раздобыл огня, зажег три или четыре факела, один взял себе, а остальные роздал товарищам, И раньше было уже довольно темно, но теперь казалось еще темнее, а вскоре и совсем стемнело. Прежде, чем мы тронулись в путь, четыре солдата, став в кружок, два раза выстрелили на воздух, и вслед за тем засветились факелы и на некотором разстоянии за нами, и на болоте, и на противоположном берегу реки.,

-- Все в порядке, - сказал сержант. - Марш.

Не успели мы отойти и нескольких ярдов, как вдруг впереди раздались три пушечных выстрела с такой силой, что у меня зазвенело в ушах.

-- Вас ждут на судне, - сказал сержант моему каторжнику. - Там уже известно, что вы идете. Не отставай, почтенный. Сомкнись, ребята.

и мы отправились с партией дальше. Дорога была теперь довольно хороша; мы шли все больше по берегу реки, уклоняясь в сторону только в тех местах, где нам попадалась плотина, увенчанная крошечной мельницей с засоренными шлюзами. С наших факелов на дорогу капала горящая смола и продолжала еще долго гореть и дымиться. Вне этого освещения все было погружено в непроницаемый мрак. Факелы согревали воздух вокруг нас своим смолистым пламенем, и обоим арестантам, с трудом ковылявшим среди леса ружей, это было видимо приятно. Мы не могли идти скоро, потому что оба хромали, и оба были так истощены, что два или три раза нам пришлось остановиться, чтоб дать им передохнуть.

Пройдя таким образом с час, мы добрались и до пристани, где стояла деревянная сторожка. В сторожке были часовые, они окликнули нас, и сержант ответил. Мы вошли в сторожку. Там пахло табаком и известкой, был разведен огонь, стояли: лампа, стойка с ружьями, барабан и низкия деревянные нары, на которых могло уместиться до дюжины солдат. Три или четыре солдата, лежавшие на них в своих шинелях, не особенно заинтересовались нами; приподняв на минуту головы, они посмотрели на нас сонными глазами и сейчас же опять захрапели. Сержант представил рапорт, записал что то в книгу, солдаты окружили того арестанта, которого я называл "вторым каторжником", и отправились с ним на судно.

Мой каторжник с тех пор ни разу не взглянул на меня. Пока мы были в сторожке, он стоял перед камином, задумчиво глядя в огонь, ставил поочереди ноги на решетку и так же задумчиво посматривал на них, как будто жалел их за ту трудную работу, которая досталась им сегодня. Вдруг он обернулся к сержанту и сказал:

-- Я хочу дать некоторые объяснения по поводу моего побега, во избежание подозрения в соучастии, которое может пасть на других.

-- Ты можешь говорить все, что хочешь, - отвечал сержант, стоявший, скрестив на груди руки и холодно глядя на него, - но от тебя не требуют, чтоб ты говорил это здесь. У тебя будет еще много случаев и говорить, и слышать об этом, прежде чем с тобой порешат.

-- То есть украл, хочешь ты сказать, - вставил сержант.

-- И я даже скажу вам у кого. У кузнеца.

-- Вот как! - воскликнул сержант, уставившись на Джо.

-- Вот как, Пип! - сказал Джо, уставившись на меня.

-- Не заметили ли вы, почтенный, пропажу у вас чего-нибудь съестного, например пирога? - спросил конфиденциально сержант, обращаясь к Джо.

-- Моя жена заметила, как раз в ту минуту, когда вы вошли. Помнишь, Пип?

-- Так это вы кузнец? - сказал мой каторжник, угрюмо поглядев на Джо и даже не взглянув на меня. - В таком случае мне очень жаль, но я должен вам сказать, что я съел ваш пирог.

-- И на здоровье. Видит Бог, что мне не жалко пирога, по крайней мере поскольку он был мой, - проговорил Джо, благоразумно вспоминая мистрис Джо. - Мы не знаем, что вы там сделали, но, конечно, мы не хотели бы, чтобы вы умерли за это с голоду, бедный горемыка. Так ли, Пип?

каменьями, и видели, как он сел в лодку, на которой гребли такие же каторжники, как и он сам. Никто при виде его не выразил ни удивления, ни любопытства, ни радости, ни огорчения, никто не заговорил с ним только рулевой скомандовал как собакам: "На воду!" и весла опустились. При свете факелов мы могли различить черное судно, стоявшее в нескольких саженях от топкого берега, точно проклятый Богом Ноев ковчег. Обитая железом, притянутая к якорям массивными, ржавыми цепями, эта пловучая тюрьма представлялась моему детскому воображению такою же закованною, жалкой и несчастной, как и сами арестанты. Мы видели, как лодка причалила, арестанта приняли на судно, и он исчез. Потом обгорелые концы факелов были брошены в воду, зашипели и потухли, как будто все было кончено и с ним.