Большие ожидания.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава VI. (старая орфография)

Глава VI.

Мои угрызения по поводу кражи, в которой я был так неожиданно оправдан, были не настолько сильны, чтобы привести меня к откровенному сознанию, надеюсь однако, что в сокровенной глубине того чувства, которым я руководился, совершая ее, была крупица добра.

Не помню, чтоб я испытывал хоть малейшее чувство раскаяния по отношению к мистрис Джо после того, как во мне исчез страх быть открытым. Но я любил Джо, - может быть, просто потому, что этот добряк позволял мне любить себя в те ранние годы, - и по отношению к нему мне было не так-то легко угомонить свою совесть. Мне очень хотелось (особенно когда я увидел, как он в первый раз стал искать свой подпилок), мне очень хотелось сказать ему всю правду. Однакож я этого не сделал, единственно из опасения, чтоб он не стал думать обо мне хуже, чем я того заслуживал. Страх потерять доверие Джо и перспектива сидеть по вечерам одному в углу у камина, уныло поглядывая на своего навсегда потерянного товарища и друга, сковывали мой язык. С болью в сердце представлял я себе, что, узнай Джо мою тайну, я никогда уже больше немог бы видеть спокойно, как он сидит у камина, поглаживая свои светлые баки: мне непременно бы казалось тогда, что он вспоминает о моем проступке. Знай Джо мою тайну, мне всегда казалось бы, что при каждом, даже совершенно случайном взгляде на вчерашнее жаркое или пуддинг, когда они появятся на другой день на нашем столе, он думает, не побывал ли я в чулане. Знай Джо мою тайну, я был уверен, что во всякий момент нашей совместной домашней жизни, стоило бы ему только заметить вслух, что его пиво слишком слабо или крепко, и мысль, что он подозревает в нем дегтярную воду, заставляла бы меня краснеть до корней волос. Одним словом, я; теперь не делал из трусости того, что считал справедливым и честным, как прежде из трусости же сделал то, что я считал дурным. Я не имел в то время никаких сношений с остальным миром и не думал подражать тем из его многочисленных обитателей, которые поступают точно так же. Вполне самобытный гений - я сам себе предписывал правила жизни.

в такое дурное настроение духа, что, будь духовная карьера "открыта для всех", этот почтенный человек наверно отлучил бы от церкви всех участников нашей экспедиции, начиная с Джо и меня. Но будучи только причетником, он с таким сумасшедшим упорством садился на мокрую землю всякий раз, как его ноги отказывались идти, что, когда потом его сюртук развесили для просушки в кухне, неоспоримые улики на его брюках довели бы его до виселицы, будь сиденье на земле уголовным преступлением.

я в себя (благодаря здоровому тумаку в спину и восклицанию сестры: "Ну, есть ли на свете другой такой мальчишка!"), Джо передавал присутствующим признание каторжника, и все наперерыв высказывали свои предположения, каким образом он мог забраться в чулан. Мистер Пембльчук, после тщательного исследования местности, решил, что вор влез сперва на крышу кузницы, затем на крышу дома и наконец спустился в кухню по трубе при помощи веревок, которые он свил из собственных простынь; а так как мистер Пембльчук был человек, положительный и держал собственный экипаж, то все согласились с его мнением. Правда, мистер Вопсль с весьма понятной раздражительностью усталого человека дико заорал было: "Нет!" - но так как у него не было ни собственной теории, на этот случай, ни даже сюртука на плечах, не говоря уже о том, что от его брюк, которые он просушивал, стоя спиной к огню, клубами валил пар, обстоятельство, тоже не внушавшее доверия, - то его единодушно заставили замолчать.

-- Вот все, что мне удалось услышать в этот вечер, прежде чем сестра схватила меня в охапку, как предмет, оскорблявший своею сонливостью взоры собравшагося общества, и потащила меня спать такой сильной рукой, что, казалось, на мне было надето по крайней мере пятьдесят пар сапог, - так я гремел но ступенькам.

Вышеозначенное состояние духа началось у меня прежде, чем я поднялся с постели на другой день, и продолжалось долго спустя после того, как вызвавшая его причина была всеми забыта и вспоминалась разве только в исключительных случаях.