Большие ожидания.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава IX. (старая орфография)

Глава IX.

Когда я пришел домой, сестре было очень любопытно разузнать про мисс Гевишам, и она закидала меня вопросами. Кончилось тем, что я получил хороший подзатыльник и ткнулся лицом в стену только за то, что недостаточно подробно отвечал на эти вопросы.

Если в душе других детей таится хотя бы только сотая доля того страха быть непонятым, какой испытывал я, - а я отнюдь не вижу уважительных причин считать себя в этом случае каким-нибудь чудовищным исключением, - то этот страх может служить лучшей разгадкой детской скрытности. Я был уверен, что если я опишу мисс Гевишам такою, какой ее видели мои глаза, меня не поймут. Мало того, я был уверен, что не поймут и самое мисс Гевишам. Правда, она и для меня была совершенной загадкой, но какое то внутреннее чувство говорило мне, что с моей стороны было бы дурно и вероломно представить ее (не говорю уже об Эстелле) любопытным взорам мистрис Джо такой, какою она была в действительности. Вследствие этого я отвечал по возможности кратко, предпочитая тыкаться лицом в кухонную стену.

Хуже всего было то, что несносный Пембльчук, пожираемый непреодолимым любопытством узнать все, что я видел и слышал, приехал в своей тележке как раз к чаю, желая заполучить от меня все подробности. И уже один вид этого мучителя с его рыбьими глазами, разинутым ртом, вопросительно торчащими белобрысыми волосами и жилетом, раздувшимся от арифметических сумм, придал еще более упорства моей скрытности.

-- Ну, мальчуган, - начал дядя Пембльчук, как только его усадили на почетное кресло у огня, - как ты провел время в городе?

-- Ничего себе, сэр, - отвечал я, причем сестра показала мне кулак,

-- Ничего себе? - повторил мистер Пембльчук. - Ничего себе - не ответ. Скажи нам, что ты разумеешь под твоим "ничего себе"?

Очень может быть, что частое соприкосновение лба с известкой содействует развитию упрямства. Как бы то ни было, но благодаря этому обстоятельству, мое упрямство было твердо, как алмаз. Подумав с минуту, я ответил, как будто высказывал необыкновенно новую мысль:

-- Я и разумею: ничего себе.

У сестры вырвалось нетерпеливое восклицание, и она уже собиралась накинуться на меня, - защитить меня было некому, потому что Джо работал в кузнице, - но мистер Пембльчук остановил ее, сказав:

-- Не портите своего характера, мэм, и предоставьте мне мальчика. Предоставьте его мне..

Затем он повернул меня к себе, как будто собирался стричь, и сказал:

-- Перво-на-перво, - чтобы привести мысли в порядок, - скажи-ка мне, что составят сорок три пенса?

Я разсчел, каковы будут для меня последствия, если я отвечу "четыреста фунтов", и, сообразив, что они будут не из приятных, решился дать по возможности подходящий ответ, соврав всего пенсов на восемь. Тогда мистер Пембльчук заставил меня прослушать чуть ли не всю таблицу монет, начав с скромного: "в шиллинге двенадцать пенсов" и торжественно закончив: "и так сорок пенсов составляют три шиллинга и четыре пенса", и затем победоносно спросил, как будто теперь-то я уж никак не мог ошибиться: "Ну, сколько же составят сорок три пенса?" На что я, после долгого размышления, ответил: "Не знаю". Он мне до того надоел, что я, право сомневаюсь, знал ли я что-нибудь в ту минуту.

Мистер Пембльчук завертел головой, точно хотел вывинтить из меня толковый ответ, и спросил:

-- Может быть, по твоему сорок три пенса составят семь шиллингов, шесть пенсов и три фартинга? А?

-- Да, - отвечал я, и хотя сестра моментально надрала мне уши, я был вполне вознагражден, видя, что мой ответ испортил его шутку и заставил его бросить несносную арифметику.

-- Ну, мальчуган, скажи-ка нам, какова из себя мисс Гевишам? - начал он снова после минутного молчания, скрестив на груди руки и покачивая головой.

-- Очень высокая и смуглая, - отвечал я.

-- Мистер Пембльчук кивнул головой, из чего я заключил, что он никогда не видал мисс Гевишам, потому что она была и не высока, и не смугла.

-- Хорошо! - проговорил с гордостью мистер Пембльчук. - Вот как следует приниматься за дело. Теперь он от нас не уйдет. Неправда ли, мэм?

-- Я знаю только одно, - отвечала мистрис Джо, - я хотела бы, чтобы он всегда был при вас. Вы так умеете обходиться с ним.

-- Ну, мальчик, что же она делала, когда ты пришел? - спросил мистер Пембльчук.

-- Сидела в черной бархатной карете, - отвечал я.

Мистер Пембльчук и мистрис Джо удивленно переглянулись - что было вполне естественно, - и оба повторили;

-- В черной бархатной карете?

-- Да, - сказал я, - а мисс Эстелла, - кажется, она её племянница, - подавала ей в карету пирожное и вино на золотом подносе. И всем нам дали пирожного и вина на золотых подносах; и я отправился есть на запятки, - так она велела.

-- Был ли там еще кто? - спросил мистер Пембльчук.

-- Только четыре собаки, - отвечал я.

-- Большие или маленькия?

-- Огромные, - и оне дрались из-за телячьих котлет, а котлеты были в серебряной корзинке.

Мистер Пембльчук и мистрис Джо опять переглянулись в совершенном изумлении. На меня напало какое-то безумие; я был как свидетель, который махнул рукой на все и готов врать все, что угодно, даже под пыткой.

-- Ради самого Бога, где же была карета? - спросила сестра.

-- В комнате мисс Гевишам.

Они опять вытаращили глаза.

-- Но без лошадей, - добавил я ради правдоподобия, хотя за минуту перед тем собирался впречь в карету четверку роскошно убранных коней.

-- Да разве это возможно, дядя? - спросила мистрис Джо. - Что хочет мальчик этим сказать?

-- Я объясню вам, мэм, - сказал м-р Пембльчук. - Я думаю, что это порт-шэз. Она, знаете ли, немного тронута, даже и очень тронута, во всяком случае вполне достаточно для того, чтобы проводить целые дни в порт-шэзе.

-- Как же мог я видеть ее в порт-шэзе? - возразил мистер Пембльчук, вынужденный наконец к сознанию. - Ведь я никогда не видал ее, ни разу, ни одним глазом не взглянул на нее.

-- Боже милостивый! Как же вы с ней говорили?

-- Да так же и говорил, - отвечал с досадой мистер Пембльчук. - Когда я был там, меня подвели к двери, дверь была полуоткрыта, таким манером мы и переговаривались. Не говорите, мэм, что вы этого не знали. Но дело не в том: мальчик ходит же туда играть. Во что же вы играли, мальчуган?

-- Во флаги, - отвечал я. (Прошу заметить, что я и сам себе удивляюсь, когда вспоминаю, сколько я тогда налгал.)

-- Во флаги? - повторила сестра.

-- Да. Эстелла махала голубым флагом, я - красным, а мисс Гевишам махала из окна своей кареты серебряным с золотыми звездочками. А потом мы все махали саблями и кричали ура.

-- Саблями? - как эхо повторила сестра. - Да откуда же вы достали сабли?

-- Из шкапа, - сказал я. - И я видел в нем еще пистолеты, варенье и пилюли. И ставни в комнате были заперты, и горели свечи.

-- Это верно, мэм, - подтвердил м-р Пэмбльчук, важно кивнув головой. - Совершенно верно - это я сам видел.

И оба выпучили на меня глаза, я же с видом полнейшей невинности тоже глядел на них, разглаживая рукой штаны на правой коленке.

Продолжай они свои распросы, и я без сомнения выдал бы себя, потому что и тогда уже я собирался сообщить им, что на дворе летел воздушный шар, и непременно сообщил бы, если бы моя фантазия не колебалась между шаром и медведем в пивоварне. Но, к счастью, они были так заняты обсуждением чудес, уже предложенных мною их вниманию, что я избежал грозившей мне опасности. Внимание их было еще всецело поглощено моим рассказом, когда Джо, кончив свою работу, пришел пить чай. Скорее затем, чтобы облегчить свою душу, чем порадовать его, сестра поспешила передать ему все мои мнимые похождения.

Только теперь, когда я увидел, как Джо, широко раскрыв свои голубые глаза, в немом изумлении поводил ими по кухне, я почувствовал раскаяние; мне стало стыдно перед ним, но только перед ним, а не перед остальными. Только по отношению к Джо, к нему одному, я считал себя юным чудовищем и почти не слушал, как те двое пространно разбирали, какие выгоды доставят мне знакомство и милость мисс Гевишам. Они ни мало не сомневались, что мисс Гевишам "сделает что-нибудь" для меня, и вопрос шел о том, в какой форме проявится это что-то. Мистрис Джо стояла на том, что это будет "недвижимая собственность", а мистер Пембльчук склонялся больше в пользу кругленькой премии за обучение меня какому-нибудь приличному ремеслу, например хлебной и семянной торговле.

Джо страшно разсердил обоих высказав блестящее предположение, что, может быть, мне подарят одну из четырех собак, которые дрались из-за телячьих котлет. "Если твоя дурацкая башка не может придумать ничего лучшого, - сказала ему на это сестра, - так ступай-ка лучше работать". И Джо ушел.

Когда мистер Пембльчук уехал, сестра принялась за мытье, а я пробрался в кузницу к Джо и сидел там молча, пока он не кончил работу.

Когда он кончил, я сказал ему:

-- Прежде, чем ты погасишь огонь, Джо, мне бы хотелось сказать тебе одну вещь.

-- В самом деле? - спросил Джо, подвигая свою табуретку ближе к горну. - Ну, говори. В чем же дело, Пип?

-- Джо, - сказал я, захватив в руку его засученный рукав и крутя его между указательным и большим пальцем. - Ты помнишь все, что я рассказывал про мисс Гевишам?

-- Еще бы не помнить! - ответил Джо. - Я верю тебе! просто, чудеса!

-- Что ты говоришь, Пип! - воскликнул Джо, отшатнувшись в величайшем изумлении. - Неужели ты хочешь сказать, что..

-- Да, Джо, все это ложь.

-- Не может быть чтобы все, Пип! Не станешь же ты, надеюсь, уверять, что там не было черной бархатной кар... (последнее слово он проглотил, так как я отрицательно качал головой). Но по крайней мере собаки то были, Пип? Слушай, Пип, - прибавил он убедительно. - Ну, допустим, что не было телячьих котлет, но собаки то ведь были?

-- Нет, Джо.

-- Нет, Джо, там не было ничего подобного.

Я безнадежно глядел на Джо, а Джо в смущении смотрел на меня.

-- Пип, дружище! Это не ладно, голубчик! До чего же ты так дойдешь?

-- Это ужасно, Джо, правда ведь?

-- Не знаю, что на меня напало, Джо, - отвечал я, выпуская его рукав, и уселся у его ног, повесив голову, - но мне хотелось бы, чтобы ты не учил меня звать валетов хлапами, чтоб сапоги мои не были так грубы, а руки так жестки.

Потом я сказал Джо, что чувствую себя очень несчастным, что я не мог рассказать всего мистрис Джо и Пембльчуку, потому что они так строги ко мне; что у мисс Гевишам была хорошенькая молодая леди, - очень гордая, и что она назвала меня простым, обыкновенным мальчишкой, и что я сам это чувствую и желал бы не быть таким обыкновенным, и что отсюда то и пошло все это вранье, хотя я сам не знаю как.

Это была метафизическая задача, столь же неразрешимая для Джо, как и для меня. Но Джо, недолго думая, вывел ее из области метафизической и таким образом остался победителем.

-- Есть одна вещь, в которой ты можешь быть уверен, Пип, - сказал Джо после нескольких минут размышления, - а именно, что ложь есть ложь. Откуда бы она ни пришла, ей не след приходить, ибо идет она от самого отца лжи и к нему же приводит. Никогда не лги, Пип. Это плохой путь стать необыкновенным, дружище. Да и почему ты такой уж обыкновенный, я право не возьму в толк. В некоторых вещах, ты даже совсем необыкновенный. Ты, например, необыкновенно как мал, потом ты необыкновенно ученый.

-- Вздор. Взгляни-ка, какое письмо ты вчера накатал, да еще по печатному. Я видывал таки письма на своем веку - джентльменския! - и могу побожиться: далеко им до печатного.

-- Я почти ничему не учился, Джо. Ты слишком хорошого обо мне мнения, вот и все.

-- Ну, хорошо, пусть так, - сказал Джо, - но так или нет, во всяком случае для того, чтобы стать необыкновенным учеником, нужно прежде быть обыкновенным, надеюсь. Сам король на своем троне с короной на голове не мог бы сидеть и писать свои парламентские акты по печатному, если бы не начал с азбуки, когда был еще простым принцем. Да, - прибавил Джо, многозначительно качая головою, - и ему приходилось начинать с А и добираться до Z. А я знаю, какое это трудное дело, хотя и не могу объяснить, во всей тонкости, как оно делается.

В этом мудром разсуждении таился луч надежды, и она ободрила меня.

надеюсь, флаги-то были там?

-- Нет, Джо.

-- Жаль, что там не было флагов... Так лучше это было бы или хуже, теперь уже поздно решать, сестра твоя развоюется, а до этого не следует допускать, по крайней мере умышленно. Слушай же, Пип, что тебе скажет твой истинный друг. Вот что скажет тебе твой истинный друг. Если ты не можешь стать необыкновенным, идя прямо, так не добраться тебе до этого и кривым путем. А потому, Пип, никогда больше не лги, живи честно, честно и умрешь.

-- Ты не сердишься на меня, Джо?

-- Нет, дружище. Но принимая во внимание, какая это была отчаянно смелая шутка, - я говорю про собачью драку и телячьи котлеты, - я посоветовал бы тебе, как искренний доброжелатель, когда ты ляжешь в постель, пораздумать об этом. Вот и все, старый дружище, не делай этого больше, и дело с концом.

Эстелле-Джо, простой кузнец, какими жесткими нашла бы она его руки и какими грубыми его сапоги. Я думал о том, что Джо и моя сестра сидят теперь в кухне, и о том, что и сам я пришел сюда из кухни, а мисс Гевишам и Эстелла никогда не сидят в кухне и сочли бы это унизительным для себя. Я заснул, припоминая все, что сделал у мисс Гевишам, и мне казалось, что я пробыл там целые недели и месяцы, а не каких-нибудь два-три часа, и что это было давно привычное, старое воспоминание, а не только что случившееся происшествие.

Это был памятный для меня день, потому что он произвел во мне большую перемену. Но так бывает и с каждым. Вычеркните из вашего прошлого один какой-нибудь замечательный день, и подумайте, как изменилась бы вся ваша жизнь. Остановитесь, читатель, и вспомните на минуту ту длинную цепь железную или золотую, ту гирлянду из цветов или терниев, которая никогда бы не вплелась в вашу судьбу, не будь того памятного дня, когда появилось её первое звено.